Баллада о матери

Эту  историю  мне  довелось   услышать в одной  из
радиопередач  посвящённых  дню  Победы  в  начале
восьмидесятых.  Много  лет  она  почему – то  хранилась
в  моей  памяти,  но  пришло  время  и  мне  очень  захотелось
облечь  её  в  стихотворную  форму.  Не  меняя  сюжета  я
только  изменил  саму  суть  получения  информации  и,
воспользовавшись  правом  художественного  вымысла,
написал  от  первого  лица.

Баллада  о  матери.

Я  живу  на  квартире
В  белорусском  селе.
Родом  я  из  Сибири,
Первый  раз  на  земле
Где  война  громыхала
Ураганной  грозой.
В  сердце  людям  дышала
Чёрной,  смертной  тоской.
Где  советские  люди
С  немцем  насмерть  дрались.
Где  снаряды  и  пули
В  сердце  женском  рвались.
Где  в  пожаре  Хатыни
Замирал  детский  стон.
Слышен  там  и  поныне
Колокольный  трезвон.
Каждый  колокол – память
О  сожжённом  селе.
Сколько  их  безымянных
В  этой  гордой  земле?
Сколько  жизней  безгрешных
Угасало  в  огне?
Сколько  их  неутешных
Матерей  на  Земле?

Я  живу  недалёко
От  старушки  одной.
Всё  сидит  одиноко
Под  кудрявой  сосной.
Всё  трясёт  головою,
Устремив  взгляд  туда,
Где  под  той – же  сосною
Есть  могилка  одна.
И  всегда  на  старушке
Чёрный,  траурный  креп
И  сосна  на  опушке,
У  подножия  склеп.
Всё  слилось  воедино,
Словно  мастер  какой
Перенёс  на  картину
Этот  образ  живой.

Но  однажды,  с  прогулки,
Возвращаясь  домой
Не  увидел  старушку
Под  кудрявой  сосной.
Подошёл  воровато,
Чисто – розы,  трава.
На  плите  угловато
Кто – то  выбил  слова:-
«Вы  погибли  за  Родину
В  Белорусских  лесах.
Вечна  память  народная
О  её  сыновьях»

Постоял,  прислонившись  спиною
К  угловатой,  кудрявой  сосне,
Вдруг  побрёл,  обходя  стороною
Дом  с  тоскующим  взглядом  в  окне.
А  за  ужином,  щи  хлебая,
Я  спросил  у  хозяйки – старушки:-
Отчего – же  соседка  седая
Не  пришла  к  сосне  на  опушку?

Помолчала,  сморкаясь  в  передник,
Пожевала  беззубым  ртом.
Пододвинув  мне  чашку  вареников
Начала  свой  рассказ  о  том,
Как  однажды – давно  это  было,
Почитай  сорок  лет  назад,
Муж  её,  партизан,  Васька  Жилов,
Погостив  собирался  в  отряд.
Обнял  он  на  прощанье  детишек,
Двух  мальцов – близнецов  и  дочь,
Обещал  принести  гостинцев
Если  случай  домой  приведёт.
Вдруг  на  улице  топот  страшный,
Шум  и  крики,  удары  в  дверь.
Васька – он  человек  бесстрашный,
Но  взглянув  на  детей  побледнел.
Знал  Василий  чего  будет  стоить
Эта  встреча  его  семье.
Автомат  на  груди,  но  ноги
Словно  вдруг  приросли  к  земле.
А  в  сенях  уже  двери  ломают
И  Алёна  кричит:-  «Беги!»
И,  сорвав  автомат,  он  стреляет
Через  дверь,  туда – где  враги.
Сапогом  окно  вышибая
На  ходу  прокричал  жене:-
«Схорони  детей,  дорогая,
Я  с  отрядом  вернусь  на  заре.»

Канонада  в  дверь  прекратилась-
Это  Вася  отвлёк  на  себя.
Барабанною  дробью  катилась
Автоматная  трескотня.
Всё  дальше  и  дальше  и  глуше: -
«Уйдёт – ли  любимый,  родной!?»
Слились  воедино  их  души,
А  губы  их  шепчут  с  мольбой: -
«Родимый,  ну  папа,  скорее.
До  леса  осталось  чуть – чуть!»
А  пули  всё  злее  и  злее
Пронзали  болотную  жуть.

Но,  кажется,  всё  прекратилось.
Не  слышится  больше  стрельбы.
Ушёл?  Изловили?  Убили?!
Но  нужно  бежать  из  избы.
Но  что  это?  Поздно,  гогочут,
Галдят  на  чужом  языке.
Подковами  страшно  грохочут
На  низком,  сосновом  крыльце.
Ввалились  в  избу,  зашумели,
Затопали  над  головой.
Они,  притаившись,  сидели
В  отрытой  щели  под  избой.
Задвигали  мебелью.  Ищут.
Вот  принялись  взламывать  пол.
Прижавшись  в  углу  кто – то  всхлипнул,
Но  тут – же  опять  умолк.
Найдут – ли?  Теперь  уже  точно.
А  как  всё – же  хочется  жить!
О  смерти  и  думать – то  тошно.
Наверное  будут  бить?!
Чужие,  корявые  руки
Хватают  за  волоса.
Как  вынести  боль  и  муки?
Швыряют  ничком,  с  крыльца.
От  боли  глаза  застило.
Клокочет  кровавый  туман,
Теряя  последние  силы
Тянулась  руками  к  врагам.
Но  словно  сквозь  звон  колокольный
Отчаянный  Дашин  крик.
Рванулась,  но  страшной  болью
Пронзило  всё  тело  вмиг.
Дашутку,  дочурку,  её  красоту
Какой – то  седой  полицай,
Ломая  ей  руки,  тащил  в  темноту-
В  заброшенный,  старый  сарай.
Хотелось  подняться,  душить,  убивать,
Отнять  дорогое  дитя.
Но  ей  приходилось  лишь  глухо  стонать,
Зубами  от  боли  скрипя.
Сердце  вот – вот  разорвётся  от  горя.
Душа – как  натянутый  лук.
Видно  её  материнская  доля
Вынести  столько  мук.

