Руперт Брук. Менелай и Елена верояция намбер ван

Менелай и Елена (два сонета)

 

                I

 

Руины Трои… Менелай  в  Приамов
дворец ворвался, утоляя месть
за оскверненье ложа и за честь
поруганную царскую; упрямо

 

средь красной жатвы, пламени и воя,
прокладывая путь мечом, как бог
сверкающий, переступил порог
последнего – укромного – покоя…

 

Пред ним сидела  светлая Елена!
Он позабыл изгиб лебяжьей шеи
и чудо красоты её нетленной…
Застыв, он меч роняет и, слабея,

 

целует ноги ей, как Рыцарь, ниц
простёршись, перед первой из Цариц.

 

 

 

                II

 

Так – у Певца… Об остальном – ни звука:
про путь домой, про долгий брачный ад;
как, что ни год, жена законных чад
рожала; как остервенела в  муке

докучной верности… Как муж хвастливый,
меж переменой блюд, брал сотню Трой;
как старясь с ней, блаженной глухотой
отсёк, как воском, глас её визгливый…

 

Дивился он, кой чёрт его увлёк
на Трою из-за бабьего каприза?
Она, смиряя трепет тощих ног,
рыдала горько, вспомянув Париса…

 

Жена скулила, муж брюзжал, причём
Парис давно забылся мёртвым  сном.



Menelaus and Helen by Rupert Brooke

I
Hot through Troy's ruin Menelaus broke
To Priam's palace, sword in hand, to sate
On that adulterous whore a ten years' hate
And a king's honour. Through red death, and smoke,
And cries, and then by quieter ways he strode,
Till the still innermost chamber fronted him.
He swung his sword, and crashed into the dim
Luxurious bower, flaming like a god.

High sat white Helen, lonely and serene.
He had not remembered that she was so fair,
And that her neck curved down in such a way;
And he felt tired. He flung the sword away,
And kissed her feet, and knelt before her there,
The perfect Knight before the perfect Queen.

II
So far the poet. How should he behold
That journey home, the long connubial years?
He does not tell you how white Helen bears
Child on legitimate child, becomes a scold,
Haggard with virtue. Menelaus bold
Waxed garrulous, and sacked a hundred Troys
'Twixt noon and supper. And her golden voice
Got shrill as he grew deafer. And both were old.

Often he wonders why on earth he went
Troyward, or why poor Paris ever came.
Oft she weeps, gummy-eyed and impotent;
Her dry shanks twitch at Paris' mumbled name.
So Menelaus nagged; and Helen cried;
And Paris slept on by Scamander side.