Хрусталь сверкает на столах...

Хрусталь сверкает на столах,
И серебро звенит, играя,
Король, в парче и жемчугах,
Сам, как корона золотая,
Сияет радугой камней
И тащит мантию в пурпуре
Средь льстивой челяди своей,
Согбенной в испренном ажуре.

Он чинно за руку ведёт
Свою дражайшую супругу,
Но взглядом, походя, крадёт
Чужую спутницу-подругу.

Что двор ему? Он здесь король,
Законодатель всякой моды,
Почти что бог, венец природы,
Судья судеб и соли соль.


Здесь всё под власть его перста
Ложится ниц без промедленья,
Кому-то длинная верста –
Ему всего одно мгновенье.
Он то одарит, то казнит,
К чему премудрости Плутарха,
Когда священного монарха
Он сам в себе благословит?!

Его  премилости щедры,
Он их без счёта расточает:
Сегодня следуют дары,
А завтра головы снимает.

Что ж тут поделать? Это власть.
Она сладка и ненасытна,
Ей упиваться можно всласть,
Зато потом неотмолитна.


На царский пир бредут гуськом,
Уже дрожа от искушенья,
И запах льётся за столом,
Будя в кишках воображенье.

Желудки резвые урчат
В полубреду пищеваренья,
И пылко режет острый взгляд
Обильный изыск угощенья.

С гастрономических атак
Сейчас начнётся пыл сраженья,
И рухнет докторский колпак,
Погибнув в море вожделенья.

Кромсают жирные куски,
И соус бархат заливает,
И от обжорства и тоски
Уже весь двор изнемогает.


А пир лишь только начался,
Потеют холодом бокалы.
Король азартом занялся,
Но животы уже, как скалы.
Отрыжкой внутренность кипит,
Трещат раздутые камзолы.
Объевшись, тучный сибарит
Сползает медленно под столы.

И, испустив последний дух,
Без сожаленья и притворства,
Он на прощанье крикнул вслух:
«Увы! Я умер от обжорства!».