Северный сфинкс

Через год и три месяца после бракосочетания цесаревича-наследника Павла Петровича и Вюртембергской принцессы София-Доротеи-Августы-Луизы, во святом крещении – благоверной Марии Феодоровны, 12 декабря 1777 года родился первенец – здоровый и крепкий мальчик. Радовалась вся Россия: прямое престолонаследние обеспечивалось. Радовались родители новорожденного: их союз, заключенный – редкий случай в царствующих домах! – по любви, был явно благословлен свыше. Радовалась императрица Екатерина, уже приготовившая долгожданному внуку имя – Александр. Официально – в честь покровителя Санкт-Петербурга Александра Невского, фактически – в честь легендарного Александра Македонского. Никто и предположить не мог, что на свет появился один из самых противоречивых и загадочных монархов в российской истории.

 Восприемниками при крещении его были император Иосиф II и король прусский Фридрих II: Россия, Австрия и Пруссия соединились у колыбели будущего творца Священного союза. Поэты того времени – Майков и Державин торжественными одами приветствовали рождение будущего повелителя России.
Быстрее всего закончилась радость родителей: Екатерина отобрала у них сына, заявив, что сама займется его воспитанием. Возражать великокняжеская чета не смела, но теплоты в их отношении к императрице это, естественно, не внесло. Только последовавшая вскоре вторая беременность Великой княгини немного смягчила горькую обиду. Увы, ненадолго.
Екатерина не обращала на чувства сына и невестки ни малейшего внимания. Она лично руководила его воспитанием, видя в мальчике не только будущего самодержца, но и продолжателя дела, начатого Петром Великим. Властная и волевая государыня была сентиментальной и нежной бабушкой, находившей величайшее удовольствие и в стирке замаранной одежонки юного Александра, и в его образовании: она дала русскому обществу наглядный курс педагогики и школьной гигиены, написав для внуков ( вслед за Александром она отобрала у родителей и второго сына – Константина) «Бабушкину азбуку», немало рассказов-басен (о Февее, Хлоре), «Записки, касающиеся русской истории» и многое другое.   
Возможно, это происходило еще и потому, что в радостях материнства самой Екатерине было отказано. Сына Павла сразу после его рождения забрала к себе свекровь – императрица Елизавета Петровна, дочь Анна умерла в младенчестве, а заботиться о своих внебрачных детях – от Григория Орлова и Григория Потёмкина – она, уже сама ставшая императрицей, естественно не могла.
Приходило ли ей в голову, что она поступает несправедливо по отношению к родителям Александра? Вряд ли. Семирамида Севера уже давно не задумывалась о таких пустяках, как чувства других людей, и считалась только с собственными желаниями.
А маленький Александр был так обворожителен, так послушен! Екатерина с гордостью писала своим заграничным корреспондентам, что этот ребенок – настоящий ангел и чудо как умен. По-английски он заговорил раньше, чем по-русски, потом так же легко освоил французский и немецкий. В этом, несомненно, была большая заслуга его воспитателя -  специально приглашенного Екатериной II в Россию швейцарца Ф. Лагарпа.
Якобинец по убеждениям, он воспитывал Александра с пятилетнего возраста на протяжении одиннадцати лет, искренне и доходчиво передавая своему подопечному идеи французских мыслителей Ж.Ж. Руссо, Г. Мабли, английского историка Э. Гиббона. Он не знал Россию, не ведал ее прошлого и воспитывал будущего царя на близких своему сердцу примерах просвещенной Европы. Человек честный и порядочный, Лагарп сохранял к Александру искреннюю привязанность и бескорыстную дружбу многие годы.
Идеи европейских мыслителей не очень хорошо сочетались с атмосферой двора Екатерины Второй – роскошного, праздного, далеко не целомудренного. А ведь были еще и родители, с которыми Александру августейшая бабушка позволяла иногда видеться. Великий князь Павел на дух не переносил ни якобинцев, ни екатерининских нравов, а Великая княгиня и вовсе пребывала в ужасе от того, КАК воспитывают ее первенца.
Так что Александру чуть ли не с младенчества пришлось усвоить тонкое мастерство притворства и лицемерия. Отсюда – противоречивость его характера, которую многие принимали за изощренное коварство. Но Александр вовсе не был коварен, он просто не мог твердо придерживаться какой-то определенной позиции.
Екатерина мечтала передать ему престол в обход законного наследника – его отца, и Александр всячески поддерживал в ней убеждение, что он тоже мечтает как можно скорее стать императором. Но… еще в десятилетнем возрасте при очередном свидании с отцом, доложил ему об этих планах и даже присягнул, как будущему императору. Почти двадцать лет ему пришлось придерживаться этой сложной линии поведения: поддакивать бабушке и выражать почтение родителям. Это были вещи взаимоисключающие, но Александру блистательно удавалось маневрировать между двумя враждебными партиями.
Впрочем, вряд ли он сам знал, чего на самом деле хочет. С одной стороны, он испытывал искреннее (но тщательно скрываемое) отвращение к власти вообще, с другой - стремился к ней, руководимый благими порывами переустройства российского государства на европейский лад. Но только законным путем, а не «через голову» дражайшего батюшки.
Жить при дворе Екатерины Великой и исповедовать взгляды Жан Жака Руссо на отношения между мужчиной и женщиной тоже было непросто, если вообще возможно. Разумеется, любящая бабушка и тут не оставила внука без поддержки. С одной стороны, она торопилась найти ему достойную жену – будущую российскую императрицу. С другой… поручила одной из придворных дам практически подготовить жениха к брачному ложу, научив его тайнам «тех восторгов, кои рождаются от сладострастия».
Это было тем более актуально, что близкие к Александру люди замечали в нем «сильные физические желания как в разговорах, так и по сонным грезам, которые умножаются по мере частых бесед с хорошенькими женщинами». Но современники явно переоценивали темперамент Александра: поговорить с женщинами и о женщинах он был не прочь, но до конкретных отношений дело доходило чрезвычайно редко: уроки Лагарпа не пропали даром и его воспитанника с полным правом можно было назвать высоконравственным юношей.
