Милочка

 
Послевоенное детство моей бабушки (её так же, как - и меня, все звали Милочкой), по её воспоминаниям, было счастливым и безмятежным. Квартира её родителей в доме, где до революции жили их предки, находилась в центре, нетронутого войной, приморского города и, в тоже время, в каком-то особом мире уникального двора. Он состоял из семи старинных двух и трёхэтажных особняков, имеющих свою неповторимую архитектуру, а так же - историю и душу. В связи с дефицитом жилья, в каждом особняке проживало несколько семей. Жилые дома были укомплектованы рядами сараев, сколоченных из деревянных досок, лазанье по которым, как и по деревьям, развивало в детях ловкость, силу и создавало, актуальную в ту пору, иллюзию победы через преодоление трудностей. Жители двора, несмотря на свою социальную разнородность, уважали друг друга, сочувствовали вдовам и сиротам; друг другу помогали.
 
С западной стороны двора, через дорогу, спускающуюся на главную улицу города, возвышалась небольшая крутая сопка (с бомбоубежищем внутри) на которую дети забирались гулять и общаться с друзьями из, расположенного там, детского дома для сирот войны; делились с ними игрушками, лакомствами и книжками. Весной сопка покрывалась зеленой травой, а дички яблонь и абрикосов, посаженые чьей - то заботливой рукой, - ароматной розовой пеной.
 
С восточной стороны двора, напротив сопки, за высоким забором скрывался таинственный склад со сторожевой будкой.
 
Ниже, с юга, двор был ограничен красивой старинной чугунной решёткой - с каменным основанием, обрамлявшей тенистый городской сквер. В верхней части сквера, на изысканном гранитном, как говорили: - «чужом» пьедестале, стояла чёрная фигура героя революции в шинели, со сжатым кулаком. Его серо - голубой гранитный пьедестал составлял единую композицию со, спускающимися по бокам, пологими лестницами, охватывающими декоративную стенку с декоративной нишей, которые через небольшую площадку вливались в одну широкую (в три ступени) лестницу, переходящую в песчаную аллею. Белея между деревьями и скамейками, она плавно спускалась на тротуар главной улицы со старинными магазинами, кинотеатрами, театрами, музеями, школами, институтами и парками, заканчиваясь открытыми ажурными чугунными воротами. Сквер дети считали продолжением своего двора и, протиснув свои тощие тела сквозь его решётку, лазали по деревьям, бегали по аллейкам и по постаменту пьедестала вокруг памятника. В самом низу волновалась небольшая бухта, у пристаней которой покачивались катера, возвышались, выкрашенные шаровой краской, надстройки военных кораблей, а вдоль берега иногда, постукивая на стыках рельс, проходил заводской паровоз.
 
По булыжной мостовой главной улицы, проносились «Эмки», «Победы», «Виллисы», мотоциклы, грузовики; тащились, гремящие и звенящие, трамваи. По тротуарам взад и вперед сновали люди. Напротив входа в сквер, на углу пересечения главной и, примыкающей ко двору, улиц, стояло красивое административное здание, переоборудованное под горком КПСС, у входа которого дежурила милиция. На самом верху дворовой улицы - такое же здание, переоборудованное из университета в управление МВД, охраняемое со сторожевых вышек, хорошо видных из окон передней квартиры, где жила Милочка.
 
Выше двора, напротив сквера, возвышалась вертикальная опорная стена из тёсаного серого гранита. На её вершине располагался «верхний двор», приветливо помахивая своему соседу, открытыми дверями белёного общественного туалета, стоявшего у самого края стены.
 
Взрослое население двора по своему характеру было весьма «разношёрстным», в своей основе - скучным и озабоченным: работой, добычей еды, стиркой белья, развивающимся на веревках, натянутых между сараями, подпёртых длинными деревянными шестами, и - воспроизведением численности жильцов, сократившейся за годы войны. Говорить ему было не о чем, да – и, в то время, - небезопасно.
 Дворник, пожилая женщина, в широком брезентовом фартуке, добросовестно исполняя свои обязанности (тогда все работали добросовестно), каждое утро подметала жёсткой метлой из прутьев серую утрамбованную землю, регулярно забеливала "живопись и графику" на внутренних стенах дворового туалета и чистила помойку, щедро посыпая едкой хлорной известью. Знавшая дворовую жизнь с не лучшей стороны, немногословная и строгая, она следила не только за чистой двора, но и - за дисциплиной его обитателей.
 
