Диван. Глава шестнадцатая. Эпилог

         Миша и Пал Гаврилыч, генеральный директор завода, сидели в купе поезда «Москва- Воронеж», возвращаясь с расширенного заседания Главка. В ходе разбора полётов, в адрес завода было высказано немало добрых слов, но хватало и критических замечаний. Все замечания сводились к одному – требовалось «ускорить, приблизить, увеличить». Было ясно – нужна серьёзная реорганизация производства, связанная с выпуском новых «изделий». Что существующее оборудование не позволяет сделать этого, тоже было понятно всем. Поэтому-то Миша и ездил в Одессу для срочной поставки прессов в новый цех.
         – Ну, что, Михал Михалыч, давай перекусим? Целый день ведь не ели. Если не возражаешь, то вот, мне в главковской столовой организовали с собой «тормозок» в дорогу. Знаешь, что такое, «тормозок»? Нет? Это слово пошло, как мне говорили, от шахтёров Донбасса. Наверное, от слова «тормозить». Делать перерыв на обед. Ну, да ладно, давай, глянем, что нам Бог послал – и он стал распаковывать приличного размера бумажный пакет.
         – А Бог сегодня нам послал… –  Михал Михалыч, дальше я перестаю цитировать классиков, смотри сам.
         В распакованном «тормозке» оказалось сало, хороший кусок запеченного свиного мяса, три варёных вкрутую яйца, небольшие нарезки салями и сыра, два помидора, а также порезанные хлеб и батон.  Кроме этого, «тормозок» содержал в себе бутылку пятизвёздочного армянского коньяка, два лимона и бутылку липецкой минеральной воды.
         Пал Гаврилыч, насколько был наслышан Миша, пил крайне мало, а выпивал ещё реже. Но сейчас, он вытащил стаканы из стоящих на столе мельхиоровых подстаканников и налил в них коньяк, граммов по сто.
         – Порежь, пожалуйста, лимончик, Михалыч. Вот нож, возьми. Грешен я, батенька, коньяк приучен портить лимоном. Да, это глупость, которую когда-то в России придумали, никто больше этот божественный напиток так не пьёт. Не портит.
         Так что я могу сказать тебе после этого заседания? Ты думаешь нас ругали? Разве так ругают! Помнишь, я тебя ногой толкнул, когда ты хотел возразить Серафиму Сергеевичу, а я головой кивал? Таков ритуал, дорогой. Начальник главка поругивает – не ерепенься, кивай себе головой, в знак согласия с ним. А ты ожидал, что нам премию выпишут, или, может, орден дадут? Запомни! Как только тебе пригрезится, что тебя пригласили в Главк для вручения ордена, а дырочку на лацкане ты просверлил заранее, то надо сразу объявить себя идиотом и увольняться. По собственному желанию. Но, уйти, «по собственному», тебе не дадут – выгонят с треском, да ещё и влепят вдогонку редкий по красоте и силе пинок под зад. Смеёшься? Смейся. Ты сегодня имеешь на это право. Давай, всё-таки, выпьем. За нас! – Он выпил коньяк одним глотком. Взял лимонную дольку, пожевал её.
         – Пал Гаврилыч, я не въехал, почему это я имею право на смех?
         – Ты, уважаемый, закусывай. В смысле, ешь, а я расскажу. – Когда первый голод был утолён, Пал Гаврилыч налил ещё раз.
         – Я был прав, назначая тебя на эту должность. Особенно доволен тем, что ты успел сделать за эти полтора месяца. Откровенно скажу, не очень верил, что у тебя что-то получится с этой затеей по привлечению технологов из других городов. А оно, гляди-ка, получилось.
         ....Дело было в том, что, и кадровик завода, и Мишин заместитель безрезультатно пытались найти в Воронеже необходимых специалистов – инженеров-технологов. И не то, чтобы их не было. Те, кто были специалистами – работали и имели перспективу карьеры. Зачем им надо куда-то переходить? Остальные, просто имевшие дипломы, были никому не нужны. 
