Малоизвестные поэты. Геннадий Григорьев

Малоизвестные поэты.

поэт Геннадий Григорьев

Родился Геннадий Григорьев в семье крупного строительного начальника. Гена был первенцем в семье и с раннего детства был окружён любовью и заботой. Родители поддерживали его во всех начинаниях, включая поэтические. Григорьев начал говорить и писать стихи почти одновременно[1].
В качестве поэта Геннадий Григорьев сформировался в Ленинградском дворце пионеров, в творческом литературном кружке «Дерзание». Его преподавателем в кружке была Нина Алексеевна Князева.
Когда он появился здесь, он удивил всех теми абсолютно зрелыми стихами и той неожиданной, чрезвычайно весёлой манерой, которая и оставалась его манерой всю жизнь, он как бы не вышел из юности.
— Лев Лурье
В конце 60-х годов Геннадий Григорьев покидает Дворец пионеров и поступает на филологический факультет Ленинградского университета, из которого был исключён после первой же сессии. Виктор Топоров вспоминает:
Я из институтских дел помню только рассказ о том, что в свою единственную сессию, которую он пытался сдать, Григорьев провёл сто сорок кулачных поединков, из них сто тридцать девять проиграл нокаутом, а в сто сороковом его противник просто сам упал пьяный.
Он вышел из клуба «Дерзание» и навсегда остался человеком клуба. Только теперь это не поэтический клуб во Дворце пионеров, а знаменитые кафетерии того времени — «Академичка» и «Сайгон». Здесь его слушатели, почитатели, приятели и учителя[2].
Не доучившись на филологическом факультете ЛГУ, Григорьев поступает на заочное отделение Литературного института, где находит множество знакомых в литературном кругу. В дальнейшем Геннадий Анатольевич продолжает «безбытное» существование, не задумываясь о дальнейшей судьбе своего творчества. Работает в «Метрострое», на «Радио России», пишет для самых разных изданий (например, для газеты «Спорт-Экспресс»).
Имел пять неудачных попыток суицида, которые часто заканчивались курьёзно, например, во время попытки повеситься оборвалась люстра и Григорьев сломал себе копчик.
Григорьев, как и его поэзия, — герой анекдотов и легенд Петербурга, неотделимая часть современного фольклора[источник не указан 660 дней].
В 1999 году награждён премией «Золотое перо» (совместно с Сергеем Носовым) за цикл радиопередач «Литературные фанты» на «Радио России».
По мнению критика Никиты Елисеева,
В стихах Геннадия Григорьева как раз и была эта выверенность, то, что Мандельштам называл «не прихоть полубога, но хищный глазомер простого столяра». Геннадий Григорьев выстраивал стихи. Поэтому он обожал сочинять чайнворды и кроссворды. Поэтому он, ненавидевший работу на заказ, однако же, сочинил для детского отдела петербургского «Радио России» более 200 радиопьес. Ведь в литературе для детей куда как важен «хищный глазомер простого столяра», соединенный со странной свободой настоящего поэта[3].
Эстетику Геннадия Григорьева Виктор Топоров пытался определить как насквозь романтическую и инфантильную.
Григорьев не разделял явь и выдумку, ему казалось, что раз мне так хочется, то так оно и есть. Собственно, об этом все его стихи[4].
В самом начале поэтической «карьеры» Григорьев напишет стихотворение «…Мы построим скоро сказочный дом»[5], которому будет верен всю жизнь.
Геннадий Григорьев был отцом двух сыновей и дочери. Был небогат. Одним из последних его приобретений стал участок в Феодосии, купленный всего за несколько десятков долларов, который он называл «своей ветреной любовницей». При жизни вышло нескольких книжек и публикаций.
В 2010 году учреждена Международная поэтическая премия им. Геннадия Григорьева.[6]
[1999 — «Золотое перо»
Книги
• Алиби: Сборник стихов. — Ленинград, 1998.
• Свидание со СПИДом. — Ленинград, 1990
• Нет бездельников у нас. (В соавторстве с Николаем Голем)
• Мы болеем за «Спартак». 1997
• Доска, или Встречи на Сенной: Поэма-быль. — СПб., «ЛИК», 1998 (переиздание 2003) (В соавторстве с Сергеем Носовым)
Примечания
1. ; Вот одно из его ранних стихотворений:
Как у дедушки Ивана
и корова и сметана,
а теперь коровы нет,
на то хрущёвский декрет.
2. ; Геннадий Григорьев
 
