Post scriptum

В любом случае каждый шар это куб, -
шептала Герда захмелевшему Каю.
Превращение начнется, как только Хома очертит круг.
Я заклинаю –
Оставляй мясо полусырым, несолёным.
Для каннибализма последних самураев это то, что слаще меча.
Когда прикуриваешь от углей, не морщись,
оставайся спокойным.
Знай, в четырех стенах моих ладоней
по батареям зря не стучат.
Будь мудрым, как вселенная,
и, если театр и начинается с вешалки,
то картина уж точно не с красок или холста.
Знай, только у пчёлки жалко. У тебя же – жало!
И яд его слаще в тумане
или когда в горах настигает гроза.
И в каждом твоем движении во мне
чтоб, точно след от хлыста,
слышишь,
что-то в воздухе визжало,
закусывая губы и закатывая глаза.
Не оставляй меня одну.
В мыслях говори со мной.
Пусть я там буду мигающей лампочкой, музой,
монеткой, летящей ко дну,
деревом, едой.
Когда наговоришься – вытри губы
и язык, пока он не стал прибрежной медузой,
монетка – мелочью, еда – сонливой горечью,
дерево – срубом.
Не забывай, что тайна твоя - остров,
самостоятельно отрезавший себя от континента,
и будет впредь она
точно кусок пирога,
неизвестно кому адресованный и оставленный
на кухне чужеродным элементом.
И, прежде чем заводить часы перед сном,
дабы твоя любовница не проспала
ранний кофе и, следом, самолет к дому,
проверь – перерезана ли лента
между добром и злом,
между телегой и ослом,
между началом и концом,
дабы одно не мешало другому.
Знай, единожды – всё равно, что никогда,
но и это не дает тебе право загонять лошадь,
врезая ей во взмыленные и кровоточащие бока начищенные ожиданием шпоры,
точно издеваясь перочинным ножиком над телом бездыханного врага,
вытащенного обезумевшей толпой на площадь.
Ничто не свято.
Брюки, тень, календарь не имеют смысла.
Подоконник, сигареты, шторы разъедает слякоть.
Пресное скисло.
В скверах и парках дождь изначально сильнее
будь то до или после сумерек.
Не важно.
А теперь помножь эту силу на сумму
глубин всех рек
и раздели на то,
от чего действительно страшно.
И ты получишь формулу для взгляда,
который ты не мог объяснить,
высасывая свои влажные черты,
за нитью нить,
 из запотевшего зеркала,
подобно тому, как высасывают 
из горячей ранки горький нектар яда.
И только тебе решать – где здесь литота,
а где гипербола.
Я очерчиваю территорию вокруг себя
психо-аналитическим мелом.
Ты же очерчиваешь её своим собственным телом.
Не забывай, ты обычный человек –
ты можешь уснуть в ванной.
Во время сиесты во вторник может придти
вместе с похолоданием прошлогодний четверг,
и тебе не покажется это странным.
И тебе не покажется странным, что когда шары
разлетятся в разные стороны,
они так и не достигнут своих луз.
Это потому, что я так решила!
Ты спишь, я беру твой сапог и втыкаю в подошву шило!
И корабли всплывают на поверхность,
оставив на дне живой груз.
Ты сильнее – может хватит тогда говорить
на одном языке молчания?
Иссяк мой словарный запас.
Что чайник кипит, что звонит телефон – всё одно –
мычание.
Я сбрасываю карты. Снимаю маску. Я пас.
Можно поменять комнаты, обои,
но не в мелодии ноты,
воспроизводимые всё чаще от зевоты.
В этом и кроется секрет постоянства
 – в скуке.
Песня невинности и опыта – есть форма рвоты,
форма инстинкта пространства
предоставлять свои апартаменты во владение
нашедших друг друга кобеля и суки.
Кто бы не сказал тебе всю правду,
Кто бы не раскрыл перед тобой свою тайну –
В темноте блеснет над спящим телом сабля
И начнется травля.

И когда ты прочтешь последнюю главу,
начинающуюся так же, как и пролог –
не говори, что я тебя об этом не предупреждала –
я ждала тебя с самого начала,
в предрассветных сумерках, раньше всех, у причала,
и к последней странице,
как к последнему твоему-моему вагону
бежала
со всех ног.
И вонзались иглы в ладони
от каждого прикосновения.
Месяц кусал в шею темноту,
спасаясь от солнечной погони,
желая проникновения в неё всю,
выгибая спину,
как её выгибает врезавшийся со всей дури
в тупик поезд,
и летящий под откос,
царапая о низкие ветки щеки окон,
выплевывая из-под колес звуки и глину,
чемоданы, станции, перья взлетных полос,
чешую посадочных мест,
заправляя за ухо выпавший локон,
ища во всех взглядах страну чудес,
где на всех хватает женихов и невест,
и найдя счастливый билетик, кричать:
Вот он! Вот он!

Когда успокоишься, хмелем растасканный,
огрызаясь сам с собой,
словно неудовлетворенная любовница с любовником,
и листы заполнятся новыми сказками –
выйди задним двориком,
там есть качели, взмывающие выше ели
на груди утеса-великана.
С них видно всё.
Весь мир – от океана и до океана.
И даже не родину, а маленькая родинку,
но свою.
И там, где должно быть колечко – лишь родинка.
А пока спи, душа моя,
а я тебе тихонечко спою.