Русское поле

Моей любимой даче посвящается

Годы девяностые славные-проклятые сотрясли глобально, мелких погубя. Больше не надеялись мы на реформаторов, а пытались сами прокормить себя.

Наш завод, не маленький и не самый бедный, у крестьян в аренду взял клочок земли. Обозначив кольями, новую деревню поэтично «Русским Полем» нарекли.
Получить подворье в той деревне рвались дачники со стажем, новичков тесня. Зря. Потом, остынув, многие бросали грядки и сортиры даже без плетня. Для детей и внуков вкладываясь в землю, но прознав, что сельские сотки не в цене, воротились дружно в старые именья, о себе оставив лишь память жадных дней.

От свободы пьяная, брюхом отощалая, по помойкам шарилась нищая страна: из любого мусора, из чего попало худо-бедно-весело строились дома. Развалюхи первые названы «времянками», как намёк на временность суетных проблем, чтоб сменить позднее их на «палаты каменны» иль без всякой жалости бросить насовсем.
Пахнущие свалкой уголки и балки волоком и вьюком на своих плечах… скреплены раствором, сделались опорой скромного строения на осьми столбах. С этого строения, спешно возведённого в дни отгулов к отпуску, в сумме – сорок дней, началась новейшая славная история даченьки-дачурки-лапушки моей.
Где-то основательно, где-то по-дурацки, всех быстрей отстроился крайний наш закут. Не понять: с иронией, или уважительно хутор тот кулацким до сих пор зовут.

Прогневили чем ли мы Илью-пророка, даже не имея крыш над головой: под моргушки молний и гремучий хохот обходил нас дождик вечно стороной. Сорок литров фляга на тележке хлипкой через перелесок полный комаров… Мне тогда казалось, что с моих детишек «Тройку» знаменитую срисовал Перов.
Наш завод пока ещё не утратил силу, хоть скользил тогда уже обреченно вниз:  пробурили скважины, трубы проложили, а на главной улице лампочки зажглись. Долго её жители вызывали зависть. Возжигая свечи целых десять лет, самые упорные, дождались-дождались. И в моей избушке поселился свет.

Превратились в яблони тощи хворостины, вытянулась ёлочка выше, чем конёк. Чащей вдоль забора заросли малины и ежом крыжовник прячется в тенёк. Сквозь ботву в теплицах не видать соседей. Лишь доносит ветер добрый матерок. Нынче на грибки их позову к обеду, а они ответно жарят шашлычок…
Дача для поэта – больше чем свобода от дорог заезженных и избитых фраз. Здесь на пике лета дикая природа музой и советчицей мне была не раз. В хлам разбив оковы ритма городского, выветрив заразу газов выхлопных, кисло-сладкой рифмой сбраживая слово, сам собой поётся задушевный стих.

… Покидают поле дедушки и бабушки. Кто – на инвалидность, кто-то – на погост. В избах запустелых нелады-неладушки, а на огородах травы в полный рост.
Для кого в диковину, ну а мне – вестима грустная картина малых деревень: на базах заброшенных не мычит скотина, лишь лопух с крапивою, да пустой плетень. Богом позабыта, продана-пропита с крыши до порога, сгнившая в труху. А наскрозь - размытая колея убогая, что назвать дорогою стыдно языку…
Чу! Рычанье трактора раздаётся из лесу. Нет – пилы бензиновой визг и треск ствола… После, что повалено – раскряжуют, вывезут, а пеньки подпалят – вот и все дела! Помнится: пугающе занялось пожарище прямо за околицей по сухой стерне. С граблями и с вёдрами смелые товарищи не пустили огнище шарить на дворе…

Не сужу завистливо тех, кто с миной кислою даченьку-кормилицу скромную мою обзовут презрительно «уголок задрипаный», обольщая отдыхом  в манговом раю.
Этот стих нестройный, как в любви признание той, с которой счастье мы делим пополам. Если суждено нам будет расставание, умереть до срока даче я не дам!

2011-08-(01-04)