Большая редкость по тому времени между прочим.
Да и в будущем, имея неограниченные возможности, власть, обладая прекрасной внешностью, манерами, он поневоле влюблял в себя многих дам и молоденьких женщин. Они влюблялись в него даже тогда, когда ему, человеку близорукому и постепенно терявшему слух, было под пятьдесят. Но сам он чаще всего оставался к ним безразличным, ограничивая свои отношения вежливым общением.
Тем временем Екатерина II пригласила в Петербург из Бадена юную принцессу Луизу - умницу, красавицу, очаровавшую в октябре 1792 г. не только наследника, но и весь двор и вообще - всех жителей столицы. Воздушная блондинка, слегка меланхоличная и склонная к задумчивости, она, оживляясь, становилась совершенно неотразимой. Александр влюбился если не с первого взгляда, то с первой встречи, причем чувство его было абсолютно взаимным.
23 сентября 1793 г. состоялось бракосочетание пятнадцатилетней Луизы, нареченной в России Елизаветой, с шестнадцатилетним Александром. Елизавета безумно была влюблена в своего молодого супруга.  «Два ангела», - шептались допущенные к церемонии бракосочетания придворные. И действительно казалось, что ожили статуи Амура и Психеи, которые на свадебном обеде украдкой держались за руки. Императрица Екатерина непритворно плакала от счастья, а мать жениха первый и последний раз в жизни брала пример со своей свекрови.
Первые годы брак этот очень напоминал идиллию: юные супруги были неразлучны, появлялись на людях только рука об руку. Да и систематические занятия Александра с Лагарпом закончились: не до того было. Двор Екатерины Великой был весел и пышен, празднества сменялись другими празднествами и, наконец, Елизавете Алексеевне стало казаться, что они с супругом скованы не только цепями Гименея, но  и другими – тоже золотыми – цепями обязательного участия в придворной жизни. А она разделяла тягу своего юного супруга к беседам в узком кругу, а то и к полному уединению.
При русском дворе скоро появились французы-эмигранты, Елизавета Алексеевна имела от матери сведения о французах, заставивших семью маркграфа оставить на время Карлсруэ; для Елизаветы французы - негодяи (vilains), наоборот, об эмигрантах она говорит много и всегда с участием. Она вовсе не была «реакционеркой», но страх за семью внушал ей ненависть к Франции.
По-видимому, и Александр не одобрял событий в обновленной Франции. Лично он переживал тяжелый кризис: Екатерина не скрывала своего намерения оставить ему престол помимо отца его. Лагарп, отказавшийся повлиять в этом смысле на Александра, должен был оставить Россию. В январе 1795 года Лагарп уехал, оставив своему ученику лишь небольшое поверхностное наставление: рано вставать, скоро одеваться, быть умеренным в пище и питье, хорошо обращаться с людьми, не позволяя, однако, им фамильярности, неизменно хранить дружбу и любовь с женою и братом, не сообщать своих горестей и неудач многим, вообще не пускать к себе в кабинет больше 2 - 3 человек, работать самому над собою, развивать свои познания.
Странные и во многом бесполезные советы для будущего государя, да еще в России. Ибо даже щекотливый вопрос о престолонаследии Александр не отважился решить прямо: в сентябре 1796 года он дал Екатерине согласие принять престол, но в то же время присягнул отцу, как законному будущему императору.
Похоже, что в душе он был на стороне отца и намеревался даже скрыться в Америке, если бы его заставили принять престол. Так, во всяком случае, можно понять из намеков Елизаветы Алексеевны в письмах к ее матери. Супруга Александра, разумеется, собиралась бежать из России вместе с ним: перспектива взойти на трон приводила ее в ужас. Но она молчала и делала вид, что наслаждается жизнью при дворе.
Александр не молчал, но, как почти все слабохарактерные люди, скрывал свои истинные мысли и чувства, притворялся, старался казаться другим, чем был на самом деле. Сначала это делалось из желания угодить одновременно бабушке и отцу, но постепенно стало его «второй натурой».
 Его истинные убеждения часто приходилось отгадывать. При дворе императрицы он - беззаботный, веселый кавалер в духе маркизов XVIII столетия, скромно, временами даже льстиво беседующий в Эрмитаже с Екатериной и ее фаворитами, играющий в карты, слушающий оперы, концерты, иногда даже сам музицирующий… В Павловске и Гатчине он - офицер, затянутый в прусскую форму, муштрующий своих солдат, спокойно слушающий брань офицеров-немцев.
В приватных беседах с молодыми друзьями, критикующими Екатерину и ее систему, он – вольнодумец и вольтерианец, либерал, поклонник принципов революции, скорбящий вместе с князем Чарторыйским о «несчастной Польше». С отцом и матерью – примерный сын, хохочущий над грубыми остротами отца и поддакивающий сентиментально-выспренным нотациям матери. Настоящего Александра знала, пожалуй, только его супруга, но когда первые восторги «брака-идиллии» прошли, то и Елизавета Алексеевна уже не всегда понимала истинные чувства мужа. К тому же он все чаще проводил ночи в своих покоях, а не в супружеской спальне.
Внезапная смерть Екатерины резко изменила ситуацию. Елизавета Алексеевна, пожалуй, раньше других поняла опасные приметы нового режима и острее мужа почувствовала весь ужас создавшегося положения. Веселые вечера в «Эрмитаже» сменились «протокольными» семейными прогулками и невыносимо-скучными семейными же приёмами во дворце.  Обо всем этом она намеками пишет матери – ВСЕ письма родственников императора прочитывались либо лично им, либо его ближайшими помощниками.
Постепенно беспокойство передалось и Александру, который в письме своему воспитателю Лагарпу в сентябре 1797 года написал:
«Мое отечество находится в положении, не поддающемся описанию... Вместо добровольного изгнания себя я сделаю несравненно лучше, посвятив себя задаче даровать стране свободу и тем не допустить ее сделаться в будущем игрушкою в руках каких-либо безумцев».