         Миша взял служебную машину и проехал за десять дней по маршруту Воронеж – Липецк – Тула – Тамбов – Воронеж. Механиков искал в Липецке на спецпроизводстве тракторного завода, а в Туле – среди оружейников. Химиков – в Новомосковске и Ефремове,  Тульской области и в Тамбове. Что уж он там говорил людям – неважно. Естественно, действовал, согласовав вопросы с генеральным. И что? В течение месяца на завод приехало шесть человек на постоянную работу. Шесть квалифицированных специалистов! Один химик – седьмой, прибыл на разговор из Смоленской области – города Сафоново и уехал назад собирать вещи. Все, кто пожелал остаться – были обеспечены временным жильем, с гарантией получения квартир в течение полутора лет.
         – Начальник главка тобой остался доволен. Я же Серафиму Сергеевичу рассказал по «вертушке» о твоём вояже. Он всё расспрашивал, сколько тебе лет, когда защищаешься, откуда ты на заводе. Ну, я-то тебя, считай, наизусть знаю, рассказал, что ты на заводе ещё с техникума.
         Потом я к министру был вызван. Он меня о многом расспрашивал, в основном, конечно, как там завод. Завод-то ему родной, а не чужой, сам понимаешь. О тебе тоже спросил. Серафим Сергеевич, думаю, ему доложил. Откуда парень, откуда такие знания, что за семья,  почему, говорит, не женат? Я ему говорю – женится в этом году. Ты, кстати, когда жениться собрался?
         – Хочу поехать, Пал Гаврилыч, на той неделе, в конце ноября. Никак не получалось раньше, а мне Лиля сообщила, что ребёнок у нас будет. Нет, ещё не расписались, расписываться хотим в Одессе. Кира Исааковна договорилась с директрисой ЗАГСа, что нас запишут в любое время – та стрижётся у неё постоянно. Да её, наверное, пол Одессы знает, а другая половина у неё стрижётся. Женщина, чудо, конечно! Тёщей зову, а как по-другому? Молодо очень выглядит, стройная, а чувство юмора – на высшем уровне. С двадцать пятого года она.
         - Заинтриговал ты меня, Михал Михалыч. Заинтриговал. Слушай, вот я тебя о чём хотел спросить, чуть не забыл. Ты мне расскажи, как твоя бабушка?
         - Бабушку выписали. Спасибо, лучше ей, это правда. Спасибо вам, Пал Гаврилыч. Да я всё, Пал Гаврилыч, понимаю, слава Богу, что жива. Восемьдесят третий, ведь, пошёл. Надеюсь, что внука или внучку на руках подержит. Жить? Жить будем в Воронеже, что я в Одессе забыл. Пока, в бабушкиной квартире. Лиля в этом вопросе умница – куда иголка, туда и нитка.
         – Ты, Михал Михалыч, не волнуйся, я считаю, что в самое близкое время, вопрос с жильём у тебя будет решён. Быстрее, чем ты думаешь. Нет, не в новом доме. Дом, скорее всего, сдадут к новому году, но, пока исправят недоделки, считай, ещё месяца три пройдёт. Просто перед отъездом в Москву  появился у меня хороший вариант или для тебя, или для главного конструктора. Но тот, вряд ли согласится переезжать – дочь у него вышла замуж и уехала с мужем в Питер. И у них с женой, на двоих – прекрасная трехкомнатная квартира в центре, тихая, капитальный гараж во дворе.
         Ну, что? Давай выпьем, Михал Михалыч, ещё по единой. Я обычно редко пью – и некогда, и не с кем, ты знаешь, детей у нас с женой не было, да и ради чего? Здесь, с тобой, я расслабляюсь. Я же живой человек, в конце концов, и, сейчас, не на работе. Хотя, как это директор завода может быть не на работе, я не знаю. Значит, говоришь, тёще твоей тоже сорок девять лет? Мне? Сорок девять, я тоже с двадцать пятого.
