Чарльз Буковски. Стихотворения 2 - одним файлом

Рифмованное стихотворение – На мое 43-летие – когда счет стихов идет – забудьте – Вопрос и Ответ – Друзья в темноте – Нирвана – Все эти мнения – Бунт в армии – Разозлись на Сан-Педро – 2 мухи – Дождь или вёдро – Фанатка – Подгоняя Музу – То еще освободительное движение – Из плена одной любви – За шторой – Туфли – Теперь – Такое вот чувство

==================================

РИФМОВАННОЕ СТИХОТВОРЕНИЕ

бездельник поет всю ночь под гитары,
и шлюхи трахаются со звездами парами,
шлюхи трахаются со звездами парами

простите, сэр, закрываемся в 4:30,
к тому же у вашей матушки шея в чирьях,
и шлюхи трахаются со и так далее,
шл. трахт. со звзд. и так далее

извини, дружок, но ты мне больше не нравишься,
я влюбилась в другого ботаника,
1/2 японец и 3/4 итальянец,
и шлюхи трахаются
шлюхи трахаются
и так далее


НА МОЕ 43-ЛЕТИЕ

Встретить конец в одиночестве,
в могиле своей комнаты,
без сигарет
и вина –
просто голая лампочка
и брюхо горшком,
седым,
радуясь тому, что у тебя есть
эта комната.
...поутру
все горбатятся,
зарабатывая на жизнь:
судьи, плотники,
водопроводчики,
врачи, посыльные,
полицейские,
парикмахеры,
мойщики машин,
дантисты, флористы,
официантки, повара,
таксисты...
а ты поворачиваешься
на левый бок,
чтобы солнце
било в спину,
а не в глаза.


КОГДА СЧЕТ СТИХОВ ИДЕТ

когда счет стихов идет на тысячи,
понимаешь, что сделал немного.

все сводится к дождю, солнцу,
уличной суете, ночам и дням в
череде лет, лицам.

оставить это будет проще, чем описывать,
как сейчас, печатая еще одну строчку,
пока пианист играет по радио,
лучшие писатели сказали очень мало,
а худшие –
слишком много.


ЗАБУДЬТЕ

слушайте, когда я умру, не нужно никаких слез, причитаний, пусть все
пройдет тихо, у меня была богатая жизнь, и
если кому-то повезло, так это
мне, я прожил 7 или 8 жизней в одной, достаточно для
кого угодно.
все мы, в конечном счете, похожи, поэтому никаких речей, пожалуйста,
если только вы не собираетесь сказать, что он играл на скачках и был в этом деле
большой мастак.

вы – следующие, а я уже знаю кое-что,
чего вы, возможно,
не знаете.


ВОПРОС И ОТВЕТ

он сидел, голый и пьяный, в комнате, полной
летней ночи, ковыряя лезвием ножа
под ногтями, усмехаясь, думая
обо всех этих письмах, которые получил,
письмах, где говорилось, что
образ его жизни и то, как он пишет об этом,
что –
они продолжали поступать до сих пор, хотя
все выглядело совершенно
безнадежным.

положив нож на стол, он
щелкнул по нему пальцем,
и лезвие закрутилось,
вспыхивая
на свету.

кто, к чертям собачьим, собирается спасти
меня? подумал
он.

когда нож перестал крутиться,
пришел ответ:
тебе придется спасти себя
самому.
 
по-прежнему усмехаясь,
а: он зажег
сигарету
b: налил
еще
стакан
c: снова
крутанул
нож.


ДРУЗЬЯ В ТЕМНОТЕ

помню, как голодал в
маленькой комнатушке в странном городе
опустив жалюзи, слушая
классическую музыку
я был молод я был так молод что молодость сидела у меня внутри
будто нож
потому что не было другого выбора – только спрятаться
и надолго
не оплакивая себя а стараясь использовать свой маленький шанс:
пытаясь выкарабкаться.

старые композиторы – Моцарт, Бах, Бетховен,
Брамс были единственными, кто говорил со мной и
они были мертвы.