Мы построим скоро сказочный дом
С расписными потолками внутри.
И, возможно, доживём до…
Только вряд ли будем жить при…

И, конечно же, не вдруг и не к нам

Триптих
1.

Прощаясь,
ты опять пожмешь плечами.
Прости меня, но в этом сентябре
я о тебе печалюсь
в полпечали,
я в полтоски
тоскую по тебе.
Я берегу голосовые связки
и, в теплый шарф упрятав пол-лица,
в полголоса
рассказываю сказки
с концом счастливым,
но - не до конца.
Мне просто надоело на пределе
себя в своей удерживать судьбе.
хочу побыть при галстуке, при деле
/прости, что я об этом - при тебе/.
Я, как всегда, вполне полусерьезно
полушучу.
Коронный жанр - раек!
И надвое раскалываться поздно,
и налито, как прежде, до краев.
Мне самому пока исход неведом,
но незачем заглядывать в меню.
Все сказки
я закончу хэппи-эндом,
и лишь с одной
пока повременю.(с)



2.

Опять ко мне,
угрюмый и небритый,
не для чудес, а так - на огонек,
с бутылками, со свертками, со свитой
заходит полупьяный полубог.
И вновь его кулак грохочет по столу:
"Пошто такие муки нам? Пошто?"
Торжественно молчат полуапостолы,
почтительно принявшие по сто.
Он стал бы богом, да не видит толку.
А без толку зачем пугать народ?
И мой сосед подглядывает в щелку,
как полубог со мною водку пьет.

3.

Я рукописей сих не издавал.
неважно кто - стилист или апостол,
я бога для себя не создавал.
А может быть, не сознавал, что создал.
Но - авторства не стану отрицать,
когда мне скажут: "Вот твое творенье..."
Когда лицо уходит вглубь лица,
а позвоночник обретает зренье
и авторучка обретает плоть -
становится суставчиком тревожным
и кровоточит...
я шепчу: "Как можно меня так мучить?"
Но молчит Господь.
И только в крик: "Когда же наконец
захлопнется проклятая страница,
где тварью притворяется творец.
А тварь творцом. И черт-те что творится".

18.06.2003

* * * /За окнами грохочет пятилетка.../
За окнами грохочет пятилетка,
а мне с тобой - спокойно и легко.
Поведай мне о Блоке, блоковедка,
скажи, что мне до Блока - далеко.

Ты осторожна и хитра, как кошка,
и мне тебя не приручить никак.
И все-таки пора закрыть окошко.
Закрыть окошко и открыть коньяк.

Отбросим прочь рифмованную ветошь,
мы не за тем горюем и горим.
Мне далеко до Бога, блоковедыш...
О Блоке мы потом поговорим.

1975 г.

18.06.2003

галактион табидзе
"Кхари хрис,
Кхари хрис,
Кхари хрис"*, -
мне рокочет грузинская речь.
Человек, навсегда отрекись
от того, что уже не сберечь.

От строки, от судьбы, от страны
отойди,
отвернись,
открестись,
чтобы выхрипом верхней струны:
кхари хрис, кхари хрис, кхари хрис.

Вьюга вертит свои виражи.
Валит снег,
валит с ног,
валит вниз.
И во мне, не смолкая, дрожит:
кхари хрис, кхари хрис, кхари хрис...

Чьи-то тени бросаются прочь.
Белой вьюгой разбужен Тифлис.
И рокочет грузинская ночь:
"Кхари хрис,
Кхари хрис,
Кхари хрис..."