         – Пал Гаврилыч! Извините меня, но, ведь, два года прошло, чего вы не женитесь? Ещё раз, извините, что спросил. Сегодня сидим мы, как-то, по-семейному, атмосфера – как дома у моей тёщи. А ваше отношение ко мне я уже много лет чувствую, вот и осмелился.
         – Ты знаешь, Михал Михалыч, я же детдомовский. И жена моя была с этого же детдома, я её с первого класса знал. Нас учительница посадил вместе за одну парту, вот так мы с ней по жизни и шли. Уроки учим – математику, физику, химию – я ей помогаю, а гуманитарные предметы – она мне. Вместе в один университет поступили, но на разные факультеты. Я на физмат, она – на биологический. А там надо химию хорошо знать. А кто ей с химией поможет? Родной и привычный Паша. Я сейчас иногда думаю, может, и не было у нас любви, а только привычка и уважение друг к другу? Не знаю. Но жили мы очень хорошо. Практически не ссорились. Жаль, детей нам Бог не дал. И вот, её не стало. Мне сейчас сорок девять, из них сорок лет я её знал. Это невозможно ни забыть, не выбросить. Но продолжать жить-то надо! Или что, удавиться?
         Был бы моложе, нашлась бы девушка, с которой, я думаю, наладил бы и жизнь. Но я же не юноша и не похож на идиотов, особенно из актёров, которые женятся на молодых девицах. И принимают потом пантокрин из собственных рогов. Хорошо сказал? А захочешь жениться на женщине своего возраста – обычно у каждой хвост из детей и внуков. Чего я, не имея никогда своих, совершенно не хотел бы.
          Где-то полгода назад, познакомили меня поближе с одной врачихой. Она пригласила меня в их кампанию, но не знала, кто я. А я себе роль заранее приготовил – инженер-механик на нашем заводе. Надя – так звали врачиху, меня так и представила. У её товарок это сообщение не вызвало никакого интереса.
         Я не красавец, не атлет. Так, инженер-механик, да ещё не юного возраста. Всего было нас человек девять. Мужиков трое. Я и два врача, как я понял. Пили, скажу тебе, эти бабы-врачихи, «по-чёрному». Да и мужики не отставали. Надя напилась, ко мне потеряла всякий интерес. Когда все насадились просто до безобразия, то эти бабы стали вслух рассуждать, кто с кем будет сегодня спать. Сказал я тебе слово «рассуждать» и засмеялся внутренне. Чтобы рассуждать нужно голову трезвую иметь, или что-то в голове. Ушёл я, конечно. Попал в другую кампанию – опять пьянка. Главный нарколог наш, областной, мы с ним рядом сидели на каком-то заседании, мне поведал, что женское пьянство стало уже угрозой обществу. И резко помолодело.
         – Вам, Пал Гаврилыч, нужна такая женщина, как моя тёща. Вашего возраста, нет «хвостов», которых вы опасаетесь, пьёт мало. Весёлая.
         – А когда ты свадьбу планируешь? В следующем году?
         – Нет. Чего тянуть со свадьбой? Я надеюсь, что свадьбу мы сыграем до конца года, небольшую – мы же с Лилей тоже сироты, как и вы. Вас, уважаемый Пал Гаврилыч, приглашаю без права на отказ. Кстати, там и с Кирой Исааковной познакомитесь.
         ….Пал Гаврилыч надолго замолчал. Он не просто задумался, как это у людей часто бывает, глядя в одну точку. Нет, по движению глаз, открытию и закрытию век, да и по другим характерным деталям его поведения, было видно, что в его голове происходит мыслительная работа.
         – А кто у тебя в свидетелях будет, Михал Михалыч?
         – Если честно, то я не думал. Со стороны невесты, наверное, Кира Исааковна – у неё же своя фамилия.
         – А со стороны жениха должен быть мужчина, это ежу ясно. Добро. 
