Промежуточный итог

Мне, наверное, нечего больше сказать.
Все осталось в мирах, пылью скрытых навеки.
Мне, наверное, просто некогда танцевать
Под дождями. Я вырвалась из-под опеки
Дроссельмейера. В жизни финал не такой,
Не из сказки, и все обрывается раньше.
До того, как в реальность привносят любовь.
До того, как прорвется Армада к Ла Маншу.
До того, как племянника в дом приведут….
До того. Нами созданный мир не успеет забыться…
Я забыла, как люди реальность зовут.
Но я помню, что «amen» мешает молиться.

Победа-Зигфрид. Мне никогда не встретить его. Да и не был он никогда моим героем. Больше всего в пять лет я любила Черного Лебедя, то воплощение, которое прекраснейший – уж не знаю, почему, но Ротбарта я всегда выделяла! – рыцарь ставит на место милой, но простенькой Одетты. И конец второго акта – о да, это и есть настоящее окончание истории, не та пафосно-слащавая чепуха, которую пытаются выдать за окончание сказки… И я-то знаю, знаю, как «Pater noser», что Маша рыдает, обнимая игрушку, что нет никакого надуманного продолжения, когда Дроссельмейер приводит своего якобы расколдованного якобы племянника… Есть только безысходность и рассыпавшаяся мечта.

Настроение цвета засушенных роз.
Желто-бежево. Или багряно-лилово.
Мирта плачет. И Альберт, как проклятый Дрозд,
Унижает любимую трижды за слово.

Я бы не простила. Жизель – тряпка, подстилка для сиятельного Альберта. Я не верю в его раскаяние, не верю в его любовь. Альберт – охотник, и его стремление загнать дичь достойно уважения. Властная Мирта всего лишь уважила сильного… не соперника, нет. Просто того, кто смеет жить по ее принципам. Это дорогого стоит.

Я пытаюсь прорваться. Я верю – мы здесь,
За чертой. По дороге из камня бредем, спотыкаясь.
Но мы помним, кто мы. Наши жизни, как взвесь,
Равномерно, дисперсно, смешались… прощаясь
С неподвижным, незыблемым миром вокруг.
Все меняется. Только вампирские страсти
Все мешают поверить, что замкнутый круг
Превратился – банально – в стремление к власти
Над собой и другими. Так груда тряпья
Превращается в сказочно-пряничный домик.
Я, пожалуй, могла бы прожить, не любя.
Я, пожалуй, могла бы прожить без законов…

И все же что-то мешает уснуть. Та история, что мы вели сквозь время и пространство, закончилась именно так, как должна была закончиться. Любимый мужчина вернулся к тем, кто ему дороже всех остальных, сестра сбегает к Всадникам, Мессир превращается с банальнейшего Мастера… Все то же разрушение мира, которое преследует с детства. Неважно. Важно иное: все мы продолжим жить в мире, Нами Созданном. Потому что я устала от предопределенности. Я устала рыдать в обнимку с ростовой деревянной куклой после того, как вложила душу в победу.

Па-де-де превращается в па-де-труа.
Наша жизнь разрушает границы пространства.
И слова «нет», «никто» и «нигде», «никогда» —
Исчезают из нашего славного братства. 
И мы больше не будем – опять по ушам
«Не» стучит как расчетливо-верное скерцо –
Уходить, предавать, оставлять… И душа
Наконец-то войдет в равновесие с сердцем.
И расчетливо-верный безгрешный мотив
Прозвучит равновесием к нашей надежде.
Я могла бы позволить молитве уйти.
Я могла бы забыть. Но не сломанный стержень
Той души, что ломали веками, остался в веках.
Я позволила быть себе верной и нежной,
Я смогла бы простить свой непознанный страх… 

Я верю. Я все еще верю. Как тогда, двадцать лет назад, я знала о том финале, что заложен в либретто, что неизбежно прозвучит, неизбежно будет сыгран, — знала, не требуя подтверждения. Все будет. Никуда не денется.