наконец, голодному и побежденному, мне пришлось выползти на
улицу чтобы пройти собеседование для приема на плохо оплачиваемую и
однообразную
работу
у странных людей за столами
людей без глаз людей без лиц
которые хотели забрать у меня мои дни
разбить их
изгадить их.

сейчас я работаю для издателей читателей
критиков

но все равно часто бездельничаю и пью с
Моцартом, Бахом, Брамсом и
Бетховеном
старые кореша
мужики
иногда все что нам нужно чтобы длить свое одиночество
это мертвые
сотрясающие стены
которые обступают нас.


НИРВАНА

неудачник,
не знающий, чего хочет,
он был молод
и катил на автобусе
куда-то
через Северную Каролину.
моросило,
потом повалил
снег,
и автобус остановился
у маленькой закусочной
среди холмов.
пассажиры
вышли.
он сел в углу
вместе с другими,
заказал еду, и
ее принесли.
приготовлено было
очень неплохо,
и кофе был
тоже
вкусным.
официантка была
непохожа на женщин,
которых он
знал.
она держалась просто
и естественно.
повар за плитой
нес чепуху.
судомойка,
где-то в глубине,
смеялась, хороший
чистый
приятный
смех.
парень смотрел
на снег за окном.
ему хотелось остаться
в этом кафе
навсегда.
у него было
такое странное
чувство,
будто все здесь
замечательно,
что здесь всегда
будет
замечательно.
потом водитель автобуса
сказал пассажирам,
что пора ехать.
парень
подумал, никуда
я не поеду,
буду просто сидеть
здесь, я останусь
здесь.
но потом
он встал и пошел
за остальными в
автобус.
он нашел свое место
и посмотрел на закусочную
через стекло.
потом автобус тронулся,
повернул,
спустился с холмов.
парень смотрел прямо
перед собой.
он слышал, как другие
пассажиры
говорили
о чем-то,
некоторые
читали
или
пытались
уснуть.
они не заметили
волшебства.
парень
склонил
голову на бок,
закрыл
глаза,
притворяясь, что
спит
ничего другого не
оставалось-
просто слушать,
как мотор шумит,
и шины
шелестят
по
снегу.


ВСЕ ЭТИ МНЕНИЯ

все эти мнения, которые мы защищаем,
никак не связаны с пониманием,
и мы защищаем их
от скуки, или из страха, или ради денег,
или потому что свихнулись;
наша свеча и круг света, который
она отбрасывает,
малы,
так малы, что мы не в состоянии
это вынести,
мы стремимся вдаль, уцепившись
за Идею,
и теряем Центр:
без фитиля все – только воск;
имена, означавшие когда-то
мудрость,
кажутся теперь надписями
в городе призраков,
и только могилы реальны.


БУНТ В АРМИИ

я только что потратил полтора
часа, прикидывая шансы на
завтрашних скачках.
когда же я возьмусь за стихи?
ну, придется им подождать.
пусть погреют ноги в прихожей
и посплетничают обо мне.
«этот Чинаски, не понимает он разве,
что без нас давно бы уж чокнулся
и вообще – помер?»
«понимает, но думает, что он тут
командует и может вызывать нас,
когда захочет!»
«неблагодарный!»
«давайте устроим ему писательский блок!»
«да!»
«да!»
«да!»
маленькие стишки довольно хохочут.
потом самый большой встает
и идет к дверям.
«эй, ты куда?» – спрашивают его.
«туда, где меня оценят
по достоинству».
он, а вслед за ним
и другие стихи
исчезают.
я открываю пиво, сажусь
к машинке, и ничего
не происходит.
как сейчас.


РАЗОЗЛИСЬ НА САН-ПЕДРО

я говорю своей бабенке, «Джефферс был
великим поэтом. подумай только о названии
«Разозлись на солнце». понимаешь,
как это здорово?»

«тебе нравится негатив». говорит
она.

«да», соглашаюсь я, допивая стакан и
наливая еще.
«у Джефферса в одном стихе, не там, где
про солнце, женщина трахается с жеребцом,
потому что ее муж – мерзкий пьянчуга. и
это правдоподобно. потом муж пытается
прикончить жеребца, и жеребец
приканчивает его».