_________
* - ветер метет /груз./

18.06.2003

* * * /Бога нет... Ну что ж и слава Богу.../
Бога нет...
Ну что ж, и слава Богу...
Без Него достаточно хлопот.

Сея в сердце смутную тревогу,
над землей
пасхальный звон плывет.

Бога нет...

Но так, на всякий случай,
позабыв про деньги и харчи,
затаи дыхание и слушай,
как пасхальный звон плывет в ночи.

Все сильней, все праведней, все выше
золотой
звучащею стеной
движутся колокола,
колыша
черный воздух
над моей страной.

Бога нет...
Ну что ж, я понимаю...
И, влюбленный в белый, бедный свет,
я глаза спокойно поднимаю
к небесам,
которых тоже нет.

1980 г.

18.06.2003

Белые ночи
Люсеберту, нидерландскому поэту

В такие дни, как нынешние
ночи,
в земных садах
людей не встретишь хмурых.
И для твоей протяжной
низкой ноты
нет места
на иных клавиатурах.
твой реквием
не слышен над мирами.
Так наши души
привыкают к ноше,
которую мы сами выбираем
в такие дни,
как нынешние ночи.

18.06.2003

Фронтовое письмо
Каких только чудес
на белом свете нету!
Конверт о трех углах,
обычный, фронтовой...
Полвека, почитай,
он провалялся где-то.
И вот пришел с войны
и лег передо мной.
Наткнувшись на него
среди макулатуры,
я понимал: читать
чужие письма - грех.
Но аккуратный штамп
"Проверено цензурой"
как бы уже письмо
приоткрывал для всех.
Был цензор фронтовой
рабом цензурных правил.
И он /а вдруг письмо
да попадет врагу!/
лишь первую строку
нетронутой оставил
да пощадить решил
последнюю строку.
Я цензора сейчас
не упрекну в бездушье.
Он свято чтил свой долго.
он знал свои права.
Не зря же он письмо
замазал жирной тушью.
наверно, были там
и вредные слова.
Писалось то письмо
в окопе? на привале?
и кто его писал -
солдат ли? офицер?
Какие сны его
ночами донимали?
о чем он помышлял
во вражеском кольце?
.........
Лишь "Здравствуй, жизнь моя!" -
оставлено в начале.
И "Я люблю тебя!"
оставлено в конце.

1985

18.06.2003

Город в праздник
несмотря на скверный климат,
непогоде вопреки,
город выкрашен и вымыт,
и гуляют вдоль реки,
все в ремнях и бескозырках,
молодые моряки.
Все уже готово вроде,
Ленинград одет по моде.
Даже медному Петру
шею вымоют к утру.
Погремушкой в детской ручке
будет город грохотать,
и по небу будут тучки
разноцветные летать.
Нам покажут на параде
кучу танков и ракет,
и с большой трибуны дяди
нам пошлют большой привет.
Ну а мы без промедленья
прокричим "ура" в ответ.
Я и сам разину рот
и застыну, рот разинув,
и людской водоворот
втянет, втиснет, понесет
вдоль закрытых магазинов.
Мимо парков, мимо скверов,
мимо милиционеров.
Наша мощь и сила - в спайке,
в достиженьях трудовых!
Покупайте раскидайки
и раскидывайте их!

Я куплю и долго буду
их раскидывать вокруг.
Буду верить свету, чуду,
верить празднику, но вдруг,
словно шарик надувной,
лопнет небо надо мной.

1974

18.06.2003

* * * /Ты отведешь свои глаза.../
ты отведешь свои глаза... Ну что ж,
не упрекаю - ни строкой, ни взглядом.
Ты не уходишь.
Ты - перестаешь,
как теплый дождь над яблоневым садом.
Не объясняй.
Я все и так пойму,
и улыбнусь - спокойно и устало.
Ведь в этой жизни саду моему
лишь теплого дождя недоставало.

18.06.2003