Очнулась.  На  небе  уж  солнце  пылало,
Чирикал  в  кустах  воробей,
А  стая  скворцов,  как  живым  покрывалом
Укрыла  лазурь  тополей.
Задумчивым  взором  окинула  дали,
А  рядом  бродили  враги.
С  тупым  безразличием  клумбы  топтали
Короткие  их  сапоги.
Ей  вспомнилось,  вдруг,  как любила  их  Даша.
Как  холили  их  близнецы
И  даже  её  грубоватый  Вася
Любил  поливать  цветы.

Но  мысли  её  не  нашли  продолжения.
Их  вырвали  грубо,  пинками
И  вновь  потащили  терпеть  унижение,
Покрытую  всю  синяками.
В  изорванном  платье,  с  пустыми  глазами,
В  которых  сквозила  решимость,
Шагала,  истерзанная  врагами,
Советская  непримиримость.
Её  подвели  к  угловому  амбару.
Поставили  к  стенке  лицом.
Прижавшись  к  нему,  словно  к  божьему  дару,
Готовилась  к  встрече  с  свинцом.
Секунды – как  годы.  Минуты – как  вечность.
Стреляйте!  Нет  больше  терпения.
Рывком  повернулась,  застыла  на  месте
Ни  взору,  ни  сердцу  не  веря.

Шагах  в  тридцати  от  неё,  на  опушке,
Обложенные  сушняком.
Стояли  тесно  прижавшись  друг  к  дружке
Её  пострелята  с  отцом.
Две  русых  головки,  такие  родные,
Прижались  к  груди  отца.
Лишь  мелко  дрожали  их  тельца  худые
Да  пенились  страхом  глаза.
А  рядом  Дашутка.
О,  Боже  ты  правый!
Стояла  нагая  она.
Какую  жестокую,  страшную  шутку
Сыграла  с  ней  эта  война.
Малышка  ещё  не  успела  влюбиться,
Ресницы  не  ведали  туши,
А  вот  уж  приходится  Богу  молиться
Чтоб  принял  безгрешную  душу.

Отец  теребил  грубовато  руками
Концы  её  девичьих  кос,
А  над  головами  их  лихо  плясали
Прелестные  стайки  стрекоз.
Звенели  цыкады,  порхали  синички
Средь  листьев  кудрявых  берёз.
Но  вот  заплясал  огонёчек  на  спичке,
Взорвав  море  боли  и  слёз.
Огонь  разгорался  неспешно,  лениво,
Сучок  за  сучком  пожирая,
Но  вдруг  заревел,  напоённый  бензином,
Отчаянный  крик  заглушая.
От  ужаса  сердце  Алёны  застыло.
Весь  Мир  словно  рухнул  к  ногам.
А  пламя  ревело,  трещало  и  выло,
Метнулось  по  их  головам.
Безудержный  вопль  прокатился  над  лесом!
Вспугнул  беззаботных  синиц
И  траурным  стоном  вторил  с  поднебесья
Клин  белых,  прекраснейших  птиц.


Хозяйка  умолкла,  присела  на  лавку,
Смахнула  скупую  слезу.
Задумчиво  мяла  рукой  бородавку,
Что  мирно  жила  на  носу.
Я  ждал  продолжения  молча. В  нависшей,
Давящей  ночной  тишине
Мне  чудились  стоны  и  запах  кострища,
Как  память  о  прошлой  войне.
Хозяйка  кряхтя  поднялась,  постояла,
Придвинулась  боком  к  окну
И,  глядя  в  него,  тихо  так  прошептала:-
Судьба!  Не  желать  и  врагу.
Опять  помолчала,  протяжно  зевнула,
Перстом   быстро  рот  осеняя,
Устало  легла  на  кровать  и  заснула
Чуть  слышные  звуки  роняя.

Я  тоже  прилёг  и,  уже  засыпая,
Поглубже  зарывшись  в  подушку
Отчётливо  понял – соседка  седая
Не  вышла  сегодня  к  опушке
Не  из – за  старческой  хвори. Причина
Тут  ясно  другая  была.
В  день  этот  та  огненная  пучина
Семью  её  выжгла  до  тла.
А  утром  я  покидал  деревушку
И,  сидя  в  чихающем  ЗИЛе,
Я  снова  увидел  седую  старушку
У  той – же  сосны,  на  могиле.