Между строк этого осторожного послания прочитывается стремление изменить государственный строй в России путем проведения «революции сверху», то есть принятия Конституции и создания выборных органов власти. Александр теоретически стремился к конституционной монархии (по примеру Англии), но практически вынужден был выполнять мелкие и унизительные поручения отца-императора, характер которого портился с каждым днем и становился все более непредсказуемым.
Мало кому известно, что первый заговор против императора Павла составился еще в 1799 году. Нет, никто еще не собирался физически устранять «батьку курносого», но планировали учредить при нем регентство, а регентом сделать Александра. Вариант замечательный во всех отношениях, но… почему-то так и не воплотившийся в жизнь.
Зато рождение у Александра и Елизаветы долгожданного ребенка – девочки, привело к неожиданному скандалу. Младенец был «не той масти» - темноволосый с карими глазками. Из чего император Павел тут же сделал вывод, что его новорожденная внучка на самом деле «плод греховной связи» невестки с князем Адамом Чарторыйским. Двор охотно подхватил эту версию – и польскому аристократу пришлось спешно покинуть Россию. Александр же потерял близкого друга, к тому же он лучше других знал, кто отец ребенка.
Девочка, окрещенная Марией в честь императрицы, не прожила и года. Елизавета окончательно замкнулась в своем горе, перестала посещать даже обязательные «семейные посиделки». Подлинных чувств Александра не знал никто, но горевал он о смерти дочери вполне искренне. И, скорее всего, сделал еще один шаг по пути, на который усиленно толкали его заговорщики.
Масла в огонь подлило еще и то, что император внезапно и резко охладел к своей супруге и обоим старшим сыновьям, подозревая их в «измене». Ни слезы Марии Федоровны, ни клятвы в верности Александра и Константина не подействовали: Павел призвал в Россию 13-летнего племянника Марии Федоровны, Евгения Вюртембергского, которого вознамерился сделать своим наследником и женить на Великой княжне Екатерине. Это, судя по всему, и переполнило чашу терпения недовольных: новый заговор стал стремительно набирать силу.
Дальнейшее всем хорошо известно: мартовская ночь в Михайловском замке, «апоплексический удар табакеркой в висок», истерики возжелавшей трона Марии Федоровны, малодушные слезы Александра… Гибель отца потрясла его, а угрызения совести с годами преследовали все больше и больше. Ведь он хотел не смерти отца, а лишь ограничения его деспотической власти. Но в России так не могло быть просто потому, что это была Россия. Либо – самодержец, либо – покойник, третьего не дано.
В страшные дни похорон Павла и коронации Александра действительную поддержку новому императору оказала только его жена. И была «вознаграждена» за это последующим охлаждением и отдалением от мужа: Александр не терпел возле себя никого, кто хоть раз оказывался свидетелем какой-то его слабости.
К моменту своего восшествия на престол 24-летний Александр I был уже сложившейся личностью. Внешне красивый, подтянутый, он всегда был подчеркнуто скромен, элегантен. Его любовь к порядку, симметрии порой доходила до абсурда и была поводом для добрых шуток в первые годы пребывания у власти и для злословия в последние годы жизни.
Многие современники, с детства знавшие будущего царя, отмечали противоречивость его характера; человек умный и образованный, он в то же время боялся государственных забот, казавшихся ему непосильными. Не случайно А. И. Герцен называл его «коронованным Гамлетом». Это определение было очень метким, если иметь в виду духовную жизнь царя, его нравственные переживания. Но, в отличие от принца датского, он умел проявлять в политике твердость, гибкость, а порой, используя свой артистический талант, и хитрость.
Наполеон, уже находясь на острове Святой Елены, писал:
«Александр умен, приятен, образован. Но ему нельзя доверять. Он неискренен. Это - истинный византиец, тонкий притворщик, хитрец».
В.О.Ключевский отмечал, что «с первых дней пребывания у власти Александр I стал предметом всеобщего внимания и восторженного обожания. Все в нем удивляло простотой, доступностью и, казалось, неподдельной искренностью. Впервые жители Петербурга увидели императора не проезжающим в золоченой карете в окружении нарядной многочисленной свиты, а скромно гуляющим в одиночестве по городу пешком и приветливо отвечающим на поклоны прохожих. Такая простота в отношениях с горожанами не могла не покорить население столицы и других городов…»
 А. П. Ермолов, тогда еще молодой офицер, проходивший службу в Вильно, вспоминал, что многие, находившиеся при Павле I в опале, наслаждались «кротким царствованием Александра I», все благословляли его имя и любви к нему не было предела. Тогда-то и начали прибавлять к имени императора определение «Благословенный», так поражающее современных исследователей-историков.
Тот же В. О. Ключевским, не склонный к излишним восторгам и достаточно объективный писал об императоре:
 «...он принес на престол больше благих желаний, чем практических средств для их осуществления… Царь не знал ни прошлого, ни настоящего страны, за управление которой брался; кроме того, он не имел достаточно наблюдений и соображений, чтобы по ним составить целесообразный и удобоисполнительный план преобразований».
 Достойный последователь Жан-Жака Руссо, Александр Первый совершенно не задумывался о механизме проведения предполагаемых реформ и об их исполнителях, руководствуясь исключительно личными симпатиями, часто – как показала практика – достаточно мимолетными.
Как следствие такого подхода, многие задачи, не получавшие, как сказали бы мы теперь, научного обоснования, оказывались исключительно декларативными заявлениями. Уже в первый день пребывания у власти, 12 марта 1801 г., Александр I подготовил манифест, в котором обещал управлять народом «по законам и по сердцу своей премудрой бабки». Одному Богу известно, как он намеревался совмещать екатерининские методы правления с обязательными, по его мнению,  законностью и уважением воли народа.
