Талалаев

Я все время хотел рассказать про майора Талалаева, — началь-
ника колонии, в коей я отбывал срок. Сильный был, грубый, жестокий
человек. С начала нашего знакомства я относился к нему необъектив-
но, т. е. ненавидел. Но с течением времени, наблюдая и оценивая его
поведение, его отношение к людям, я увидел, что он — мудрый, спра-
ведливый, глубоко порядочный человек и офицер.
Судьбой был он поставлен в нечеловеческие условия, его жизнь
25 лет проходила в окружении убийц, педерастов и грабителей, боль-
ных, истеричных, абсолютно бессовестных, слабых, тупых, коими
управлять было непросто. Все они, практически без исключений, впол-
не заслуживали расстрела, как и я сам, разумеется. Но у Талалаева на-
ходилось для них, кроме жесткой руки, и понимание, и сострадание,
чего был лишен, например, я.
Однажды передали в мою бригаду на лесоповале некоего Михай-
лова, который сидел за то, что убил, с одобрения жены, своего трех-
летнего сына и сжег его в печке. Собирались они сженой начать новую
жизнь — поехать «на целину». Вызывал этот Михайлов у меня омерзе-
ние, отвращение и ненависть. Я не задумывал убить его, но до этого
было недалеко. Чего скрывать — несколько раз жесточайшим образом
избил я его палкой и, уже лежащего, ногами. Ты не имеешь права
жить, — сказал я ему, — потому что ты — мразь и скот.
И вот однажды в «зоне» у барака остановил меня Талалаев и ска-
зал мне, а я запомнил на всю жизнь:
— Оглянись, Мишаня! Тебе придется убивать каждого второго.
Особенно после того, как освободишься.
А вот еще о Талалаеве. Однажды три «зэка» заглотили «якоря».
То есть пропихнули в гортань загнутые куски проволоки, так, чтобы
обратно нельзя было эту проволоку вырвать. И явились в таком виде
общественности: пасть раскрыта, торчат изо рта эти самые «якоря»,—
сантиметров по десять. «Зэков» повезли в Новосибирск в «больнич-
ку», чего они и добивались. Может, проигрались в карты, может,
кто-то собирался их, и по делу, зарезать.И тогда Талалаев собрал бри-
гадиров и сказал следующее:
— Мужики! Я приказал начальнику столовой нарезать «якоря-
ми» колючую проволоку и выложить на каждый стол на подносе.
Пусть все желающие глотают»! В «больничку» больше никого не пове-
зу. Огласите вердикт народу!

                ЕЩЕ О ТАЛАЛАЕВЕ

В тот день, когда решением выездной сессии Народного Суда То-
гучинского района Новосибирской области я был освобожден и реа-
билитирован, — майора Талалаева, начальника колонии, в «зоне» не
было. Как это очень часто бывало, его вызвали в Новосибирск по делам
службы.
В моем личном «сидоре», — так назывался на «фене» холщевый
мешок,— хранился до освобождения мой бостоновый костюм, в коем
меня арестовали, и макинтош-реглан, и шелковая рубашка с галсту-
ком, и даже велюровая шляпа...
Так что, когда я оказался на центральной улице вечернего Ново-
сибирска в сиянии витрин, в веселой толпе прохожих, то похож я был
скорее на молодого дипломата, чем на «зэка». Тем более, что шел
я уже не один, а с молодой красивой женщиной.
Поэтому Талалаев — внезапно оказавшийся идущим навстре-
чу! — увидев меня, не поверил глазам своим настолько, что даже оста-
новился. А я? Я — приблизил свое лицо к лицу Талалаева, даже пома-
нил его пальцем, и сказал: — Тихо, начальник... Я — в побеге!
...Рассказываю я все это вот почему. Пригласил меня Талалаев
в ресторан, и сидели мы с ним за столиком, и пили хороший коньяк весь
вечер.
И вот что сказал мне тогда Талалаев, начальник колонии особого
режима, сильный и весьма уверенный в себе, не склонный к сентимен-
там офицер:
— Ты ведь знаешь, Мишаня, — я в жизни никого никогда не бо-
ялся, ни блатных никаких, ни убийц. Я — боялся — тебя!
Ты, ведь — московский поэт. Оставишь еще мое имя — в веках!
Боялся я, что ты подумаешь обо мне, что я — глуп!
Прошло полвека с тех пор. Сегодняшние Чубайсы, Лужковы,
Грызловы, Голиковы, Христенки — плевали тыщу лет на то, что дума-
ют о них поэты и — все остальные сограждане.
А майор Талалаев, в отличие от них, был благороден и совестлив.
И — никогда, ничего не воровал у государства!