Записки редактора

Когда руководство издательства, в котором я работала старшим редактором, неожиданно предложило мне заняться разработкой, составлением и редактурой серии поэтических книг, меня сначала охватили сомнения. Издательство было коммерческим, частным, то есть ориентированным на рейтинги продаж и извлечение прибыли, а поэзия, как известно, дело малодоходное… Однако, как показал маркетинговый анализ, поэтические книги все же пользуются неизменным спросом. Правда, у этого спроса есть перекос в сторону произведений, которые носят налет массовой культуры, не являясь высокими образцами поэтического творчества.
Ну, да ладно, тот, кто в зрелые годы все еще страдает юношеским максимализмом, обычно остается не у дел. Я с жаром взялась за разработку серии, рассудив, что компромиссы – дело житейское, но в принципиальных вопросах уступать, конечно, не следует.
С первых же шагов меня постигло разочарование. Я составила подробнейший список лучших поэтов от классиков до современников - от Пушкина до Юрия Кузнецова, - однако начальство, не вычеркивая, впрочем, имен из этого длинного перечня, постановило, что издаваться поэты будут в том порядке, в котором на них существует спрос на рынке. Тем не менее, открыл серию том стихов и поэм Александра Сергеевича Пушкина, что было и логично, и достойно.
Далее последовал Асадов, которого я не вносила в свой первоначальный список. Но его книги били все рекорды по продажам. Можно по-разному относиться к слезливой сентиментальной музе этого поэта, к стихам, рассчитанным на наивного неискушенного читателя, но Асадов-человек, мужественный офицер, фронтовик, потерявший зрение в результате тяжелого ранения, несомненно, заслуживает всяческого уважения. Сначала я списалась, а потом и созвонилась с Эдуардом Аркадьевичем. Он показался мне милым мягким в общении человеком, всегда готовым сделать комплимент даме. Асадов высказал пожелания, которые я самым скрупулезным образом учла при составлении его сборника.
Пока я работала над текстами двух первых томов серии, художники трудились над оформлением переплета. Вариантов было множество, но начальство все их категорически отвергало. Художественному оформлению в коммерческих издательствах придается огромное значение, поскольку это одежка книги, по которой ее встречают потенциальные покупатели. И вот, когда книги нужно было уже запускать в производство, начальство наконец-то одобрило один из вариантов переплета. Мне он не понравился. Книга в такой одежке походила на коробку конфет. Главным декоративным элементом оформления являлось милое женское личико, взятое с репродукции какого-нибудь известного живописного произведения. Например, с полотна Венецианова «Девушка в платке», с картины К. Брюллова «Итальянский полдень», ну, или что-то в этом роде.
Концепция оформления была слащавой, нежизнеспособной, ведь внешний вид книги должен хоть как-то соотноситься с ее содержанием. Я предложила поставить на переплет тома Пушкина репродукцию с его портрета кисти О. А. Кипренского (живопись, так живопись), и эта идея была принята.
Но с томом Асадова вышел небольшой скандал. Воплощая утвержденную концепцию оформления в жизнь, художники поставили на обложку автопортрет Зинаиды Серебряковой «За туалетом». Это восхитительное произведение, на мой взгляд, украсило книгу. Впрочем, я, будучи скромным литературным редактором, не имела никакого отношения к художественному оформлению издания, а отвечала только за тексты. Тем сильнее было мое изумление, когда начальство передало мне для ознакомления письмо Асадова, адресованное руководству издательства. В нем этот обходительный, неизменно вежливый в устном общении человек, никогда не сказавший мне дурного слова, в жестких выражениях обвинял меня в том, что я намеренно испортила издание, поставив на переплет изображение «какой-то полуголой женщины». Зная, что я пишу стихи и печатаюсь, Эдуард Аркадьевич усмотрел в моих действиях проявление черной зависти к его популярности. Честно говоря, письмо смахивало на кляузу и было, несомненно, рассчитано на то, что меня сурово накажут. Конечно, незрячий инвалид войны мог судить об оформлении лишь с чужих слов. Кроме того, по понятным причинам он еще в молодости был лишен возможности знакомиться с шедеврами живописи, поэтому его нельзя судить слишком строго. И все же поведение Э. Асадова несколько покоробило меня…
Начальство пошло навстречу ветерану, и переиздание его книги вышло уже с портретом автора на переплете. Этот неприятный инцидент имел и положительные последствия: мне было официально поручено подбирать картинки для переплета следующих изданий поэтической серии. Наверное, чтоб в следующий раз было кого наказывать…
Это поручение я восприняла с энтузиазмом. Не мудрствуя лукаво, я выбрала для оформления тома Михаила Лермонтова «Демона сидящего» М. Врубеля, а для книги Сергея Есенина – «Золотую осень» И. Левитана. С А. Ахматовой тоже все было ясно. В оформлении сборника ее стихов был использован портрет поэтессы работы Н. И Альтмана: гордый профиль, разворот угловатых плеч, синее платье, желтая шаль…
Как в зеркало, глядела я тревожно
На серый холст, и с каждою неделей
Всё горше и страннее было сходство
Моё с моим изображеньем новым...