Тем не менее, «популистские» шаги были сделаны в первые же месяцы нового царствования. Практически опустели казематы Петропавловской крепости, примерно двенадцать тысяч опальных при Павле I дворян получили свои прежние права; исчезли виселицы с приколоченными к ним дощечками, на которых писались имена казненных. Было разрешено привозить из-за границы книги; заработали закрытые прежде типографии; неудобная военная форма прусского образца была заменена на более удобную - мундиры с высокими и твердыми воротничками.
И – самое главное, пожалуй: навсегда были запрещены пытки при допросах. Только за это следовало благословлять нового императора, ибо кнут и дыба были неизменными спутниками почти любого «дознавания» в России на протяжении столетий. Историки исхитрились это забыть, во всяком случае, практически ничего и нигде об этом не писали. Зато прозвище «кочующий деспот», данное Александру I его тезкой-стихотворцем, не упоминал, пожалуй, только неграмотный, хотя оно абсолютно несправедливо и даже глупо, как, увы, многие «блистательные эпиграммы» «нашего всего».
А тогда, казалось, для России наступает золотой век. Идя навстречу обществу, Александр намеревался устранить произвол управления и упразднить крепостное право (!) – о последнем намерении историки тоже предпочитают не упоминать. Что касается советской историографии, то это вполне естественно, поскольку отмена крепостного права по инициативе «сверху» лишало выступления декабристов вообще какого бы то ни было здравого смысла. Впрочем, едва оправившись от «строгого павловского ошейника», российское образованное дворянство показало себя во всей красе, фрондируя напоказ и далеко не всегда впопад и по делу.
«Шумим, братцы, шумим!» - ядовито заметил Александр Грибоедов устами одного из персонажей «Горя от ума». Увы, его тогда не услышали.
Или – не пожелали услышать?
Возродившиеся великосветские салоны довольно быстро превратились в своего рода политические клубы, где взахлеб обсуждался вопрос о форме власти. Одни возлагали надежды на преобразование Сената, предлагали сделать из него «политический» орган; другие шли дальше, проектируя и реформу Сената, и собрание депутатов; третьи мечтали об усилении в России аристократии, как орудия для ограничения самодержавия; четвертые толковали о разных действовавших тогда конституциях. Немало было и таких, которые стояли за сохранение самодержавной формы правления во всей ее чистоте, предлагая ограничиться лишь административными реформами.
Пожалуй, именно либерализму и благодушию Александра Благословенного мы обязаны тем, что с тех пор и по сей день Россию «обустраивают» все, кому не лень молоть языком, марать бумагу или «зависать» в Интернете.
Ярче всего «якобинские настроения» императора проявились в Указе от 5 июня 1801 года. В нем Александр декларировал свое положение относительно законов следующим образом:
«…Быть выше их, если бы я мог, конечно бы не захотел, ибо я не признаю на земле справедливой власти, которая бы не от закона истекала».
Тем же Указом были восстановлены давно забытые права Сената, который, по замыслу императора, должен был стать самым надежным стражем закона.
«…Умаление прав Сената привело к ослаблению силы самого закона, всем управлять долженствующего».
 Это произвело на общество чрезвычайно сильное впечатление: правительство заговорило о законности, значит, можно без опаски рассуждать о «благе народа» и прочих интересных вещах. Именно тогда были посеяны семена вольнодумства, немыслимого при предшествующих государях. Именно тогда аристократия решила, что можно безбоязненно игнорировать власть императора и печься о собственных интересах.
Во благо народа, разумеется, исключительно во благо народа, который просто изнемогал под деспотической властью императора. Не ищите логики, это бесполезно. Чем мягче верховная власть в России, тем больше недовольных ею и тем больше число всяких «тайных обществ» и прочих «клубов по интересам». Так было двести с лишним лет назад, так продолжается и по сей день.
Правда, в непосредственной близости от либерального государя тоже образовался тесный кружок представителей высшей аристократии (В.П. Кочубей, П.А. Строганов, Н.Н. Новосильцев, А.А. Чарторыйский). Они по рождению принадлежали к высшему обществу, были выразителями аристократических тенденций, но к тому же получили европейское образование, были воспитаны на просветительной литературе XVIII века. И, что особенно интересно и о чем традиционно «забывают» историки – были людьми в высшей степени честными, не домогавшимися для себя лично никаких реальных выгод, воодушевленные желанием работать на пользу родины.
Увы, достоинства этих людей имели обратную сторону: они практически не были знакомы ни с историей России, ни с ее современным положением, а главное – не обладали административными талантами, то есть были чистой воды теоретиками. Немудрено, что к 1806 году император охладел к своим «конфидентам». К тому же они считали Александра недостаточно решительным, поскольку он не торопился ни издавать Конституцию, ни давать немедленную и полную свободу Польше. При этом напрочь игнорировали то, что за пределами России уже властно заявила о себе новая военно-политическая сила – наполеоновская Франция.
Охлаждение Александра к своим ближайшим советникам развернуло их отношение к нему на 180 градусов. «Александр - это совокупность слабости, неверности, несправедливости, страха и неразумия (non-sens)», - это еще самое мягкое из определений, которые давались теперь императору.
Между тем с реформы 1802 года, введенной по настоянию и под сильным влиянием «конфидентов», в России начали самодержавно править министры, что совершенно не соответствовало замыслам императора. Из четырех членов «неофициального комитета» только один Кочубей, стал министром внутренних дел, остальные по-прежнему лишь «составляли проекты». Ибо плохо представляли себе ту страну, которую собирались реформировать.
Не был исключением и император, который поначалу даже не знал о том, что помещики имеют право продавать своих крепостных, отрывая их от земли, разлучая с семьями. Но уже в 1803 г. им был издан указ о вольных хлебопашцах. Почти за четверть века до выступления декабристов! Но о декабристах знают все, а об указе – единицы.
Поводом для издания указа послужила просьба графа Румянцева, пожелавшего отпустить на волю своих крестьян, наделив их предварительно землей. Справедливости ради следует заметить, что этот указ не сыграл сколько-нибудь заметной роли в раскрепощении крестьян. За все годы правления Александра I свободными стали лишь около 50 тысяч земледельцев, тогда как аграрную Россию в то время населяло 40 миллионов человек.