Двор детства моей бабушки отличался от других, таких же неблагоустроенных городских дворов, разве что, - своим ландшафтом да большими, раскидистыми на пол двора, вязами, посаженными ещё при царе; да необъятным тополем, уходящим под небеса, с незапамятных времён, стоявшим у ограды сквера, и каждое лето, покрывавшим всю округу своим белым пухом.
 
Но однажды дворовое население, воодушевлённое примером, проживающего в нём, ветерана революции, как он говаривал: «местного ипутата», симпатичного энергичного старичка с писклявым голоском, который первый разбил цветник, огородив его от посягательства кроватными сетками, листами ржавого железа и другим хламом, стало потихоньку разбивать цветники под своими окнами. Затем, под руководством «ипутата», ребята постарше соорудили на пустыре спортивную площадку, натянули волейбольную сетку и вкопали турники, параллельные брусья из металлических труб; установили бревно, скамейки, а для малышей - песочницу и качели.
 Бабушка до сих пор благодарна этому замечательному человеку и вспоминает о нём с большим уважением и теплом потому, что именно он сделал жизнь двора прекрасной. С тех пор каждая семья считала своим долгом весной закупать на рынке, расположенном напротив управления МВД, саженцы деревьев, кустарников, семена, луковицы цветов и рассаживать их под своими окнами. Сначала садили цветы простые: разбитое сердце, золотой шар, настурцию, ноготки и астры; от каждого крыльца к козырьку тянулась вьющаяся цветная фасоль с красными и белыми цветочками … Убедившись в том, что народ на растения не покушается, жители двора стали сажать более дорогие экземпляры, и не только под окнами. Весь двор запестрел георгинами, флоксами, лилиями, гладиолусами, розами, а главное – «табочками», которые вечером наполнили воздух двора чудесным ароматом, входящим в открытые окна, и после тяжелых испытаний войной, создававшим атмосферу счастья и покоя. Летом всё пространство двора превращалось в цветущий сад. К обычным голубям и воробьям, от куда-то, прилетело много других птиц, а к мухам - пчёлы, осы, стрекозы, пестренькие мотыльки и элегантные махаоны.
 
Летом маленькая Милочка бегала со своими сверстниками босиком в трусиках и панамке, выкапывала цветные камешки, листья, красивые осколки фарфора от старинных сервизов, разноцветные стёклышки от витражей; выкапывала ямку, раскладывала в ней свои «сокровища» и, накрыв обрывком картона, присыпала землёй; этот клад у детей назывался «секретик». Она любовалась, сияющими радугой на солнце, маленькими черненькими семенами, добытыми из метёлочек,- на длинных сухих стеблях; пробовала на зуб настурцию, «калачики», серёжки вяза, колючки, и, конечно, - послёны. Находила маленькие фонтанчики,бьющие из земли, и наслаждалась вкусной прохладной водой. В дождь она «шлёпала» по лужам, мокрая и счастливая. В солнечную погоду родители маленьким детям выносили во двор оцинкованные ванны с водой, где можно было - и поплескаться, и «попускать» бумажные кораблики, а дети постарше пропадали на берегу морского залива, в 20 минутах ходьбы от дома по главной улице.
 
Взрослые жители двора заметно оттаяли душой, стали чаще улыбаться и прекратили мелкие житейские ссоры.
 Тёплыми вечерами под шатром развесистых вязов, на скамейках собирались подростки и, слушая спокойную патефонную музыку, доносящуюся из окон, мечтали и влюблялись. Потом они расходились по своим уютным квартирам и, глядя на звезды из больших открытых окон, сладко засыпали под растворенные в ночи, далёкие гудки паровоза.
 
Осенью все любовались разноцветным листопадом, планирующим с акаций, лип, вязов, тополей и клёнов. На увядающих цветах дети ловили больших золотистых с прозрачными слюдяными крылышками «музыкантиков», изгнанных на зиму из ульев, и слушали их прощальную песню.
 После обильных осенних ливней, когда канавки не справлялись с потоками воды, несущимися водопадом с подпорной стены, уцелевшее на фронтах, мужское население двора выходило с кайлами и лопатами на борьбу с наводнениями.
 