Так писала Анна Ахматова об этом портрете. Он гипнотизировал не только ее, но и современников, был одним из тех факторов, которые сформировали образ самой Ахматовой в поле русской культуры. Ахматова не любила его, как «всякую стилизацию в искусстве», как мифологическую подмену, осуществляющую свой диктат над ней, живым человеком. Но, как верно подметил Л. Борхес: «Литература начинается с мифа, им же и заканчивается».
Работая над составлением книги Николая Гумилева, я долго размышляла над тем, какое живописное произведение соотнести с его творчеством. Поэт сам подсказал, к наследию какого художника следует обратиться.
В стихотворении «Беатриче» (оно существует в нескольких вариантах) Гумилев пишет:
Музы, рыдать перестаньте,
Грусть вашу в песнях излейте,
Спойте мне песню о Данте
Или сыграйте на флейте.
………………………….
Жил беспокойный художник.
В мире лукавых обличий -
Грешник, развратник, безбожник,
Но он любил Беатриче.
Тайные думы поэта
В сердце его прихотливом
Стали потоками света,
Стали шумящим приливом.
Музы, в сонете-брильянте
Странную тайну отметьте,
Спойте мне песню о Данте
И Габриеле Россетти.
Картина «Беатриче благословенная» Данте Габриэля Россетти, основателя движения английских прерафаэлитов середины XIX столетия, произвела глубокое впечатление на Гумилева. По словам художника, он хотел показать в ней смерть "как экстаз, неожиданное духовное преображение", возможно, это настроение и привлекло русского поэта. Но, к сожалению, по техническим причинам репродукция с этой картины не могла быть использована для оформления книги, и тогда я обратилась к другому полотну Россетти - «Прозерпина», которое волнует воображение мистической утонченностью и символической глубиной. Это тоже образ смерти, но смерти, таящей в себе возрождение, обновление жизни. Согласно античному мифу, Прозерпина обязана была проводить две трети года на земле и одну треть - в царстве мертвых с мужем, царем подземного мира Плутоном. На картине Прозерпина, взгляд которой как будто обращен внутрь себя, изображена с гранатом – символом плодородия, потенциальной полноты бытия. Плод жизни и плод смерти, он олицетворяет страсть и соблазн, которому поддалась Прозерпина. Все эти мифологемы, на мой взгляд, близки поэзии Гумилева.
Нет, к Лете не иди, не выжимай
Из чёрных трав убийственные вина,
Чела бледнеющего не венчай
Пурпурным виноградом Прозерпины.
