Невнятный лепет Бога

Тихо не становится никогда. Жизнь лепечет, поднимает крик в соседних квартирах - из-за детей или денег, из-за постельных грешков мужа или жены, она звенит нездешним утром: сигналами трамваев, криком старьевщика, голосом диктора из лампового радиоприемника… и ты вдруг понимаешь, что это голоса прошлого, старой, вымытой до блеска московской улицы с черным, неправдоподобно гладким асфальтом, а по тротуару, не оставляя тебе возможности увернуться, движется странный человек в отвислых спортивных штанах и военном кителе без погон, он приближается, слюна висит на краешке рта, этот человек частит долгую, невнятную речь, спеша быть понятым, и ты узнаешь, краснея от стыда, в этом жалком фалеристе, с ног до головы увешанном значками, Меню, сына Кати и Моисея, и ты стесняешься его - ты мальчик, а мальчики стесняются, когда их родственник жалкий городской сумасшедший...

Тихо не становится никогда. Меня сидит на стуле, и захлебывается собственной речью, и теплым супом – кто же даст ему горячее – вермишель размазана вокруг рта, и бабушка, словно ангел, вытирает ему рот полотенцем, и… – эти бесконечные «и», взятые из Торы, многочисленные в ней «вав», буквы соединяющие весь мир в единую, захлебывающуюся речь, лепет Божественного, почти такой же как у Мени, бабушка-ангел смотрит, и плачет, и вертит пальцем у виска, будто расставляя знаки препинания в потоке сознания сумасшедшего, а тот вскакивает вдруг, и подбегает к окну – он услышал звук женских каблучков по черному, гладкому асфальту, мужское тело напрягается, Меня бросается на улицу, скачет по шестнадцати ступенькам с нашего второго этажа - вниз, бегом, к земле, оставив в райских кущах суп, визжа, брызжа слюной, чтобы погнаться за девушкой и задрать на ней юбку – ангел летит за ним, потому что не углядел, потому что Меня проштрафится, его увезут в дом скорби, будут изводить таблетками, а его мать станет смотреть на бабушку-ангела огромными грустными глазами, теребить вечную косу, не говорить ни слова, и ее муж Моисей, в парусиновом костюме, с громогласным голосом, чтец басен, а может быть притчей Соломоновых на клубной сцене, продавец лотерейных билетов в метро, будет молча сидеть за своим столиком с прозрачным барабаном для талонов на приобретение внеочередного счастья, и шептать, и проклинать менингит у маленького сына…

Разве когда-нибудь становится тихо?. Мене нужна женщина, иначе его погубят в желтых, сумасшедших домах, и Катя подбирает сыну невестку - отсидевшую срок по чужой вине, одноглазую, бездомную сироту, и Меня женится, он спит с женщиной, ночь любви слушает его лепет, и невозможно понять, кто лепечет больше – новобрачная, сумасшедший Меня, а может окончательно рехнувшийся Адам и невменяемая Ева, ничего нельзя понять в такую ночь, все в соитии – сумасшедшие, всякий мужчина, гладящий тело жены, сеющий семя, засыпающий со счастливым бормотаньем… и Катя улыбается молодо за тонкой стеной и проводит ладонью по ягодице своего, давно заснувшего Моисея… Когда родится девочка, ей ничего не останется, как лепетать и слушать лепет других, и расти, жена никогда не оставит Меню, до его последнего часа, даже когда умрут свекровь и тесть, а потом она умрет сама, но опять-таки неизвестно – закончится ли для нее невнятная речь небес… Дочь Мени выйдет замуж, и будет жить в Иерусалиме, городе, где лепет называют молитвой, и он ближе всего к небесам…

И может быть, бессмысленные слова и фразы сложатся, и дочь Мени будет идти вдоль маковых полей Эйн-Карем, и говорить быстро и восторженно, чтобы забыть о невнятице судьбы – нищете, разводе, истеричной дочери, толстом, слюнявом господине - он дает немного денег, но требует исполнения своих убогих желаний чуть ли не каждый день… монастыри смотрят один на другой, сферическая перспектива горной впадины соединяет начала и окончания отмерянных сроков жизни, вверх тянутся насыпные террасы – и женщине кажется, Меня идет по одной из них, и лепечет к Богу, и, спотыкаясь, несет на спине землю долин, чтобы вырастить виноград… Перебродивший сок заставит заплетаться язык всякого и Меня станет как все, он будет веселиться и лепетать, будто ребенок и налепливать на себя кусочки глины, формой похожие на маленькие человеческие фигурки…

Тихо не становится никогда. И страшно подумать, что наш мир и мы только невнятная и сумасшедшая Божественная речь. И глиняные значки оживают мужчинами и женщинами над бездной.