Зимой, после снегопада, двор превращался в белую сказку. Никто не ждал, когда дворник расчистит пешеходные дорожки. Не сговариваясь, все от мала до велика, дружно выходили с лопатами и с удовольствием рыли «окопы» в, сияющем от солнца, снегу. Зимой самым важным преимуществом двора была большая горка, с которой дети катались на санях и коньках «снегурках», прикрученных к валенкам с помощью палки и верёвки. Иногда на горку с дороги во двор заезжал грузовик, привозивший в сараи дрова и уголь для топки печей; тогда розовощёкий народ хватал свои самодельные сани и разбегался по обочинам, уступая ему дорогу. Дети постарше, мастерили себе «самокаты, прикручивая шурупами коньки, к плоской деревяшке, и, на зависть малышам, с искрами носились по, укатанной машинами, дороге вниз до самой центральной улицы.
 
В каждой квартире жили свои любимые кошки и собаки, а бездомным устраивали жилище в пустых бочках и сараях, каждую весну спасая их от «собаколовов», ранящих своей жестокостью нежные детские души. Но больше всего, Милочка не любила и боялась страшного серого, прихрамывающего человека, с каким - то предметом похожим на «орудие пытки» - на плече, который резким крякающим голосом возвещал о своём появлении во дворе: «точить - паять, точить - паять»... Она убегала домой, с бьющимся сердцем, тайно следила за ним из окна второго этажа и очень удивлялась тому, что соседи бесстрашно несли ему ножи, ножницы, тазы кастрюли и вёдра.
 
Весна казалась Милочке самым некрасивым временем года: вместо снега или травы с цветами, землю покрывала грязь, пожухшая солома и сено, оставшиеся от прошлогодних насаждений. Но положение спасало голубое небо, запах распускающихся почек, «солнышки» одуванчиков, жмущихся к строениям, чистые теплые крыши сараев, где можно было, не запачкавшись, расстелить тряпочки, рассадить кукол, расставить игрушечную посуду и ощутить, себя безраздельной хозяйкой дома.
 Таким двор был для моей бабушки в дошкольный период её жизни.
 


Жизнь в материальном смысле у всех, как шутили соседи, «дворян», была одинаково скудной, но не голодной. Стоявший ниже на их улице горком КПСС, иногда даже продавал им, через свой ларёк все свои «неликвиды» и прокисшее молоко, так, что жаловаться было – грех, да - и в магазинах кое-что было, и - на рынке; в заливе ловили рыбу, чилимов. А если ночью с детьми постоять в очереди, то и муки можно было купить по килограмму на едока. Обычно, в обеденное время из окон на весь двор раздавались голоса матерей или бабушек, поимённо зовущих домой своих детей.
На одежду, вообще, никто внимания не обращал. Летом ходили в ситце и льне, зимой - кто в чём, большинство - в валенках, стёганых «ватниках», а иногда - и в откровенных лохмотьях, относясь к этому с юморком.
 Все женщины двора занимались вышивкой гладью, крестиком и «ришелье», похожими на кружева, а так же шитьём и перелицовкой старых вещей; но ботинки туфли и сандалии всегда были только чисто кожаные, которые носились с чёрными резиновыми галошами или ботами очень долго, а потом ремонтировались. Сапоги были из свиной кожи - «кирзы». В дома заходили в обуви, сняв галоши. Постепенно лёгкая промышленность в стране налаживалась, и люди стали одеваться иначе. В первый класс Милочка, как все, пришла в форме гимназистки: мама купила ей красные туфельки с ремешками на круглой пуговке, чулочки на подтяжках (в виде ситцевой маячки с пристёгнутыми к ней широкими резинками), новое коричневое шерстяное платьице с белым фартучком и повязала на волосы большой атласный бант. Портфель достался «по наследству» от отца, потёртый, но - из чистой кожи.
 
