В поисках истины

(Продолжение. Начало "Волчёныш" и далее вверх по списку)

    Веками несёт свои плавные воды река Исеть. Великое множество раз входило в неё и русское воинство, и азийские племена. Но невозможно смыть вековую усталость в одной и той же воде. Берега – эти суровые слуги времени – охраняют покой реки. Крутые, глинистые, опоясанные лентой чернозёма или пологие, с песчаными пляжами, хранят они тайну древнего потока.
    Всмотрись в черничный речной омут, как в душу человека. Что видишь? Бездонность ли чувств, страх неизвестной неизбежности или бесконечную искренность природы?
    Не на этих ли берегах родной реки завязывались узелки моей родословной? Не оттуда ли, не из речных ли глубин черпала мать моя душевность рассказов своих удивительных?

III

В поисках истины

    Насупились брови под грузом времени, упала пороша на волосы и бороду, лицо – поле, деревянной сохой перепаханное – постарел Далмат. Волчёныш, напротив, возмужал и окреп на монастырских хлебах, только вот часто задумываться стал. Сидит, бывало, вдаль на закат смотрит, манит его чувство странное, непонятное.
    Ещё хуже было в ночи полнолунные. Убегал Волчёныш к реке. На жёлтое небесное блюдо  смотрел, грудь разрывалась от боли, выть хотелось, чувствовал волчью натуру свою, голова раскалывалась. Обхватит руками, по земле катается, от волчьей песни с ума сходит. Слова рыком звериным исходят:

…последний солнца луч ушёл за мира грань, и сумерки души совпали с мраком ночи, дырявый бархат неба - созвездий филигрань, и лунный блик - краюха хлеба истерзанной души, взлетевшей в темноте, хохочет…

не верю в чудеса, все образы не те… ужасно… страшно… хочется завыть, но лунный кратер производит хохот и лишь печально хочет забыть твой зов луны…

под гнусный грохот я обрастаю шерстью, клыки прорезались… мгновение! и я, как волколак, мчусь через лес… не заблужусь, пусть, даже если лес  не тот, в котором  я родился…

луч первый солнца выпрыгнет из туч… я стану человеком и снова буду с круч бросать из рук стремительные дни в озёра света бледного до полнолуния моей души, чтоб надругаться над новым блюдом  в меру аппетита…

ты напиши, как эпитафию… жизнь тем и хороша, что не всегда она мотивы наших ожиданий напевает… блуждаю в лабиринтах эха… так хочется завыть… так хочется забыть… так хочется любить… так… та-ак…
у-у-у  …

    Потом успокоится, чувствует, что чья-то прохладная ладонь его пыл усмиряет - до лба дотронется, боль снимет. Успокоится Волчёныш, вздохнёт, глубоко заснёт. Утром ничего вспомнить не может, только чувство глубокой тревоги в сердце залегло. С этим ощущением и живёт.
    Однажды понял, что жизнь менять надо.
    Подошёл к старцу, обнял его и сказал, что уйти из пУстыни хочет, путь свой в поисках истины продолжить.
    В чём беспокойство твоё, Волчёныш? Разве устоявшаяся монашеская жизнь не по нутру тебе? Где оно, счастье твоё, за каким облачным мысом прячется?
    Отпустил Далмат юношу. Попросил только вернуться, когда невмоготу будет, притчу Евангельскую о блудном сыне напомнил. Пообещал паренёк вернуться.
    Кто его знает, как всё на самом деле было, только взял Волчёныш котомку, положил туда краюху хлеба, сосуд глиняный с водой родниковой, иконку защитную, собственной рукою сотворённую – на ней Мать-Богородица длань прохладную на загривок Серебристому Волку возложила – да горсточку родной земли и отправился на поиски истины. Своей истины!
    Быль эта похожа на сказку. Так богатыри русские, герои былинные часто в путь-дорогу уходили в поисках того, не знаю - чего.
    Шёл вверх против течения реки. Несколько дней поднимался по косогорам да крутоярам, буреломы да скользкие жёлтые склоны преодолевал, а когда последний сухарь–горбушка надгрызеная от краюхи хлебной осталась, набрёл на заброшенную обитель.
   
(Продолжение следует)