Дура. 10. 10. 2010

И вот он звонит тебе, назначает встречу в одиннадцать тридцать вторника.
То ли на Аэропорту, то ли на Павелецкой, то ли у какого-то старого памятника,
Ты отрываешься от уборки: от пылесборника, влажной тряпки и подоконника,
Глотаешь язык, но берешь себя в руки: а что в понедельник? совсем-совсем занят? никак?

Не ешь ничего до вторника. А во вторник стоишь перед зеркалом сонная.
Порой отключаешься под равномерно-противное жужжание эпилятора.
Одеваешься во все опрятное и довольно-таки приличное, даже скромное.
И пытаешься выудить память, которую так давно хоронила, хранила, прятала.

Ты пытаешься вспомнить моменты: смешные, родные, близкие.
Но по сути они в твоей памяти заплесневели, покрылись пылью и инеем.
И тогда начинаешь думать: насколько все было искренне?
И насколько кипевшие волны внутри были правильными и сильными?

Начинаешь искать миллионы причин, чтоб заставить себя с ним увидеться.
Составляешь два списка по тезисам: что рассказать и о чем спросить его.
И над чем посмеяться, и вспомнить, каким он был милым, какой ты была паршивицей.
И о чем умолчать: как ты скрылась от этого самого уничтожительного, самого сильного.

Кладешь в сумку по мелочи: косметичку, мобильный, салфетки (сухие, влажные)
Надеваешь пальто. Берешь зонт. Дверь открываешь. И закрываешь снова.
Потому что отчетливо слышишь, что изнутри говорят тебе: самое важное,
Думай о том, кто он есть, а не том, кем был. И ты понимаешь: нет никого более чужого.

И удаляешь номер, который по инерции будешь помнить. Потому что дура.