25 марта - письмо в северо-западную провинцию

Захотелось весны. А погода — дерьмо, как назло.
Двадцать пятое марта — снежит. Нам когда-то везло
в эти дни загорать, ковыряясь в раскопанных грядках,
обрезать и вязать виноград. А теперь — холода
не уходят никак. Как у Бродского, право, — беда
и у вас, и у нас одинакова: сыро и гадко.

Я от скуки курил, чистил обувь, опять убирал,
слушал радио — дрянь: то попса, то какой-то хорал,
но потом был отрывок второго концерта, в котором
состязались Петров и Светланов — вот это весна!
Я курил на балконе. Под снегом дрожала сосна
от ударов рояля, и плакали клёны от спора

пианиста и скрипок. И вдруг на одной из ветвей
у балконных перил мне в окно заорал соловей —
кроха, серенький — так, будто в тёплое время — к рассвету,
словно он не под снегом, а между цветков алычи
или в белой цветущей сирени — кричит и кричит,
и — плевать на погоду, и дела до этого нету!..

Как он спорил с оркестром, с рахманинской темой, с зимой,
как орал он над улицей — грязной, холодной, немой,
безнадёжной — балконным дверям и оконным квадратам,
вопреки холодам и весне опоздавшей в укор —
как он стойко и честно, и чисто допел до-минор,
отзываясь на каждый аккорд или звук Moderato!..

Не замёрз бы ты, кроха, — пока что не время для свиста!
Эх, услышал бы Фёдорыч или Арнольдыч солиста...