Бес арабский - роман в стихах - глава 3

ГЛАВА  ТРЕТЬЯ

БЕССАРАБИЯ.  КИШИНЁВ.

«Vrai  demon  pour  l espieglerie,
      Vrai  singe  par  sa  mine,
Beaucoup  et  trop  d etourderie,
      Ma  foi, voila  Pouchkine».
                А. С. Пушкин  («Mon  portrait»)

Перевод:
«Сущий  бес  в проказах,
Сущая  обезьяна  лицом,
Много, слишком  много  ветрености –
Да, таков  Пушкин».
                («Мой  портрет»)



                I
Так  пролетело  это  лето,
Сгорело, просто  истекло.
Дождинки  бьют  в  окно  кареты,
Потеет  мокрое  стекло.
Поэт  уже  опять  в  дороге.
Пусть  помогают  ему  боги.
Он  жив, хоть  не  совсем  здоров,
И  едет  в  город  Кишинёв.
На  юге  осень, в  самом  деле,
Не  та, что  в  средней  полосе.
Берёзы  белые  не  все
Свой  золотой  наряд  надели.
И  птицам – тоже  благодать.
Да  лето  же! Ни  дать, ни  взять.

                II
Представишь только  эти  годы,
Как  слюнки  сразу  потекут.
Тогда  проклятые  заводы
Ещё  не  встали  там  и  тут.
Светлы  и  чисты  были  воды,
И  в  благодарность  от  Природы
Все  блага  мира  человек
Имел  на  свой  короткий  век.
И  воздух  был  тогда  целебен,
И  света финиш  так  далёк.
И  если  выйдешь  за  порог,
Собравшись  в  церковь  на  молебен,
На  светофоре  идиот
Тебя  "Тойотой"  не  собьёт.

                III
В помине нет  машин  в  том  веке.
Что  делать, если  век  такой!
Хоть сотню лет трясись  в  телеге,
Машин  не  встретишь  ни  одной.
Конечно, это сказка просто!
Там от погоста до погоста
Пылит по полю тарантас
В котором быть не может нас,
Но  время  мы  не  выбираем,
(Скорее, выберет оно).
Так что сиди, смотри в окно,
И  как  бы  не  казался  раем
Тот нетаксомоторный  век,
Нам  пыль  глотать  своих  телег.

                IV
Но  вот  уже  он   в  Кишинёве,
Где  Инзов  с  ним  порою  строг.
Благодаря  арабской  крови,
Сидел  он  часто  без  сапог.
«Хлопот  с  ним  больше, чем  по  службе».-
Так  Инзов  извещал  по  дружбе,
Когда  садился  за  письмо.
Да  только  Пушкин  всё  равно,
Хоть  знал, что  вновь  наказан  будет,
Не  мог  сдержать  свой  буйный  нрав,
И  генерал  был, в  общем, прав,
Ведь  если  умный  честно  судит,
Достойно  это  лишь  похвал.
И  Пушкин  это  понимал.

                V
Хоть  случай  без  сапог  остаться
Происходил  не  каждый  день,
Он  мог  бы  каждый  день  стреляться,
На  честь  свою  завидев  тень.
И  к  женщинам  его  вниманье
Порой  встречало  пониманье,
Но  чаще  женщин  он  смущал –
Уж  слишком  смело  наступал.
Как  крепости  не  все  сдаются,
Так  же  и  с  женщиной – беда.
Иные – просто  никогда,
Другие  сразу  отдаются.
Понять - задача  не  проста:
Та  перед  вами, иль  не  та?

                VI
Я чувствую, что здесь бы  надо
Совет  полезный  юным  дать.
Иная  крепость  будет  рада
Всё  неприятелю  отдать.
Другая,  есть приём  коварный,
Заманит, и  конец  печальный
У  победителя  тогда –
Что  завоюет,  как  вода
Сквозь  пальцы  быстро  просочится.
Поймёшь,  что  лучше  бы  не  брал,
И  что  напрасно  наступал,
И  даже  может  так  случиться,
Воскликнешь: «Господи, прости!»
И  как  бы  ноги  унести.

                VII
Где  что  найдёшь, где потеряешь,
Никто  не  ведает, поверь.
И  сам,  как  следует,  не  знаешь,
В  какую  ты  стучишься  дверь.
И  что  получишь: в  лоб  ли  скалкой,
Иль  по  спине  тяжёлой  палкой.
И  никакая  ворожба
Ничто  не  сделает – судьба!
И  Пушкин – ветреный  повеса,
Каким  он  в  молодости  был,
Напрасно  часто  тратил  пыл.
Ему  бы  корабли  Кортеса,
Чтоб  силу  силой  подавить,
Иль  материк  какой  открыть.

                VIII
Завидев  милую  головку,
Верхом  он  въехал  на  крыльцо.
До  смерти  напугал  плутовку,
И  без  сапог  в  конце  концов
Опять  томился  под  арестом.
Да  не  томился, если  честно,
А  иногда  был  даже  рад,
На  строк  весёлых  глядя  ряд.
Ему  бы  хоть  клочок  бумаги,
Чернила, острое  перо,
И, генералам  всем  назло,
Шеренги, полные  отваги,
Бросал  он  в  рукопашный  бой,
И  строчки  лишь  ровняли  строй.

