Хроника

Как на ризах атлантики
в вечное море вплывать –
вспоминать и неметь,
восторгаться привыкшему к быту,
И, на шаг обгоняя удачу,
листву обрывать,
и в кармане нести притуплённую временем бритву
мне в витрине привидишься ты
и пшеничной косой
разобьёшь это зеркало, что устремляется к року,
где вздыхают сады
над сбежавшей апрельской росой,
и слепые соцветья в карман оседают к Патроклу.

Не пройти по дороге
похожей на профиль жены,
бесконечно тушуясь
пред ликом возможной утраты,
и, поэтому, мы
навсегда за глаза прощены,
и от этого, кажется, что навсегда виноваты.
Как шарнирная связь
с опозданьем, конечно, на век
к нам приносит несчастья и, стало быть, теплится речью
мы становимся словом,
чей космос – белёс
и мгновен –
обрывая соцветья
поспешно ведёт
к подвенечью.

За трамваями вслед,
за тобой воплотившийся вслед…
Это поезд объявлен
иль кто-то над музой картавит,
иль мальчишеский возраст
к прошедшему времени слеп,
как закат на дороги небрежно бросавший кровавик.
Пусть же эта весна
здесь как выживших нас подберёт,
отнесёт в никуда
или бросит с подола в раменье.
Не найдётся ночей
наши книги одеть в переплёт:
забывание суть пеленанье вещей,
сохраненье.

Что конечное знание – вещь –
ты узнаешь потом.
Разбивается жизнь
об её отражение в средах.
И дойдя до конца
ты конечно узнаешь о том
как сшивают тетрадь
нити звуков утробных в последних.
Оттого я живу,
и катком по безбрежным словам
проберётся твой голос
истёртый дорогой провинций
и сникая во мне
он войдёт в древнегреческий храм,
где за чёрным роялем,
забывшись, играет Стравинский.

Пусть потом
вспомнят нас эмигрантов ночные костры
вдоль размытых окраин,
чей абрис извечно неровен,
с озорливой гримасой
сбежавшей третейской сестры
неразрывной душой
вознесённых над бредом жаровен.
Ты довяжешь рубашку,
привстанешь,
задуешь свечу
и провалишься в сон,
повернувшись, обои потрогав,
и увидишь во сне как твой друг
(про себя я молчу)
как волчок догорает в героике встречных потоков.