Когда было принято решение издавать книгу «гариков» известного популярного поэта Игоря Губермана, живущего в Израиле, я созвонилась с ним, чтобы обсудить содержание тома и оформление переплета. Несмотря на то, что я внятно и четко представилась, Игорь Миронович с первых же слов стал величать меня «Милочкой». Я хотела поправить его, сказать, что я «Верочка», а не «Милочка», но сдержалась: надо же было налаживать контакты с автором. По-видимому, Губерман всех женщин называет «милочками». Я быстро привыкла к этому обращению человека, который был намного старше меня и уже хотя бы поэтому заслуживал с моей стороны вежливого обхождения. Игорь Миронович оказался легким и непритязательным в общении. Он покорил меня своим юмором. Губерман предоставил мне «карт бланш» в выборе стихов для сборника и без малейших возражений принял предложенный мной вариант содержания. В одном из последних разговоров я поинтересовалась, будут ли у автора особые пожелания. «Будут, милочка, и принципиальные, - неожиданно ответил Губерман. – Слово «гавно» печатать через «а», а слово «Бог» с большой буквы». Я, разумеется, учла требования автора при подготовке текста.
Очень неожиданным оказался выбор живописного произведения для оформления переплета. И. М. Губерман, не задумываясь, сказал, что хотел бы, чтобы его том украшало изображение Адама и Евы работы любого художника. Я остановила свой выбор на диптихе Альбрехта Дюрера.
Совсем по-другому сложилась работа над сборником стихов Арсения Тарковского, к творчеству которого я отношусь с большим трепетом и любовью. Пришлось приложить немало сил и потратить уйму времени, чтобы книга получилась достойной. Обладательница прав на литературное наследие поэта, его дочь Марина Арсеньевна Тарковская, очень строго и серьезно подошла к составлению книги и работе над текстами. Предложенные мной произведения она тщательно сверила с рукописями отца, а затем, к моей радости, дополнила том стихами, никогда ранее не публиковавшимися в сборниках. В результате кропотливой работы, в которой принимал участие и друг семьи Тарковских кинорежиссер В. Амирханян, большинство произведений тома были представлены в первоначальной авторской редакции, что, несомненно, пошло на пользу изданию. Таким образом, я, если можно так выразиться, «разредактировала» стихи Тарковского, удаляя напластования правки бесцеремонных редакторов, через руки которых когда-то прошли произведения поэта. Мне пришлось самой делать корректуру из опасения, что корректор, который был не в курсе особенностей стиля Тарковского, учудит что-нибудь с пунктуацией или с авторским написанием некоторых слов (так, например, Марина Арсеньевна настаивала на форме «подыматься», а не «подниматься»). У нас состоялся разговор и о любимых живописных произведениях Арсения Александровича. Марина Арсеньевна рассказала, что в кабинете ее отца всегда висела репродукция с изображением Святого Себастьяна, привязанного к столбу и пронзенного стрелами римских солдат. Для переплета я выбрала картину с этим сюжетом кисти великого Тициана.
После окончания работы над книгой М. А. Тарковская тепло поблагодарила меня за сотрудничество, в ее письме было много лестных слов, которые я из скромности опущу здесь. «Чего не сделаешь из любви к поэзии», - отшутилась я в телефонном разговоре с ней.
Очень интересной получилась книга, включившая в себя полное собрание рубаи Омара Хайяма. Издательство пошло по нетривиальному пути и не стало публиковать хорошо известные и ставшие уже популярными в широких кругах читателей переводы знаменитого персидского поэта и мыслителя, а предпочло выпустить в свет принципиально новое издание. Я знала, что существует талантливый переводчик, самостоятельно изучивший фарси и на протяжение 36 лет занимавшийся исследованием и переводом наследия Хайяма, - Игорь Голубев. В печати появлялись его небольшие публикации, но отдельным изданием уже готовая рукопись всего рубайата еще не выходила. И вот мне предстояло подготовить к выходу в свет уникальную книгу, в которой переводчик и исследователь И. Голубев предлагал читателю заново открыть великого поэта Омара Хайяма, давал новый взгляд на его творчество и философию. Переводы Голубева в отличие от большинства работ предшественников были отмечены не только художественной достоверностью, но и академической точностью. В книгу вошли обширная вступительная статья и подробные комментарии. Эта работа могла бы украсить собой известную серию «Литературные памятники». Сейчас рубайат Омара Хайама в переводе И. Голубева, который, к сожалению, скончался в 2011 году, пользуется заслуженной популярностью, его широко издают, но мы были первыми.