Дерево

Нас, «зеков», возили на работу из жилой зоны в крытом грузови-
ке, где на шести лавках сидело по пять человек. В торце грузовика была
оборудована стальная решетчатая клетка, где тоже сидели два конвои-
ра с винтовками. Чаще всего это были узбеки срочной службы.
Бригадир, т. е. в данном случае я, имел привилегию — сидеть у са-
мой двери и смотреть на вольный мир, на бегающих вдоль дороги со-
бак, на идущих по своим делам «вольняшек»… Между прочим, это
большой «кайф».
Было всего минус десять, по сибирским меркам — оттепель. И я
снял свою зековскую ушанку. А мою остриженную под «нуль» голову
пересекал тогда, и украшает до сих пор, глубокий шрам. Пробили мне
голову в драке гирькой на цепочке — не умел я тогда защититься от
этого смертоносного воровского жужжащего, вращающегося, как
пропеллер, снаряда. Блок — как от ножа — не помог, и пробила мне
гирька череп. В тюремной больничке в Новосибирске делали мне «тре-
панацию черепа»… Но я, как видите, выжил тогда.
А позади меня на лавке сидел новый член моей бригады, с первой
судимостью за разбой и сроком 8 лет. И звали его просто Женя.
И вот я слышу:
— О—ооо! Вот это, бугор, шрам! Небось, все семечки из тыквы
повысыпались?
Надо сказать, «бугор» в «зоне» — лицо во многом почти выбор-
ное, имеющее весьма высокий статус. Не как, скажем, «вор в законе»
но, вполне, как — «авторитет». В лагере очень точно соблюдается ие-
рархическая, как в павианьей стае, субординация. Поэтому я должен
был пресечь подобный неуважительный тон беседы. Я и пресек, вполне
доброжелательно улыбаясь..
— Выбери себе — сказал я — для разговоров такую же слюня-
вую сявку, каков ты сам… Со мной тебе говорить не на…
Не успел я закончить фразу, как этот взбесившийся отморозок
вытащил нож и — засадил мне в шею!
На мне поверх ватного бушлата была брезентовая куртка с капю-
шоном. Нож этого отморозка двойного брезента, значит, не пробил.
Да и схватили его там за руки другие мужики.
В скобках замечу, «зекам» никто не запрещает иметь ножи. За-
прети — всё равно заточат ложки, супинаторы из ботинок, приспосо-
бят напильники на объекте…
Машина приехала на объект. Узбеки спрыгнули у ворот и ушли,
задний борт открыли сторожа на объекте. Из «зеков» я спрыгнул пер-
вым. Поднял из снега здоровенную жердь и — приготовился. Деваться
некуда, — прыгнул с борта автомашины вниз неудачливый убийца, а и
кто-то толкнул его в спину…
Еще летел он несколько враскоряку вниз, когда в воздухе долба-
нула его по башке со страшной силой моя оглобля.
Никаких правозащитников в «зоне» не бывает. Никто никогда не
заступится за чужого. Каждому хочется выжить самому.
…Труп оттащили в сарай с топорами и пилами, — до вечера. Вече-
ром «на съём» приехал «кум» из «зоны», вовсе не собираясь ничего
расследовать, — всё равно же никто ничего не видел…
Самая распространенная версия подошла и тут:
— Вын покончыв самоубыйством…
... История эта имела ужасное продолжение. Весной, по первой
сухой дороге, приехала в «зону» мать убитого, и «кум», старший опер-
уполномоченный, вывел меня под конвоем за ворота «зоны», на вахту,
чтобы именно я, бригадир, рассказал матери, как погиб её сын, как
упала на него спиленная сосна, как не успел убежать он из-за глубоко-
го снега…А может быть, сознательно подставился под падающее дере-
во. Это, мол, в зоне бывает — слишком тяжко жить.
Смотрела в мои глаза еще молодая, хорошо одетая городская
женщина, и не верила, и всё думала, видно, что любимого сынка просто
увезли, что он где-то живет… Ведь не может, не может быть, чтобы он
не убежал от падающего дерева! Видела, видела она, что человек, рас-
сказывающий ей о смерти сына, что-то скрывает, не говорит правды.
И могилу показали где-то в поле.
Если бы знала она, что то самое страшное гибельное дерево и дер-
жал в руках вот этот «зэк» с коричневым от мороза лицом и с ледяны-
ми, прозрачными, пустыми глазами!
В мой смертный час предстанет передо мной, страшусь я, — не
смазливое личико одной из любимых мною женщин, и даже не пре-
красный лик Бога, но увижу я залитое слезами лицо той несчастной
матери.