Кстати, никто из будущих декабристов своих крестьян на волю не отпустил. Сначала, понятно, по малолетству. Ну, а потом-то, после войны с Наполеоном, что мешало? Ответа на этот вопрос не существует, поскольку никто его «борцам за освобождение народа» и не задавал. Они же были МУЧЕНИКАМИ. А если бы просто освободили своих крепостных, да подали тем самым пример остальным помещикам… Но это же так скучно и неромантично, согласитесь.
Впрочем, я забежала далеко вперед и вообще в другое царствование.
Отрезвление наступило после поражения русской армии при Аустерлице в 1805 году. В решительные минуты истории российский император умел быть честным и благородным, не любил присваивать себе чужой славы. После Аустерлица царь, находившийся в тот момент возле сражавшихся войск, не стал винить в поражении М. И. Кутузова, хотя именно тот руководил боевыми действиями, и основную тяжесть вины взял на себя. Позже он так оценивал эти события:
«Я был молод и неопытен. Кутузов говорил мне, что нам надо было действовать иначе, но ему следовало быть в своих мнениях настойчивее».
Забегая вперед, скажу, что Аустерлиц многому научил русского императора. Через несколько лет, во время Отечественной войны, когда французские войска оставили Москву и успех дальнейших действий был предрешен, Михаил Илларионович приглашал государя возглавить военные действия. У Александра I хватило благородства удержаться от соблазна. Он ответил отказом, сославшись на то, что не желает пожинать лавры, не им заслуженные.
Ни двойственности, ни противоречия. Благородное поведение благородного человека. Это скучно и неинтересно, поэтому было почти мгновенно забыто как современниками, так и их потомками.
Гораздо интереснее было покопаться в другом: в личной жизни императорской четы. В 1806 году у императрицы Елизаветы родилась дочь, крещеная также Елизаветой. Двор замер в сладком предвкушении скандала: всем было известно, что император давно не переступает порога спальни своей законной супруги, а почти открыто сожительствует с красавицей-полячкой Марией Антоновной Нарышкиной, супруг которой предпочитает этого не замечать. И императрица-то какова! Согрешила…
Скандала не произошло. Александр, узнав о беременности супруги, тут же признал еще не родившегося младенца своим. И только сказал Елизавете:
- Молите Бога, чтобы у НАС родилась дочь. Только смуты из-за престолонаследия нам сейчас и не хватает.
Опять-таки благородный поступок. Только вызвал он… насмешки над «слабым» государем и его супругой-прелюбодейкой. Насмешки со стороны высшей аристократии, которая, кстати, особым благонравием не отличалась никогда.
Дочь и родилась, только прожила всего два года. После чего императрицу крайне редко видели на официальных торжествах и чуть чаще – выезжающей из дворца по делам благотворительности. Елизавета Алексеевна тихо отступила в тень, чтобы там и остаться почти до самой смерти своего венценосного супруга.
Молодой государь вскоре после восшествия на престол обратил внимание на работу одаренного чиновника генерал-прокурорской канцелярии, демократа по убеждениям, М. М. Сперанского. Ему было поручено облекать в юридически обоснованные документы расплывчатые по сути прожекты Александра I. Талантливому реформатору это часто удавалось.
Но даже он в 1803 г. в поданной царю записке, в которой подробно рассматривались вопросы государственной реформы, советовал сохранить абсолютную монархию. Новизна его предложений состояла в том, что он рекомендовал создать такие учреждения, которые готовили бы умы к будущей реформе страны.
Это были попытки осуществить юношескую мечту Александра Павловича о даровании России конституции. По оценке историка Г. И. Чулкова, эти благие намерения словно попадали в заколдованный круг: конституция была немыслима в условиях крепостничества, а освобождение крестьян было невозможным при столь жестком самодержавном порядке.
К тому же Сперанского – «семинариста, подьячего» по определению аристократов-вольнодумцев – люто возненавидело все высшее общество. Простолюдин, выскочка стал чуть ли не ближайшим другом императора! Немыслимое нарушение всех негласных норм и законов двора. Хотя те же придворные прекрасно были осведомлены о том, что настоящих друзей у Александра уже не было и не могло быть: двойственность его характера и мгновенный переход от одного настроения к прямо противоположному исключали даже намек на дружбу.
Тем не менее, в конце 1808 года Александр I поручил именно Сперанскому разработку плана государственного преобразования России. В октябре 1809 года проект под названием «Введение к уложению государственных законов» был представлен императору. Основной задачей этого плана было модернизировать и европеизировать государственное управление путем введения буржуазных норм и форм «в целях укрепления самодержавия и сохранения сословного строя».
Вот эту фразу аристократы-реформаторы почему-то проигнорировали, обвиняя Сперанского в… подрыве основ самодержавия. Прием старый, как мир, но действующий безотказно и по сей день.
Судите сами: по проекту Сперанского население России делилось на три сословия, причем у каждого сословия были свои права:
1. Дворянство имеет гражданские и политические права;
2. «Среднее состояние» имеет гражданские права (право на движимую и недвижимую собственность, свободу занятий и передвижений, выступать от своего имени в суде) — купцы, мещане, государственные крестьяне.
3. «Народ рабочий» имеет общие гражданские права (гражданская свобода личности): помещичьи крестьяне, рабочие и домашние слуги.
Предполагалось создание при императоре Государственного Совета, однако вся полнота власти остается в руках самодержца, который был вправе прервать работу любого выборного органа власти и даже распустить его, который единственный обладал правом назначать и увольнять министров и который единолично назначал сенаторов.
И вот этот ультра-монархический проект был в штыки принят сенаторами, министрами и другими высшими сановниками как… «опасно-вольнодумный». Александр I не решился его реализовать, а годом позже, уступая жесткому давлению практически со всех сторон, отправил Сперанского в ссылку. Правда, впоследствии сильно печалился по этому поводу, называя сосланного советника «способным и полезным» человеком, открыто заявляя о своей вине перед ним.