                IX
Гусары  время  проводили
Между  пирами  и  игрой,
И  за  игрой  происходили
У  них  сражения, порой.
И времени препровожденье
Взрывалось, и  в  одно  мгновенье
Друзья, посредством  лишних  слов,
Вдруг  превращались  во  врагов.
Игра  тогда  сопровождалась
Шампанским, жжёнкой  иль  вином,
И  над  зелёным, над  сукном
Такие  грозы  разражались!
И  шёл  в  ход  кий, и  шли  шары,
Меняя  смысл  всей  игры.

                X
И  ладно, чаша  круговая
Была  б  на  всех  всего  одна –
За  первой  спрошена  другая,
И  снова  полная  вина.
Шары  летят  замысловато –
Не  лезут  в  лузы, чертенята!
Тот, кто  играл, тот  знает  сам,
Как  они  бьются  по  бортам.
Но  весело! Смеётся  Пушкин,
Совет  спешит  гусарам  дать,
Что, может, кий  отрихтовать?
И,  в  заключение  пирушки,
Как  ниже  пояса  удар –
Орлов  назвал  его  «школяр»!

                XI
Ругал  поэт  себя  позднее,
Как  только  выветрился  хмель.
Орлов, и  следом – Алексеев –
Обоих  вызвал  на  дуэль!
Была  сначала  потасовка.
Орлов  поэта  очень  ловко
Схватил  в  охапку, и – в  окно!
Не  зря  так  горячит  вино!
Дверь  нараспашку – он  вернулся,
И ладно – не  второй  этаж!
Игра  в  другой  вошла  вираж.
Вот  Алексеев  увернулся,
Но  шар  попал  ему  в  плечо.
В бильярдной  стало  горячо.

                XII
 Гусар  к  нему  с  поднятым  кием,
Словно  со  шпагою,  в  бою –
«Ведь  были  ж  схватки  боевые!»
Но  видит  пистолет: «Убью!»
И  бились  бы  ещё, как  звери,
Но  все  наутро  протрезвели,
Липранди  помирил  друзей,
И  долго  слышалось: «Налей!»
Уже  на  дружеской  пирушке -
Мир  полагалось  закрепить,
И  снова  круговую  пить,
Чтоб  не  стреляли  больше  пушки.
Как  повелось  в  России, пир
Венчает  наступивший  мир.

                XIII
А  на  проказника  Эрота
Поэт  нисколько  не  пенял.
Влюблялся  каждый  день,  без  счёта
И  тут  же  сразу  изменял.
«Жить  не  могу  без  этих  глазок!
Что  лучше  есть, не  надо  сказок!
Ведь  лучше  Вари  не  найти».
Но  только, Бог  его  прости!
Встречает  он  красотку  краше,
И  снова  кругом  голова.
И  снова  шепчет  он  слова
Уже  не  Варе  и  не  Маше,
А  Ольге, тёплым  вечерком,
Хоть  с  нею  он  едва  знаком.

                XIV
Кому  он  там  рога  наставил,
Уже, конечно, не  узнать.
Он  трость  себе  завёл  из  стали,
Чтоб  защищаться, так  сказать.
Или  не  трость, а  ствол  ружейный,
Чтобы  какой-нибудь  семейный
Бодаться  с  ним  бы  не  полез,
А  в  трости  был  приличный  вес.
О  нём  распространяли  слухи,
И  слышалось  со  всех  сторон
Как  будто  карканье  ворон.
О  нём  судачили  старухи,
Что  сочтены, мол, его  дни.
Видать,  накаркали  они.

                XV
Ну, то  что  мысль  материальна,
Теперь-то  нам  известно  всем.
Сбывается  не  моментально,
Но  неизменно, между  тем.
Цыганок  всем  известны  бредни,
Но  «не  испортят  нам  обедни»
Их  предсказания  ничуть.
Уж  нас-то  им  не  обмануть!
Но  Пушкин  как-то  сам  признался:
Гадалка старая  ему
Не  напророчила  тюрьму,
А  чтобы  только  он  боялся
Жены  ли, белого  коня,
Блондинов -  также, как  огня.

                XVI
И  Пушкин  иногда  нарочно
Судьбу  испытывал  свою.
Так  он, я  думаю, возможно,
И  без  войны  был, как  в  бою.
Любил  он  звон  мечей  и  битвы,
И  остриё  холодной  бритвы.
«И  смерти  мысль» - его  слова,-
Мила  душе  его  была.
Не  мог  он  в  стороне  остаться,
Смотреть  на  бой  со  стороны,
И  в  этом  нет  его  вины.
И  случай  от  души  подраться,
И  смерти  увидать  оскал,
Он, просто-напросто  искал.


ПРОДОЛЖЕНИЕ - http://www.stihi.ru/2012/03/29/5092