«никогда не слыхала о Джефферсе», говорит
она.

«ты никогда не слыхала о Биг Суре? Джефферс
прославил Биг Сур так же, как Д. Г. Лоуренс
прославил Таос. когда великий
писатель описывает место, где он
живет, туда наезжает всякая сволочь и
все портит».

«ну, ты же пишешь о Сан-Педро», говорит
она.

«ага», говорю я, «а ты читала
последние газеты? здесь собираются
построить причал, один из самых больших в
мире, миллионы и миллионы долларов,
огромный торговый центр, яхты и кондо-
миниумы повсюду!»

«надо же», говорит моя бабенка, улыбаясь, «ведь ты только
три года как здесь живешь!»

«мне кажется», говорю я,
меняя тему,
«тебе все же стоит почитать Джефферса».


2 МУХИ

Мухи – это злые пылинки жизни;
почему они такие злые?
похоже, им хочется большего,
похоже, они злятся
на то,
что они мухи;
не моя вина;
я сижу в комнате
вместе с мухами,
и они досаждают мне
своими терзаниями;
как если бы они были
неприкаянными частичками души,
откуда-то изгнанной;
я пытаюсь читать газету,
но они не оставляют меня
в покое;
одна вроде бы кружит
высоко у стены,
раздражая меня своим унылым
жужжанием;
другая, поменьше,
вертится рядом,
и искушает мою ладонь,
ничего не говоря,
взлетая, опускаясь,
подползая ближе;
какое божество напустило
на меня этих тварей?
другие страдают
от необыкновенной,
трагической любви…
я страдаю
от насекомых…
я машу рукой на ту,
что поменьше,
но это, похоже, лишь усиливает
ее  желание подразнить меня:
она кружит быстрее,
ближе, и я теперь слышу,
как она жужжит,
а та, что вверху,
уловив это новое движение,
тоже возбужденно
ускоряет свой полет,
потом внезапно снижается,
и они объединяются
в этом кружении
возле моей руки,
ударяясь об основание
абажура,
до тех пор,
пока что-то мужское
во мне
не отбрасывает
святость,
и я бью
скатанной газетой –
мимо! –
бью,
бью,
их согласованное движение
нарушается,
они теряют взаимосвязь,
и я сбиваю большую,
и она падает на спину,
дергая ногами
будто рассерженная шлюха,
и я снова бью
своей бумажной дубинкой,
и там, где она была, – пятно
мушиной дряни;
маленькая кружит теперь высоко,
тихо и быстро,
почти невидимая;
она больше не приближается
к моей руке;
она смирная, и
достать ее трудно; я оставляю
ее в покое, она оставляет в покое
меня;
газета, конечно,
испорчена;
что-то случилось,
что-то изгадило мне
день,
иногда для этого не
нужно мужчины
или женщины,
достаточно чего-то живого;
я сижу и наблюдаю
за маленькой мушкой;
мы сплетены с ней
в воздухе и жизни,
и нам обоим
конец.


ДОЖДЬ ИЛИ ВЁДРО

Стервятники в зоопарке
(все три)
смирно сидят на своем
дереве, забранном решеткой,
а внизу
на земле
валяются куски тухлятины.
стервятники объелись.
наши налоги накормили их
досыта и больше.

мы переходим к другой
клетке.
в ней сидит
на земле человек
и ест
собственное дерьмо.
я узнаю в нем
нашего бывшего почтальона.
любимым его выражением
было:
«хорошего дня».

таким и выдался этот день.


