Сын алкоголика -3 Повиснув в холодной пустоте

Повиснув в холодной пустоте, мать вцепилась в сына, как в единственное спасение,   
отдавая ему, побитое молью грубого быта, нутряное материнское тепло, выстраданное
нестерпимо болящей душой…

Отец же, несправедливо подозревая жену в прошлой измене, а значит в отсутствии кровного родства в так не похожем на него сыне, истошным ором уничтожал квартирное
вкрадчивое безмолвие, тыча пальцем в дитячью хрупкую грудь:
«Говори, су – у – ука, от кого понесла вы****ка!»…

С этой кликухой – «вы****ок», мальчик, будто с татуировкой на лбу, вошёл в рутинную жижу дней, постепенно копившихся инертной массой болотного газа в трясине нестерпимой жизни. Стал пустельгой – слабым цветком на обочине шоссе – чёрно –
серой лентой с бегающими туда – сюда машинами, отравившими травинку ядовитой смесью пыли и отработанного бензина, уничтожив частицы чистого воздуха…

Шаркая изношенными тапками проходили годы. Неизменно умирая, сваливались
гниющим скарбом нищего века в лишённую света кладовку памяти…

Мальчик рос потревоженный обидами, взращёнными на жирном перегное насилия и
смешливого равнодушия, боязливо всматриваясь в будущее. Представляя жизнь
бескрайним морем нечистот, одинаковыми волнами наползающих друг на друга,
ставших в глубине однородной массой с кучками погребённых в её непроглядной толще
пловцами, неумело гребущими в разные стороны или, замерев, опускающихся на мягкое
чёрное дно…

Летом, в жару, мальчик сбегал из фабричной малосемейки, пропадая до ночи с товарищами…

Сбившись в плотную стаю, они резвились как умели.
Крали что ни будь плохо лежащие по магазинам, расхорчевавшись, уходили в тайные
места, устраивали там гульбища, жгли кострами покрытое звёздной оспой небо…

Иной раз, разживались портвейшком, а то и водярой – водочкой. Выпив на круг «по чуть»,
детишки бесились – чистили моськи друг другу. Бывало, от скуки, шли ловить «деревенского», а словив, весело били пленника, после кинув в пыль затоптанного
человека, заходясь кашлем, выхаркивать ошмётки свернувшейся крови…

Разбросав силы, брели шпанята в тесные комнатёнки общаг.
Дома, старались быстрее проскользнуть в сон – не балакать же со «шнурками», сиречь
родителями…

Отец спал вольготно раскинувшись, свесив с дивана не уместившуюся руку, раскалывая
хрупкую ночь колуном храпа. На кухне, уронив голову на стол, дремала мать.
Воняло болотом запоя…

Как – то, отец исчез, как провалился. С месяц не показывался на глаза. В доме поселилась
пугливая, мягкотелая свобода, радуя сына и мать, будто бы, предпраздничным состоянием
в душе...

Они сидели в обнимку у открытой балконной двери, пристально рассматривая вечерние
игрища теней на стене соседнего дома.
Поздней ночью мать брала мальчика на руки и не чуя тяжести уносила его в ласковые сны,
радуясь улыбке расцветающей на родном лице…   

Ярко вспыхнувшим утром, ополоснув лицо холодной водой – выгоняя сон, она уходила
на местную фабрику, где служила в столярном цеху уборщицей, день – деньской выметая
древесную стружку, пахнущую свежей сосновой смолой…

Отказавшись колобродить на улице с подельщиками, сын, перепутав веником пушистую
комнатную пыль, неумело пытался делать уборку. После готовил нехитрую снедь.
Устав мается по пустой комнатёнке, он спускался к подъезду. Плюхнувшись на допотопную лавку, укутанную стриженной тенью акации, терпеливо ждал запоздавшую
мать, поглядывая на вечных возле – подъездных бабок, всё лето напролёт жующих сплетни. Мальчик представлял, как поужинав, они сядут – сын и мать – у открытой
балконной двери провожать до глубокой ночи удачный день, похерив в бессоннице
глубокий, как заброшенный погреб, многолетний страх…

Зимний холод загонял людей в сносное тепло квартир…

Отцу по инвалидности на работу ходить было ненужно…

Изнывая от трезвой скуки, он томился в ожидании положенной ему пенсии, коротая время
придумками «заслуженных» наказаний близким, изощряясь в казуистике палаческого ремесла. Привыкшие к его выкрутасам мать и сын, по рабски безотчётно сносили издевательства потерявшего человеческую совесть, изнурённого добровольной безработицей пустодела…

Натешившись вволю бесправием домочадцев, утомлённый отец загонял их спать.
Выключив свет, впускал раннюю декабрьскую темень…

Свернувшись калачом на своём плоском матрасике, мальчик долго слушал мышиную
возню родителей сквозь сиплый скрип продавленного телами старика – дивана,
сливающийся с недовольно урчащим голосом отца и тоскливыми всхлипами матери,
заставляя ребёнка потихоньку плакать, спрятав голову подушку…

Успокоившись наконец, мальчик улепётывал, что есть мОчи в запредельное пространство
искусственной реальности, созданной неясной жизнью подсознания малого человека,
уставшего отбиваться от воинственного бытия, окружившего расплывчатость влекущих
сновидений…

Наметая сугробы, пришёл Новый год…

Мать собрала скромненький праздничный стол. Они сели втроём и опустив глаза в тарелки, зажевали обыкновенно подаваемую в праздник еду. Мать ела мало, больше
пустячно елозила вилкой. Отец, нависнув над столом белорубашечным фантомом,
с частой периодичностью наполнял водкой маловместительную обязывающую рюмашку,
стоявшую на коротенькой – пузырьком – ножке. 
Понюхав хлебную корку – зажмурившись – мотал головой. Дымил грошовой сигареткой,
краснея от гуляющего по венам жаркого дурмана. Дым пах сырым тлеющим сеном…

– Ты бы не курил часто?..          
– А, что?..

