Певец в неволе к 250-летию со дня рождения салават

Как подавить старались волю!
Допросы, пытки без конца,
В цепях водили под конвоем
И Салавата, и отца.

В Уфу из деревеньки старой,
В Казань и Оренбург, в Москву,
Вконец истерзанных, усталых,
В чём души, кажется, живут,

В телеге тряской в путь обратный,
Опять по бездорожью путь.
И длинный, узкий, сыромятный,
Безжалостно хлеставший кнут

Рвал Салавату в клочья спину
В Кунгуре, Лаке и Осе,
Чтоб вольный дух из тела сгинул,
Но стойко вынес пытки все.

Ни кнут, ни вырванные ноздри,
Лицо клеймёное его,
Не оттолкнули толпы возле,
Вселяя в душу торжество.

Он на виду своих сограждан
Ни вскрика, стона не издал,
Лишь мести праведной он жаждал, 
Сухие губы в кровь кусал.

Как будто сил он набирался
От мест, где некогда сзывал
Свои отряды, где сражался,
На битву песней поднимал.

В России каторжан ссылали
В Сибирь, в тайгу иль на рудник,
Его, чтоб от башкир подале,
На запад, к морю, в Родервиг.

От светлых рек и гор скалистых,
Степей ковыльных золотых –
В приморскую глухую пристань
На век от родины, родных.

Труд изнурительный в карьере,
Бессонниц муки средь ночей
И голод не были барьером,
Бил творческой души ручей.

Он пел в казарме, пел у моря
На каменистом берегу,
Будто с самой судьбою споря,
А волны моря вдаль бегут,

Рыбачьи лодки подгоняя.
Внимали песне рыбаки
И даже слов не понимая,
Грустнели от её тоски.

О чём же пел им каторжанин
На непонятном языке?
О сыне, родине, о маме,
Друзьях в далёком далеке.

Ещё о том душа страдала
Что, покидая мир земной,
Оплакан будет сын Урала
Морской бушующей волной.