Тем не менее, М.М.Сперанский долгие годы провел в Нижнем Новгороде и в Перми практически в полном забвении. Хотя именно ему принадлежала идея создания Царскосельского лицея, так что хотя бы поклонники Александра Сергеевича должны быть ему бесконечно признательны.
Несмотря на вялый ход осуществления реформ, а в последующем и отказ Александра I от их проведения, в годы его правления было сделано много для укрепления российской государственности. Победой завершились войны с Турцией (1806- 1812 гг.) и Швецией (1808-1809 гг.), к империи были присоединены Грузия (1801 г.), Финляндия (1809 г.), Бессарабия (1812 г.), Азербайджан (1813 г.). Последние четыре достижения еще аукнуться России, но много позже. Тогда же присоединенные Грузия и Азербайджан испытывали просто чувство облегчения от того, что прекратились опустошительные набеги турок, и что юных красавиц и красавцев уже не увозят сотнями в заморские гаремы.
Впрочем, Александр Павлович никогда не был одержим планами вмешательства в дела других государств, особенно западноевропейских. Но активная захватническая политика некогда симпатичного ему Наполеона, быстро переродившегося из республиканца в императора, во многом изменила стратегические замыслы Александра I.
В марте 1804 г. по приказу Наполеона был расстрелян герцог Энгиенский, последний потомок Конде - французского аристократического рода, являвшегося боковой ветвью Бурбонов. По этому поводу российский император послал в Париж ноту протеста. Вскоре на нее был получен ответ, в котором обращалось внимание на то, что подобные действия - внутреннее дело Франции. В документе также говорилось, что три года назад, когда в России был безнаказанно убит Павел I, Франция с подобными протестами не выступала.
Это был прямой намек на отцеубийство Александра, и молодой царь запомнил его. Объективно складывавшееся единоборство двух держав усугубилось личной неприязнью. И если Наполеон еще делал впоследствии какие-то попытки наладить отношения с Россией, сватаясь сначала к Великой княжне Екатерине, а затем – к ее младшей сестре Анне, то по негласному поведению Александра  Святейший Синод официально приравнял Наполеона к антихристу, а борьбу с ним объявил религиозным подвигом.
Это, впрочем, не помешало заключению Тильзитского мира - подписанию договоров между Францией и Россией, Францией и Пруссией. В Тильзите состоялись короткие переговоры Наполеона и Александра. Они напоминали блестящий спектакль, разыгранный двумя талантливыми актерами. При встрече императоры обнялись. Называя друг друга братьями, они клялись в вечной любви и дружбе. Правда, когда Александр I пытался замолвить слово за короля Пруссии Фридриха Вильгельма, армия которого была разбита Наполеоном, последний отверг это ходатайство, сказав:
- Я часто спал вдвоем, но никогда втроем.
Французский император намекал на то, что Александр Первый был откровенно неравнодушен к прусской королеве Луизе, считавшейся одной из красивейших женщин своего времени. Александр намек прекрасно понял и… не простил. Впрочем,  подписывая Тильзитский мир, российский император просто выгадывал время, чтобы иметь возможность подготовиться к новой войне.
 Как уже отмечалось, в 1809 году к России была присоединена Финляндия. Александр при этом признал и утвердил старую финляндскую конституцию. Шаг разумный и политически дальновидный: Россия не просто присоединила к себе новые земли, но и обрела новых союзников среди населения этих земель.  Признай Александр независимость Польши – многие тысячи поляков участвовали бы в войне 1812 года точно не на стороне Наполеона.
А в том, что война вот-вот разразится, уже почти никто не сомневался. Эта реальная угроза безопасности государства на долгие годы отодвигала планы реформирования страны. Тем более что «наполеоновский вариант» развития революции во Франции заставил серьезно задуматься над возможностью подобной ситуации в России. И не просто задуматься – принять меры. Правда, недостаточные, но, как показало дальнейшее развитие событий все-таки эффективные.
Красноречивые манифесты императора Александра, призывавшего весь народ к борьбе с врагом, дерзнувшим вступить на Русскую землю, находили живой отклик во всех сердцах. Ставший уже опытным политиком, вполне образованным военным и сохранив с детских лет хорошие актерские качества, выручавшие его в дипломатической работе, Александр I умел где надо проявить выдержку и терпение, не мешая действовать более одаренным полководцам. Он мог приложить недюжинные усилия, чтобы укрепить пошатнувшуюся популярность как среди дворян, так и среди крестьянства.
Не случайно современники отмечали в нем то неожиданно появившуюся набожность, то стремление подобно деревенским мужикам отрастить бороду и есть картофель. Это была не только поза. Иногда царь сам переставал отличать, где игра, а где его истинное лицо.
К сожалению, после бесславного поражения Карла XII под Полтавой, русские не допускали мысли, что враг осмелится приблизиться к Москве. Поэтому там спокойно толковали о войне, собирали пожертвования, щипали корпию, острили, проектировали полки амазонок. Непрерывное отступление армии быстро изменило настроение: воинственность сменилась страхом, веселость и смех - молитвенным настроением, возбуждение - унынием. Помещики боялись крепостных, которым Наполеон сулил свободу.
О Первой Отечественной войне написано достаточно, так что нет нужды повторять тут общеизвестные вещи. Добавлю только то, на что историки обычно не обращают внимания: некоторые особенности поведения Александра Павловича в это время. Его постоянно одолевал комплекс неполноценности, от которого он пытался избавиться, самоутверждаясь, то как политик, то как военачальник.
Особенно трудно было ему сопоставлять себя с личностью Наполеона. Тем радостней были победы в походах против гениального полководца. После одного из удачных сражений Александр I, проезжая мимо приветствовавших его воинов, бросил генералу А. П. Ермолову такую фразу:
- В России все почитают меня весьма ограниченным и неспособным человеком; теперь они узнают, что у меня в голове есть что-нибудь.
Эти слова он повторил другому русскому генералу спустя два месяца, когда армия-победительница вступила в Париж.