Отец, затянувшись, будто выплюнул сквозь сжатые куриной гузкой губы жирную струю
дыма, посмотрел на мать, недоумевая – о чём она. Стряхнул пепел в специально
поставленное рядом блюдце…

– Да, так… Дымно очень…
– А – а – а…

Старый будильник звякнул дребезжащим звонком – с Новым годом!..

Они, не вставая, выпили кисло – сладкого слабенького винишка, взрывающего во рту
пузырики, кулачками бьющего в нос газа. Следуя неискоренимой привычке, посидели
ещё часок и отправились на боковую…

Мальчик, пытаясь согреться лёжа на студеном полу, слушал прыгающие за окном,
покрытым ледяной резьбой, радостные крики новогодних полуночников, устроивших
уличные гуляния…

Перемешавшись с храпом отца и простуженным хлюпаньем матери, крики, как – то,
вдруг стали похожими на летнее кукование кукушки, спрятавшейся в робкой зелени леса.
В его глуши мальчик увидел себя – бегущим напролом сквозь сплетённые ветви не
пропускающие бегуна…

Ширма деревьев раздвинулась. Впереди развалилось комковатое поле. Вдалеке виднелись
потёртые, как старые джинсы, стены поселковых пятиэтажек.
В центре поля кучковались приятели мальчика. Отдышавшись после долгого бега, он
подошёл к ним, приветственно помахивая рукой. Из кучи вышел крепкий, нагловатый,
рослый пацан, лет тринадцати отроду. Он подошёл бочком, словно чего боялся, расползаясь в щербато – лукавой улыбочке…

– Слышь, братан, опоздал ты. Мы без тебя начали…   
– Что начали?.. Я не понял?..

Мальчик с оторопелым испугом таращился на «длинного». А, тот, покатав шершавыми
губами окурок фильтрованной сигареты, протянул руку…

– На, закончишь…
– Что зак…

«Длинный» разжал кулак, на ладони опасно вырос кухонный нож. Толпа расступилась.
На комьях земли лежав в кровь избитый отец, лепеча несуразицу разорванным ртом,
по ребячьи пускал красные пузырьки слюны. «Длинный» ткнул пальцем, испачканным кровью, в отца…

– Добей его…

Наступая протянул нож…

– Не – а – а – а – а!..

Колёса вагонов ритмично стучали. Редко сбивались с ритма на стыках. Внутренний свет
вагона, вырываясь из окон, на секунду – другую высвечивал округлую осклизлость
тоннельных стен…

Тьма стала плотной, получила бугристую наждачную кожу и дыхание человека. От неё
пахло горьким табачным дымом смешанным с кисловатой заводью денатуратного перегара. Придавив мальчика к расплющенной жёсткости матраса, тьма спросила голосом
отца, поигрывая пальцами на нитяной вздрагивающей шее…

 – Ты чей?.. А?..

Мир здулся дырявым воздушным шариком. Постепенно сжимаясь, превратился в чёрную
точку на безграничном листе белой бумаги… 

Пальцы ослабли, впустили в раздавленное горло выброшенную жизнь…

Тьма дала отсрочку. Скрипнув диваном, успокоилась. Теряя былую плотность, рассыпалась пушистой пылью, прячась по углам от сероватого света, входящего в замороженное окно…

Ленивые дни тянули резину зимы…

Отец потихоньку горел в синем спиртовом пламени. Мать, всегда усталая, пропадала на
работе, стараясь нахалтурить хоть чуть денег. Заболевший после Нового года странной
нервической иссушающей болезнью, их сын превращался в пепельную мумию, валяясь на
своём матрасике.
Сердобольные соседки, перетерев чужие дела между собой, поставили мальчику диагноз   
– не жилец…

Но он выжил, цепляясь за существование с жадностью кошки, висящей на козырьке крыши, высоко над землёй поднятой этажами типового панельного дома, стоящего
равнодушной действительностью…

Однажды утром ребёнок проснулся наполненный живительным счастьем. В пустой комнате клубками лохматых котят разыгрались солнечные блики. Мальчик с трудом встал на ноги, шатаясь шагнул к покрытому испариной окну…

Снег стаял. Ушёл с тёплым ночным туманом. А, весна, разрушив зимнюю тюрьму,
выпустила напоённый здоровой свежей сыростью свет бегать босиком, расшлёпывая
лужи…

Жизнь вошла в мальчика с детской улыбкой на губах, широко распахнув окно.
За ним раскинулась бесконечная Божья воля…

Незаметно весна уступила торопливому лету…

Поначалу погода была томная, слезливая. Шли щупленькие дожди. Но, как следует
выплакавшись, небо сняло с себя серый пуховой платок, обнажив голубой объёмный
свод…