Дубовый паркет

Каждое стихотворение, которое я написал, имело некую предыс-
торию, некий повод. Кроме, конечно, тех стихов, которые повода не
имели вовсе.
Однажды зимой, очень морозной ночью, бригаду заключенных,
человек из 30, коей я был бригадиром, подняли, построили пятерками
и отвели за 6 километров из жилой зоны в рабочую, для разгрузки ваго-
нов с цементом и известью. Обычное дело—часам к 4 утра вагоны осво-
бодились, и маневровый паровозик их увез за ворота. А мы остались на
этой, не имеющей строений промбазе — на тридцатиградусном морозе.
А конвой за нами не пришел. Уже через час мы поняли, что до так
называемого «съема» не доживем, все замерзнем, тем более что мороз,
и так страшный, к утру еще усилился.
И тогда я, своей «бугорской» властью, приказал сбивать пломбы
со всех вагонов, стоящих на путях—в надежде найти хоть что-то, что
может гореть. И, наконец, в каком-то дальнем вагоне обнаружился,
в упаковке, дубовый паркет! Восьмиосный вагон, полный дубового
паркета.
Мы всей кодлой кинулись его выгружать и — пламя взметнулось
к звездам!
Какой-то японский поэт сказал:
«Осенний ветер…
Только тогда поймете мое стихотворение
Когда заночуете в поле».
Только тот поймет состояние блаженства от тепла, кто замерзал
на сибирском морозе.
До прихода конвоя утром мы сожгли к чертовой матери весь пар-
кет. Я понимал, что мне грозит прибавление к моему 12-ти летнему
сроку за, как они называли, «хищение у государства в особо крупных
размерах». К счастью, исчезновение паркета осталось незамеченным.
Никем. Никогда.
А пока что я стоял, распахнув бушлат, и смотрел, смотрел, смот-
рел в летящий, яростный, танцующий, стреляющий, полыхающий, гро-
мадный горячий огонь!

«Огонь то летит, как бедствие,
То тянется, как лишение,
Похожий на путешествие,
А может быть, на сражение!»