         Ты, кстати, определился с шофёром? Если нет, то советую тебе взять моего водителя, Ивана. Шофёр, Михал Михалыч, это член семьи, так уж наш мир устроен. Мой шофёр был на операции, потом проходил курс реабилитации, а сейчас вернулся. Конечно, я его возвращаю к себе, привык к нему, как к родному, он меня никогда не подводил и не подведёт, а тебе предлагаю нынешнего, тоже хорошего водителя. Мне его придётся от себя убирать.
         Через день, после оперативки, Иван повёз Мишу на служебной «Волге» домой обедать. Обычно, Миша ел на заводе, но, сейчас, был вынужден ездить домой – Пелагея Степановна была слаба, и дома, слово «готовить», уже забылось. Миша брал в столовой на работе свежую, слегка обжаренную говяжью печень и пюре. Мелко покрошив печёнку в пюре, кормил бабушку.
         – Тебе что врач сказала? Есть печень, пить гранатовый сок. Вот, какое-то лекарство железосодержащее она посоветовала, шофёр съездил, купил. Вечером посмотрим, как его надо использовать.
         За этими разговорами его застал звонок домашнего телефона. Звонила секретарь Пал Гаврилыча.
         – Михаил Михайлович, как пообедаете, Павел Гаврилович вас ожидает.
         – Бабуля, давай-ка вместе жевать. Правда, я по-скорому. Видишь, генеральный ждёт, поэтому давай дальше ешь без меня. Вечером приеду, проверю. В Одессу? В конце ноября собираюсь. Чего мне тебя обманывать. Сказал же – приеду с женой. Будет тебе,ба, помощница. Побежал я.
         В кабинете генерального находился неизвестный Мише пожилой человек.
         – Знакомься, Михал Михалыч. Это наш бывший начальник снабжения – Могилевский Борис Наумович. Он ушёл на пенсию… – лет десять, наверное, прошло, Борис Наумович? Одиннадцать. Я коротко дальше. Борис Наумович решил выехать в Израиль всей семьёй, и у меня по этому вопросу нет комментариев. Квартиру свою, государственную, он освобождает. Понятно? Квартира четырёхкомнатная, в доме, где живу и я, только в другом подъезде. Дом это наш, заводской, заселять квартиру будет тоже наш заводчанин. Так он обратился ко мне с просьбой, чтобы человек, въезжающий в эту квартиру, использовал, как он считает, его неплохую мебель. Или часть мебели. Естественно, оплатив за неё. Я его понимаю, сейчас начнёшь распродавать – и время уйдет, что-то сломается, в общем, больше потеряешь. А уж на внешнем виде это отразится обязательно. Ну, а я с товарищем Могилевским работал долгие годы, поэтому считаю необходимым помочь ему. Если смогу, конечно.
         Ты не понял, Михал Михалыч, к чему я веду речь? Помнишь, я тебе в поезде про квартиру сказал? Или для тебя, или для главного конструктора. Да, тот отказался, а по тебе всё согласовано. Смотри. Вас с женой – трое. В Одессе не забудь справку взять о её беременности. Плюс, твоя бабушка. Это четверо. Плюс, тебе полагается, как кандидату наук, дополнительная площадь. Да, я сказал,  что в феврале защита у нас, в своём институте. Плюс твоя квартира-двушка, которую мы у тебя забираем. Вот оно и решилось.
         Твоя задача, Михал Михалыч, сейчас поехать посмотреть квартиру и, особенно, мебель. Что понравится, оставляй себе, давай поможем Борису Наумовичу.
         Кстати, Борис Наумович, вы что-то будете из мебели с собой забирать? А в какую сумму вы оцениваете всю мебель. Ну, как я могу помнить, я был у вас, но уже давно, может, лет пять назад. За это время многое может измениться, может, продали, или подкупили что? В какую сумму? Ну, что ж. Давайте, поезжайте, и сразу ко мне. Нечего тянуть. Да – да, нет – нет!
         Через два часа, Миша, уже наученный ничему не удивляться, или, по крайней мере, не подавать виду, сказал в кабинете генерального, что доволен и квартирой, и частью мебели. Всю мебель купить не может, не всё нравится, да и денег, сейчас, свободных нет. На самом-то деле, мебель, после старенькой обстановки его дома, была очень пригодной, а некоторая часть – просто новой, хорошей.