Тем не менее, он оказался достаточно умелым политиком, чтобы, не унизив, не оскорбив чувства собственного достоинства героев войны 1812 г., умело обратить внимание всей Европы на свою персону как на главного победителя в войне. Вступив с войсками в 1814 г. в Париж, заигрывая с жителями европейских городов, представляя себя, словно в памятном 1801 г., простодушным интеллигентом, император безразлично относился к тысячам раненых русских воинов, умиравших вдалеке от дома от голода, бесхозности, отсутствия элементарной человеческой заботы, не говоря уже о медицинской помощи.
Он сумел настоять на том, чтобы новый король Франции Людовик XVIII даровал своему народу конституцию. Он сам даровал ее польскому народу, точнее, польской шляхте, но по отношению к россиянам он становился все более консервативен, считая их не созревшими для серьезных реформ. Дух самодержца в нем продолжал укрепляться.
К слову сказать, поляки особой благодарности за дарованную им Конституцию не испытывали и не выражали. Им хотелось полной независимости, возвращения к тому «золотому веку» в истории Польши, когда ВСЯ шляхта прямым голосованием выбирала себе короля, а потом могла абсолютно не считаться с мнением и волей избранного суверена. К сожалению или к счастью повернуть историю вспять еще никому не удавалось.
А сфера политических интересов российского императора после победоносной войны значительно изменилась. Все силы он отдавал «борьбе с революцией в Европе», став лидером так называемого Священного союза - союза ведущих европейских держав. Он чувствовал себя вершителем судеб Европы, многие месяцы проводил на международных политических конгрессах, ведя сложные политические дискуссии.
Например, осенью 1818 г. Александр I на конгрессе Священного союза не боялся показаться смешным, выступив ярым защитником негров и потребовав самых радикальных мер по прекращению торговли ими, в то время как в его собственной стране в это время продолжалась торговля рабами - крепостными крестьянами...
В 1815 году Александр возвратился в Россию. После Петра он был первым русским государем, ездившим за границу, но он возвращался в свое отечество не тем полным одушевления человеком, которым покидал его. Он возвращался усталым, пресыщенным: три года, проведенные в непрерывном напряжении, в решении мировых вопросов, его совершенно изменили.
Одним из парадоксов внутренней политики Александра послевоенного времени стало то обстоятельство, что попытки обновления российского государства сопровождались установлением полицейского режима, позднее получившего название «аракчеевщины». Ее символом стали военные поселения, в которых сам Александр, впрочем, видел один из способов освобождения крестьян от личной зависимости, но которые вызывали ненависть в самых широких кругах общества.
В 1817 году вместо Министерства просвещения было создано Министерство духовных дел и народного просвещения во главе с обер-прокурором Святейшего синода и главой Библейского общества А. Н. Голицыным. Под его руководством фактически был осуществлен разгром российских университетов, воцарилась жестокая цензура. В 1822 году Александр запретил деятельность в России масонских лож и иных тайных обществ и утвердил предложение Сената, разрешавшее помещикам за «дурные поступки» ссылать своих крестьян в Сибирь.
Вместе с тем император был осведомлен о деятельности первых декабристских организаций, но не предпринял никаких мер против их членов, считая, что они разделяют заблуждения его молодости. Равнодушие императора очень многие принимали за слабость, как, например, все тот же Пушкин, откровенно презиравший своего царственного тезку. Без каких-либо веских причин, кстати.
Те же увлечения молодости побуждали Александра время от времени поиграть в либерала, хотя сам он считал это – серьезными делами. Например, к обоюдному удовольствию, встречался с английскими квакерами, в том числе и с участником коммунистического предприятия Оуэна - Вильямом Аленом. Подолгу беседовал с немецкими религиозными сектантами. Увлекался новой политической, экономической и военной литературой.
В одной из французских (!) книг он прочитал об идее создания военных поселений из крестьян. Идея понравилась, тем более что в России был уже опыт создания таких поселений, проводимый преданным помощником императора – Аракчеевым (на которого, кстати, потом, и посыпались все шишки). С 1816 г. началось спешное создание таких поселений в стране. Первым «опытным полем» стала одна из волостей в Новгородской губернии, а вскоре только на Украине из воинов-поселенцев было укомплектовано 36 батальонов пехоты и 249 эскадронов кавалерии. Эти поселения с их внешней опрятностью и армейским порядком были милы сердцу царя. Не о таком ли порядке на военный лад в государственном масштабе теперь все больше ему мечталось?
(К 1825 году в военных поселениях насчитывалось 169 828 солдат регулярной армии и 374 000 государственных крестьян и казаков. В 1857 году, когда военные поселения были упразднены, в них насчитывалось уже 800 000 человек и это были чуть ли не единственные сельскохозяйственные учреждения, приносившие государству немалую прибыль).
Но одновременно – вот она, двуличность Александра! – он в 1818 году поручил нескольким своим приближенным разработать проекты отмены крепостного права. Этих проектов, рассчитанных на десятилетия вперед, было несколько, но ни один из них так и не увидел света. Скорее всего, Александр просто забыл о них… или посчитал чересчур обременительными.
А возможно, сказались изменения, произошедшие в императорской семье. В апреле 1818 года у Великого князя Николая Павловича и его супруги Александры Федоровны (урожденной принцессы прусской Шарлотты) родился сын Александр. И до этого события Николай был любимым сыном вдовствующей императрицы Марии Федоровны, а его жена – любимой невесткой. Теперь же все мечты старой императрицы сосредоточились на том, чтобы сделать наследником трона Николая (который вовсе не жаждал этой чести). На Константина мать давно махнула рукой, тем более, что он категорически отказывался от короны. А теперь и Александр стал для нее лишь неприятным напоминанием о трагической гибели ее обожаемого супруга.