Подруга детства моей бабушки вспоминает, что Милочка, получившая, переданную праотцами, крепкую генетику (о которой в семье никогда даже не заикались, считая дурным тоном присваивать себе чужие заслуги) и духовную «закваску», с каждым годом приобретала новые положительные качества: она была талантливой, любознательной, деятельной, спортивной девочкой, иногда вызывающей зависть у некоторых сверстников. Она умела организовать любые игры, в том числе и, модные тогда,- полувоенные, продумывая их стратегию и тактику. Она лучше всех рисовала «классики», «на глаз», ржавым гвоздем вычерчивая на земле ровные квадраты. Быстрее всех бегала, дольше всех прыгала через скакалку и ловко управлялась с мячиком. Выходя во двор, дети не начинали ни каких игр; они вставали под окна её квартиры и хором звали: «МИ-лоч-ка, Ми-лоч-ка». Часто, с наступлением тёплых сумерек, сверстники просили Милочку пересказывать им то, что она прочла в своей домашней библиотеке. Она образно и ярко рисовала им картины из жизни героев Андерсена, Майн Рида, Купера,… С наступлением темноты взрослые и дети собирались на пригорке под домом Милочки, смотреть диафильмы из мощного проектора, направленного из её окна на белую стену соседнего дома. С появлением в её семье первого телевизора, соседи вечерами толпами стали ходить в гости, усаживаясь в четыре ряда.
 
В жизни двора были и грустные моменты: однажды среди ночи загорелся тот самый таинственный склад, в котором, как выяснилось, кроме предметов ширпотреба из пластмассы и резины, хранилась селитра. Огромное пламя чуть было не перекинулось на ближайший дом, в одной из комнат которого, как узнали после, метался, закрытый родителями, подросток. Все соседи повыскаковали во двор и, освещённые оранжевым огнём, пылающими глазами наблюдали за действиями пожарных в брезентовых костюмах и касках. Позже ходили слухи, что этот пожар устроила группа, проворовавшихся работников склада. Они ждали взрыва селитры, но, к счастью, он не произошёл, и все поджигатели были арестованы.
 После расчистки на месте склада с забором образовалась большая деревянная площадка с квадратными люками, ведущими в подвалы, что ещё больше расширило возможности и достопримечательности двора, а его жильцы обзавелись, настольными лампами, галошами и другими, уцелевшими в пожаре, ценностями.
 
Иногда Милочке, к тому времени уже занимающейся спортивной гимнастикой, и, овладевшей в той же городской спортивной школе некоторыми приёмами бокса, частенько приходилось, как дикой кошке, драться за себя и своих друзей с мальчишками из соседнего двора и наказывать тех, кто издевался над животными. Она могла вытащить из фекалий котёнка брошенного чьей - то жестокой рукой в яму грязного общественного туалета, отмыть его и определить на жительство. Местные дети Милочку уважали, а «недруги» побаивались и, тоже, уважали.
 
Со временем население двора менялось. Как и везде, одни нарождались, другие умирали, бывало - и дети. Милочка никак не могла взять себе в толк, как может человек, вдруг, превратиться неподвижную бледную куклу с торчащим из длинной красной коробки носом. Первое, что поразило её детское воображение - самоубийство отца наивного, добродушного пухленького мальчика, носившего странную фамилию, Эпштэйн. Его мать, высокая худощавая женщина, склонившись над телом мужа, все причитала: «зачем, зачем, зачем»… ветер шевелил его волосы, а он спал.
 А однажды Милочке было суждено пережить предательство лучшего друга: Они, как обычно, гуляли во дворе. Неподалеку, на скамейке собралась группа взрослых парней, которая стала от скуки подстрекать друга Милочки помериться с ней силой, приговаривая: «Ты же мужик, дай ей, чтобы не воображала», и, вдруг, Милочка увидела у своего личика надвигающийся кулак «друга». Её настолько это потрясло, что она с гибкостью и силой пантеры повергла его на землю и ударила в нос. После этого «друзей» Милочка не заводила.
 Потом в квартире родителей моей бабушки появилась гостья, соседка по двору, пожилая интеллигентная немка, которая загостилась, прожив с ними больше года. Будучи, известной в городе, пианисткой она часто наигрывала Милочке фортепьянные произведения, за одно, ненавязчиво давая ей уроки музыки. Из негромких разговоров родителей Милочке стало известно о том, что люди в форме МГБ «дали пианистке 24 часа» (что это такое знали даже дети), выселив её из квартиры. Родители часто повторяли Милочке одну и ту же фразу: «То, о чём ты слышишь дома, - на улицу не выносить!». Да, она итак всё прекрасно понимала, наблюдая за судьбой соседей, которые такое правило игнорировали. Когда всё улеглось, пианистка была спасена и стала другом семьи. Были и другие, попавшие в беду люди (по - проще), которым так же помогали родители Милочки. Но позже, как выражалась бабушка Милочки, они «отплатили за это чёрной неблагодарностью».
 