ФАНАТКА

В прошлую субботу я читал
стихи в лесу неподалеку от Санта-Крус
и закончил уже примерно на 3/4,
когда услышал долгий тонкий крик
и увидел, как симпатичная
девчонка бежит ко мне,
длинное платье и чудесные глаза,
полные огня,
она влезла на сцену
и закричала: «Я ХОЧУ ТЕБЯ!
Я ХОЧУ ТЕБЯ! ВОЗЬМИ МЕНЯ! ВОЗЬМИ
МЕНЯ!»
я сказал ей: «слушай, иди к черту».
но она вцепилась в мою рубашку и прижалась
ко мне.
«где ты была, – спросил
я, – когда я жил
на одну шоколадку в день и
посылал рассказы в
“Атлантик Мансли”?»
она схватила меня за яйца и чуть
не открутила их. вкус ее поцелуев
был отвратным.
2 женщины вскочили на сцену
и
уволокли ее в
лес.
я еще слышал ее крики,
когда начал читать следующее стихотворение.
наверное, подумал я, нужно было
взять ее прямо на сцене, на виду
у всей этой публики.
но никогда точно не знаешь,
где настоящая поэзия, а где
фуфло.


ПОДГОНЯЯ МУЗУ

этот человек писал когда-то
очень интересно,
мог сказать что-то свежее,
задеть за живо.
тогда
я предупреждал издателей и
критиков, что он из тех,
за кем нужно
следить,
что его до сих пор почти
не замечали,
но теперь, конечно, должны
заметить.
этот писатель использовал
некоторые из моих замечаний
как рекламные отзывы на обложках
своих книг, и я не
возражал.
все его книжки были маленькими
брошюрками, от 16 до 32
страниц,
напечатанные на мимеографе.
выходили они с
приличной скоростью,
по три или четыре в
год.
проблема была в том, что каждая
следующая книжка казалась чуть-чуть
слабее предыдущей,
но он по-прежнему использовал
мои старые отзывы.
моя жена тоже заметила, что
он стал писать
по-другому.
«что с ним случилось?»
спросила она меня.
«он слишком много пишет,
напрягается, принуждает себя».
«то, что он пишет, никуда не годится.
ты должен сказать ему, чтобы он
перестал использовать твои
слова о нем».
«Нет, этого я не могу. Я просто хочу,
чтобы он публиковался пореже».
«ну, ты тоже постоянно
публикуешься».
«со мной» сказал я «все
по-другому».

вчера я получил еще одну из его
книжечек
с изящным посвящением неразборчиво
написанным на титульном листе.
этот его последний опус был совершенно
бесцветным.
слова просто осыпались со
страниц,
мертвые по
прибытии.

куда все ушло?

слишком много амбиций?
слишком часто пишет только ради того,
чтобы писать?
не ждет, пока слова
соберутся где-то внутри и потом
выплеснуться по своему
желанию?

я решил, что мне нужно сделать перерыв
на неделю,
проявить предусмотрительность,
выключить компьютер,
забыть все эти глупости
на какое-то время.

как я уже сказал, это было
вчера.


ТО ЕЩЕ ОСВОБОДИТЕЛЬНОЕ ДВИЖЕНИЕ

самая быстрая дорога на небеса, сказала она,
стягивая чулки, проходит через киску...
десять долларов – и ты там.

но у меня нет десяти
долларов, сказал
он.

тогда, нежно сказала она,
убирайся к черту.


ИЗ ПЛЕНА ОДНОЙ ЛЮБВИ

из плена одной любви
в объятия другой
ты спасла меня от крестных мук
ты куришь травку
сочиняешь песни и рассказы
ты добрее чем та, другая,
гораздо, гораздо добрее,
и секс у нас такой же замечательный и даже лучше.
мало приятного, когда тебя вешают на кресте и оставляют умирать,
гораздо приятнее забыть о любви которая
сломалась
потому что всякая любовь
в конце концов
ломается…

гораздо приятнее заняться любовью
на побережье в Дель Маре
в комнате 42, а после
сидя в кровати
отхлебывать хорошее вино болтать и прикасаться
курить
прислушиваться к шуму волн…

я слишком часто умирал
веря и ожидая, ожидая
в комнате
разглядывая трещины на потолке
дожидаясь звонка, письма, стука, звука…

во мне росла дикая ярость
пока она танцевала с незнакомцами в ночных клубах…

из объятий одной любви
в объятия другой
мало приятного умирать на кресте,
гораздо приятнее слышать как шепчут в темноте
твое имя.