         – Борис Наумович, вы снабженец, а это – так, с вашей лёгкой руки, говорят сейчас все в отделе снабжения – национальность. Снабженцы знают всему на свете цену, реальную цену. Давайте вашу цену за всю мебель, но реальную цену, которая должна быть явно меньше той, которую вы мне перед этим озвучили. Сколько? Ещё раз. Понятно.
         Михал Михалыч, я считаю, что это реальная цена. Сколько есть у тебя денег? Знаю, что на машину копишь. Она тебе в ближайшие годы ни к чему – у тебя служебная машина с шофёром. Две третьих от суммы? Хорошо. Борис Наумович, мебель забираем всю. Расчёт сразу, как только Михал Михалыч въезжает в квартиру. Не больше недели. Не благодарите меня. Его благодарите. А вам – добрый путь, хорошо мы работали вместе с вами. Спасибо. Всего доброго. Сейчас прошу, подождите в приёмной, мне надо с Михал Михалычем перекинуться парой слов.
         – Значит так, Михал Михалыч. Деньги – остальную, третью часть, я тебе дам из собственных сбережений. Детей у меня нет, в гроб с собой не заберу. Отдашь потихоньку, слава Богу, ты сейчас и зарплатой не обижен, да и премии пошли неплохие. Добро? Ну, скажи, как квартира? У меня точно такая же, по специальному проекту дом наш строили. А мебель? Ну, понятно. Чтобы у Могилевского была дома плохая мебель – не поверю.
         Неделя срока у тебя на переселение. Слышишь, неделя. Дальше, едем вместе в Одессу. Ну, чего ты глаза вытаращил? Тебе свидетель нужен, или нет? Мужчина, со стороны жениха? А у меня, признаюсь тебе, это повод посмотреть на твою тёщу. Уж больно ты её мне расхвалил. А тебе я, Миша, верю! Прости, можно я тебя буду изредка так называть, но на работе больше никогда? Спасибо. Так, что? На следующей неделе едем? Едем. Дальше нам с тобой надо будет год закрывать, времени для поездок не будет.
       Они прибыли в Одессу утром, около десяти. Дверь открыла Кира Исааковна, одетая строго, но нарядно. Лиля выскочила из двери и бросилась Мише на шею, не видя больше никого. Прижавшись к Мише всем телом, она закрыла глаза и затихла.
         – Лилечка, деточка, зайди в дом, что ты Мишу держишь на лестнице.
         Пал Гаврилыч стоял в прихожей в кожаном плаще, сняв шляпу. Чемодан он успел поставить, его портфель Кира Исааковна поставила на диван. Шляпу – на вешалку.
         – Вот вы какая – сказал он, сняв плащ. – Как же хорошо о вас ваш зять отзывается. Видно есть, за что.
         – Прошу – жестом и словом Кира Исааковна попыталась скрыть удовольствие от высказанных слов. Они прошли в зал, осмотрели стол, накрытый по-праздничному. – Мужчины, снимите пиджаки, вы дома, а не в кафе, идите, мойте руки, а потом прошу за стол. Прошу прощения, не представила Виорелу, мою приятельницу.
         После нескольких рюмок водки под гефилте фиш с хреном, Пал Гаврилыч поднял руки вверх и попросил рассказать, что это он ел.
         – Гефилте фиш, фаршированная рыба – сказала Кира Исааковна. – Но, сколько я у других не пробовала, абсолютно не то. Её готовить умеют только еврейки. Вам повезло. У Миши жена – русская, но тёща – еврейка. Значит, без гефилте фиш вам не жить.
         Пал Гаврилыч ещё не знал, что он нажал на спусковой курок разговорного механизма, который трудно остановить. Что ему теперь будут рассказывать обо всём, много, подробно, но душевно. 
         – В пять часов будет обед – сказала Кира Исааковна – а на обед у нас будет боршть.