Во втором классе Милочка подружилась с девочкой из соседнего дома, с которой она дружит и сегодня. Она, так же, происходила из интеллигентной семьи журналиста, работающего на радио, а после и - на телевидении. У них были общие интересы, занятия, увлечения и, конечно, - секреты. До сих пор Бабушка хранит коллекцию, собранных ею в ту пору, открыток с репродукциями картин русских, советских и европейских художников.

В пятьдесят третьем умер «вождь и учитель». Бабушка помнит, как весной, в конце учебного года, правдоподобно рыдающий, директор школы сообщил эту печальную новость на траурном митинге. Из уличных репродукторов доносился голос Левитана. Весь народ надел маски скорби. В семье моей бабушки к этому событию отнеслись спокойно и - молча. Только бабушка Милочки сказала: «Тяжёлое ему выпало служение», подкрепив выдержкой из Слова Божьего: «Любая власть от Бога», «что заслуживаем, то - и получаем», и добавила: «Царство ему небесное».
 
Но, несмотря ни на что, жизнь двора продолжалась и с каждым днём становилась всё «сытнее». Простые люди всегда мечтали о «свободе и счастливой сытой жизни». Но, если раньше всех уравнивала общая нищета, горе оставленное войной и страх, то, становясь свободнее и богаче, они, почему-то, счастливее не стали, лишь обособились друг от друга, появились зависть и соперничество. «Дворяне», из экономии на покупке семян, перестали сажать цветы. Многие стали использовать своё возросшее благосостояние для застолий с обильной выпивкой. Из окон стали доноситься «Шумел камыш», «Бродяга» и «Тонкая рябина». Милочка с жалостью и отвращением смотрела на, валяющихся под ларьками, пьяниц и очень сочувствовала их детям. Стали появляться сексуальные извращенцы; дети по вечерам не гуляли.
 Потихоньку стал развязываться народный язык, которым он стал ругать, прежде любимого, покойного «вождя» и «травить» анекдоты про нового. Среди молодёжи старшего поколения появилась мода на уголовную романтику. Считались особым шармом: "фикса" - золотая коронка на верхнем втором резце, сапоги в гармошку с, заправленными в них, брюками; «бобочка» (типа ветровки на кокетке) и кепка с «нахлебником» (круглой пуговицей обтянутой тканью) посередине; произношение через зубы с упором на букву «Щ», позаимствованное у известного тогда актёра кино. Девушки утратили свою прежнюю скромность. Как и сегодня, тогда вошёл в моду тюремный шансон, но, слава Богу, эта мода не задела более молодое поколение, из которого потом вышли «лирики и физики» шестидесятых. Но, при всём положительном, они же полностью развязали языки населению, а вслед за этим из всех щелей повылезали «инакомыслящие» всех направлений… и «пошло, поехало»…
У моей бабушки Милочки наступала пора юности.
 
Под ветрами времён меняется всё: - и обстоятельства, и сознание... как очертания облаков, несомых Богом неизвестно куда.
 
Сегодняшняя Милочка совершенно «не тянет» на бабушку взрослой внучки: она всегда, как говорят: «современна», а главное - великодушна и духовна. Я люблю слушать её воспоминания и представлять на её месте себя, ведь мы так похожи.
 
На дворе - другое время, другие дома, другая мода, другие технологии и главное - другие люди. Что осталось неизменно, так это, как говорит Милочка, - их сущность, которая от Адама во все времена, всегда, остается неизменной.
 

2012 г.