Отраду и отдых Александр находил только в путешествиях, причем откровенно признавался, что именно езда доставляла ему удовольствие, а вовсе не цель поездки. Да и конкретной цели-то обычно не было, кроме желания сбежать от тягостных обязанностей императора, холодной неприязни матери и отчужденности младших братьев. Любимая сестра Екатерина, которую Александр одно время мечтал сделать своей наследницей, овдовев, вторично вышла замуж за герцога Вюртембергского, своего кузена, и уехала за границу. Старшие сестры умерли в ранней молодости – впрочем, с ними Александр никогда не был близок.
В последние несколько лет жизни государь чувствовал себя особенно несчастным, замученным совестью, запутавшимся в жизненных противоречиях человеком. Ему, не желавшему престола в юности, довелось ощутить себя европейским освободителем, но в то же время он не сумел освободить от крепостничества Россию, да и сам не освободился от тяготившей его власти.
Единственным (и довольно неожиданным) утешением стало сближение с императрицей Елизаветой Алексеевной. Как и в первые годы их брака, они стали находить много приятного в обществе друг друга и обнаружили почти полное сходство во вкусах и стремлениях.
Александр все чаще мечтал о тихой жизни с женой где-нибудь на берегах Рейна «в обществе друзей и в изучении природы». Нередко в присутствии близких он заговаривал о своих планах сложить с себя бремя власти. А в августе 1823 года издал секретный манифест, в котором принял отречение брата Константина от престолонаследия и назначил законным наследником младшего брата, Николая Павловича.
К великой радости своей престарелой матушки и к неописуемому огорчению самого новоиспеченного наследника и его супруги, которые предпочли бы спокойную жизнь «для себя». Увы, самый младший в семье Великий князь Михаил Павлович еще меньше подходил на роль императора, чем Николай. К тому же у последнего было чрезвычайно высоко развито чувство долга и… преклонения перед волей матушки.
В 1824 году жизнь нанесла Александру Павловичу последний сокрушительный удар: буквально накануне своей свадьбы скончалась о скоротечной чахотки его любимица – дочь от Марии Нарышкиной восемнадцатилетняя Софья. Человека, несчастнее, чем Александр, потерявший единственного ребенка, казалось, не было тогда во всей России.  И опять же законная супруга поддержала его, проявив самое теплое участие и даже нежность. Хотя сама уже была тяжело больна и врачи настоятельно рекомендовали ей ехать для поправки здоровья в Италию.
От поездки за границу императрица наотрез отказалась. Вместе с Александром Павловичем они решили выехать на лечение и отдых в Таганрог. Почему именно туда, а не в благодатный Крым – вопрос, ответа на который до сих пор никто не нашел. Хотя всем известно, что Тамань – отнюдь не курортное место и ехать туда поправлять здоровье никому даже в голову не приходило. Хотя именно с этого времени городок стали в обязательном порядке отмечать на всех географических картах России.
 Первым в начале сентября 1825 года в Таганрог прибыл царь, а спустя несколько дней - его супруга. Казалось, многое менялось к лучшему: их отношения стали теплее, здоровье шло на поправку. Но в конце октября государь простудился, а 14 ноября, ослабнув к тому времени окончательно, слег в постель.
Утром 19 ноября, не приходя в сознание, он скончался, что стало полной неожиданностью для всех. Когда весть о кончине государя дошла до России, реакция на нее была соответственной: растерянность, недоумение, страх перед неизвестным будущим. Отличился только молодой Александр Пушкин, немедленно пустивший по рукам эпиграмму(?!), которую почему-то принято называть эпитафией:
«Всю жизнь свою провел в дороге, простыл и умер в Таганроге».
Побей меня Бог, если я вижу в этом хоть искру остроумия и – тем паче – талантливости. Просто – очередной хамский выпад в сторону уже покойного императора. Ну, да Пушкину все и всегда почему-то было простительно.
Вскоре, несмотря на имевшиеся официальные акты вскрытия, бюллетени о ходе болезни, появились вдруг слухи о том, что Александр I не умер, а ушел с посохом в Сибирь, а вместо него якобы похоронили другого человека. Эти слухи много раз опровергались, в том числе и видным историком великим князем Николаем Михайловичем. Опровергались и появлялись вновь. Публикации о «старце Федоре Кузьмиче» встречались в литературе очень долго, даже в публикациях 1992 г.
В последние годы жизни Александр действительно иногда говорил своим близким о намерении отречься от престола и «удалиться от мира», но при этом скорее всего имел в виду жизнь частного лица где-нибудь в Германии, вместе с супругой. Трудно поверить в то, что человек, не слишком хорошо говоривший по-русски и плохо знавший свою страну превратился в стопроцентно русского «святого старца», да еще в Сибири.
Мощи сибирского старца Фёдора Кузьмича хранятся в Томской епархии и вопрос о тождестве его и императора Александра можно было бы сейчас решить путем уже привычной генетической экспертизы. Но охотников заниматься этим до сих пор не нашлось, а вот желающих вновь и вновь описывать «загадку Александра» не убавляется. И тело какого-то длиннобородого старца было положено в 1854 году в пустую (?) гробницу Александра Первого в присутствии императора Александра Второго, и та же гробница при вскрытии в 1921(?!) году якобы оказалось опять пустой.
Хотя кому нужно было в те годы вскрывать императорскую гробницу? Других дел не было? Но легенда оказалась на редкость живучей. Более того, к ней прибавилась и вторая – об умершей вслед за супругом в 1826 году императрице Елизавете Алексеевне, которая якобы тоже инсценировала свою кончину, а сама поселилась в одном из монастырей в окрестностях Тихвина под именем Веры Молчальницы. Это Елизавета Алексеевна-то, до конца дней остававшаяся в душе баденской принцессой? Как-то чуждо во все это верится.
Впрочем, Бог с ними, с легендами – они в России всегда были популярны. Но остается история. История российского государя Александра I, который начинал свое царствование, мечтая с помощью реформ и тайных организаций совершить радикальные перемены в стране, преобразовать, просветить Русь, и отдавшего последнее в своей жизни распоряжение об…  аресте выявленных членов тайной организации.
Жизненный круг замкнулся. Северный Сфинкс остался неразгаданным даже после своей смерти.
Жизнь государства Российского продолжалась…