         Когда Миша и Лиля узнали, что регистрация завтра в двенадцать, то попросили извинения и удрали на квартиру к Лиле до пяти. Квартира ожидала Мишу постоянно и никому не сдавалась. Когда Миша с Лилей вернулись к обеду, Виорелы не было, а «Кира и Паша» – так они теперь себя называли друг другу – ворковали. Уже, не как чужие люди. В обед Пал Гаврилыч попробовал боршть. Конечно, с копчёным гусем.
         – Позвольте мне несколько слов – сказал он. – То, что я сейчас скажу, поверьте, абсолютно точно, оттого и обидно. Значит, так. Всё, рассказанное мне Мишей об этом доме – слабо, скудно и бесцветно. Прости, дорогой, за  Мишу, но мы не на работе. Невозможно было из его слов составить яркую, цветную картину о тебе, Лилечка, о тебе, Кира. Невозможно было почувствовать атмосферу этого дома. Он же, во время его нахождения в Одессе, в одиночку, а это несправедливо, пользовался этим потрясающим домом, а мне вешал на уши только доклады о прессах. Но, я ему прощаю, теперь же я знаком с вами, уважаемые дамы! Я пью за этот дом, под этим словом я подразумеваю и территорию, и всех присутствующих здесь. Ура!
         После обеда, переходящего в ужин, Миша с Лилей опять удались в своё гнёздышко, оставив наедине «Киру и Пашу».
         В загсе наутро был выходной день. Однако, по просьбе Киры Исааковны, заведующая, предупреждённая заранее, совершала свадебный ритуал. Она говорила заученные, привычные слова, которые отнюдь не стали от этого банальными.
         Миша вспомнил классику – молодые стояли, как барашки.
         – Сегодня, двадцать пятого ноября 1974 года в отделе ЗАГС Киевского района города Одессы регистрируется брак Захарова Михаила Михайловича и Дворниковой Лилии Сергеевны.
        Дорогие новобрачные, в жизни каждого человека бывают незабываемые дни и события. Сегодня такой день у вас - день рождения вашей семьи.
         Семья - это союз любящих людей и союз добровольный. И, прежде чем зарегистрировать ваш брак, я обязана спросить вас, является ли ваше желание вступить в брак искренним, свободным и хорошо обдуманным.
         – Прошу ответить вас, Лилия Сергеевна.
         – ДА!
         – Вас, Михаил Михайлович.
         – ДА!
         – Учитывая ваше обоюдное согласие, которое вы выразили в присутствии свидетелей, ваш брак регистрируется. И я прошу вас подойти к столу и подписями скрепить ваш семейный союз.
         Они расписались в книге регистрации, Лиля всё посматривала на своё обручальное кольцо и глаза её сияли. Сияли так, как это было в первый день их знакомства с Мишей. Сияли, как сияют глаза у всех женщин, когда они любят.
         Вечером, когда все сидели за праздничным столом в квартире Киры Исааковны, Миша попросил разрешения, поднялся и стал говорить здравницу. Он хорошо сказал обо всех находящихся за этим столом. Не забыл поблагодарить и Виорелу, сидящую с ними тихо, молча, но, как всегда, необыкновенно вкусно всё наготовившую.
         В конце своей речи, когда уже были упомянуты и Одесса, и Воронеж, он, случайно глянув на «Киру и Пашу», увидел глаза генерального. Запнувшись, тихонько толкнул Лилю, а та ему кивнула на Киру Исааковну. «Паша» смотрел на «Киру» не отрываясь, а та – на него. И глаза у неё сияли.
         Господи – подумал Миша, сглотнув комок. - Прости меня, господи! Я неверующий, но обращаюсь сейчас к тебе. Помоги. Я, смертный, помог им найти друг друга, а тебя, всемогущего, прошу помочь обрести им счастье. Дай им любви, тепла, ну, я не знаю, господи, что ещё можно для них попросить. Но, прошу, дай! И пусть они будут вместе!