ЗА ШТОРОЙ

что мне в тебе нравится
сказала она
это то что ты такой дикарь –
посмотри на себя
сидишь тут
пивная банка в руке
сигарета во рту
посмотри
на свое грязное волосатое брюхо
лезущее из-под
рубашки.
туфли ты сбросил
в правом носке у тебя дыра
а из нее торчит
большой палец.
ты не брился
все 4 а то и 5 дней.
зубы у тебя желтые
и брови у тебя висят
такими спутанными кустами
и порезов у тебя столько
что любой напугается
до усрачки.
ванна у тебя
всегда нечищенная
телефон
липкий
и половина жратвы
в твоем холодильнике
воняет.
машину свою
ты никогда не моешь.
на полу валяются
старые газеты.
ты читаешь скверные
журнальчики
и у тебя нет
tv
но при этом ты заказываешь
выпивку на дом
и не скупишься
на чаевые.
а самое главное
ты не тянешь
бабу
с собой в постель.
тебя это будто
не интересует
и когда я с тобой говорю
ты ничего не
отвечаешь
просто шаришь
глазами по комнате
или скребешь
себе шею
будто
не слышишь
меня.
в раковине у тебя
лежит старое
мокрое полотенце
а на стене
висит фото
Муссолини
и ты никогда
ни на что
не жалуешься
никогда ни о чем
не спрашиваешь
я знаю тебя
6 месяцев
но совершенно
не представляю
что ты за человек.
ты будто
спрятался
за шторой
но это мне
в тебе
и нравится:
твоя неотесанность:
женщина может
уйти из твоей
жизни
и быстро
забыть тебя.
женщине после тебя
некуда идти
только ВВЕРХ,
милый.
ты всегда будешь
лучшим
из того
что случилось
с девчонкой
расставшейся с одним парнем
и еще не
нашедшей другого
девчонке
которой
пока нечем заняться.
этот гребаный
скотч
чертовски хорош.
давай поиграем
в скрабл.


ТУФЛИ

когда ты молод,
пара
женских
туфель,
одиноко
стоящая
в шкафу,
может
зажечь
твою кровь;
когда ты стар,
это просто
пара туфель,
в которых
никого
нет,
и так даже
лучше.


ТЕПЕРЬ

оказаться здесь
увязая в старости
годы и годы позади
без того чтобы встретить кого-то
по-настоящему злого
без того чтобы встретить кого-то
по-настоящему интересного
без того чтобы встретить кого-то
по-настоящему доброго

увязая в старости

годы и годы позади

хуже всего по утрам.


ТАКОЕ ВОТ ЧУВСТВО

О. Хаксли умер в 69,
рановато для такого
неукротимого таланта,
я читал все его
сочинения,
и «Контрапункт»
в самом деле
как-то помог мне
вынести все эти
фабрики
вытрезвиловки и
чокнутых
дамочек.
эта
книга –
и еще гамсуновский
«Голод» –
помогали
мне
держаться.
великие книги – те,
в которых мы
нуждаемся.

Я сам удивлялся,
почему эта
книга Хаксли
так мне нравится,
а это было из-за
яростного
прекрасного
пессимистического
интеллектуализма,
и когда я
читал «Контрапункт»
в первый раз,
я жил в
гостиничном номере
с буйной и
чокнутой
алкоголичкой,
которая как-то
запустила
в меня
паундовскими «Cantos»,
но промахнулась,
как и они
со мной.

Я работал
упаковщиком
на фабрике,
изготовлявшей
светильники,
и однажды,
когда я был в
загуле,
я сказал этой бабе:
«прочти вот это!»
и показал ей на
«Контрапункт».

«засунь ее
себе в задницу!»
крикнула она
мне.

как бы то ни было,
умереть в 69 –
казалось,
это слишком рано
для Олдоса
Хаксли.
но, я думаю, это
так же нормально,
как и смерть
уборщицы
в те же
годы.

просто когда умирают те,
кто помогает нам
выстоять,
когда этот свет
гаснет, это может как-то
тебя всколыхнуть,
а остальные –
уборщицы, таксисты,
копы, медсестры, грабители
банков, священники,
рыбаки, повара, жокеи
и пр. –
не в счет.