Индиви дуализм

«У крестьянина три сына:
Старший умный был детина,
Средний сын и так и сяк,
Младший вовсе был дурак.»

Вот были бы у меня братья, две штуки, я б тогда лучше младшеньким стал бы. Хоть с Коньком Горбунком познакомился бы поближе. А братьёв нет, как нет, вот и приходится за всех троих отдуваться по жизни-то. То умная мысля в голову встрелит, то глупая, как у дурака, но чаще «и так и сяк», да, другой раз, и не поймешь сам-то, какая она на самом деле, мысль эта, а батьки-то уже и нету рядом, чтоб рассудил, и уму-разуму научил. Теряешься даже от этого во всякой незнакомой обстановке, а Конька Горбунка так и не встретил покамест. Всё ослы какие-то попадаются, да кони в пальто и без, а у них подпитаться здоровой мыслью, что жар птицу из «Красной книги» ловить, совесть не позволяет. Да и перья из хвостового оперенья у этих жар птиц теперь не сверкают, не горят огнем. Экология ни к черту, а, может, где и нефтью перемазались, и боятся спалиться, всё ж ГСМ как-никак.   

Тут вот пришла ко мне мысль одна, но так до сих пор никак не разберу правильная она, или глупая – Ванькина. Мысль про индивидуализм, про очередной «изм», значится. Про этот «изм» уже многие писали, констатировали, так сказать, его неуклонный рост у моих современников. Кто хвалит, кто бранит его. Те, кто хвалит, они в этом «изме» сами погрязли по уши, и считают, что так только и надо жить-поживать, и растят в себе самом культ своей личности, на всякий случай. А те, которые бранят, выступают за общий, коллективный культ личности, потому что своего «изма» этого им не хватает, или нету совсем в организме. Еще есть, которые «и так и сяк». Так у них, вообще, раздвоение личности происходит на свой личный культ – «изм», и общий, для всего коллектива культ – «измик».

Нет, индивидуализм штука неплохая сама по себе, много лучше стадности, которая другой раз и напугать какого-нибудь не стадного индивидуума может, но только от него автомобильные пробки образуются сейчас во всех городах, и даже на оживленных трассах. А в мегаполисах что-то невообразимое в часы пик творится с этими пробками – транспортный коллапс, да и только, а всё из-за этого индивидуализма. Стоишь в этом заторе, или ползешь потихоньку, а кругом тебя; и справа, и слева, и сзади, и с передка одни индивидуалисты и индивидуалистки в своих лэнд-роверах и лэнд-крузерах едут куда-то, а пассажиров-то у них и нет. Хорошо, если собака на заднем сидение имеется, а то всё в основном по одному в свои тачках передвигаются. Из дома к офису, и из офиса к дому через супермаркет, или торговую точку другого типа.

Раньше, когда индивидуалисты на лошадях скакали и на осликах ездили, их можно было понять, что пассажиров не брали. Скотину берегли и жалели. У них даже поговорка в те времена была в ходу, мол: «Боливар не вынесет двоих».(А Боливар это лошадь одна такая была известная, кто не знает). Так тогда этот «изм» можно было понять и уважать хозяина тягловой или верховой скотины, что не эксплуатирует животину пассажирскими перевозками; всего одна лошадиная сила в ней, и то если накормлена.

А теперешним индивидуалистам с двумя сотнями лошадей под капотом, и четырьмя или семью посадочными местами, можно было б и забыть эту поговорку старых времен, и пробок бы меньше стало на дорогах. А то раньше в очередях за дефицитом люди хоть живое общение имели между собой, а теперь только по телефону позвонишь родным и близким с раздражением, что мол в пробке уже два часа торчу, и всё общение на этом заканчивается. 
Конечно, индивидуализм – двигатель прогресса. Все передовые умы с этим «измом» должны рождаться, и двигать прогресс и в науке, и в культуре. Да во всем без этого качества никакого движения вперед у человечества и не будет, если подумать, и хорошо, наверное, что индивидуализм всё возрастает и возрастает у населения планеты, и тут главную роль в его развитии, конечно, играет «квартирный вопрос», и в меньшей мере личный транспорт.

Раньше, в коммунальных квартирах и очередях индивидуализм искусственно тормозился в своем развитии. При толкотне на общей кухне в часы пик, при очереди по утрам в один общий туалет, без дополнительных удобств, о каком индивидуализме может идти речь? Да он просто гибнет на корню в самом зачатке, или, если и был в недоразвитом состоянии, то чахнет от неудобств и лишений.

Толи дело теперь в семьях состоявшихся индивидуалистов; всё есть для развития и становления «изма». У каждого члена семейства свой туалет, своя ванна, спальня, кабинет, авто, прислуга и прочее, и прочее. Про кухню я и не говорю. На своей кухне ты застрахован от инцидентов, когда соседка тетя Наташа подкинет тебе в борщ кусочек хозяйственного мыла, если ты отойдешь от кастрюльки ненароком. А она любила такие сюрпризы устраивать дорогим любимым соседям от своей неустроенности жизни.

С другой стороны в коммуналке то всё на виду. Все знают, что дядя Петя любит на горшке посидеть полчасика с газеткой, а Лукерья Ивановна сделала «шестимесячную» специально, чтобы сфотографироваться на доску почёта родного Кировского завода, а Сан Саныч через неделю приходит из рейса на Кубу, и его благоверная, неработающая жена Тося перестанет принимать его друзей мужеского пола на ночлег.

В современных домах муравейниках, с отдельными квартирами – норами,  и за высокими заборами частных особняков – «родовых гнезд», имений всё условия для развития индивидуализма созданы, только, другой раз, даже участковому не ясно, в какую сторону этот «изм» там развивается. Нет ли там очага педофилии и наркомании, не процветает ли инцест и другие извращения, тяги к которым не лишены индиви-дуалисты выпуска двадцать первого века. Ни съехала ли окончательно крыша у бабушки – соседки по лестничной площадке от телевизора с его рекламой, и не хотят ли её замочить её внуки, зачастившие к ней в последнее время. Всё скрыто в век индивидуализма за стальными дверьми с глазками в отдельных норах, типа «моя  крепость», за тонированными стеклами тачек, в охраняемых, как военные секретные объекты, офисах.

Вспомнился случай в нашей коммуналке, приключившийся в одну из ночей, когда Сан Саныч был в рейсе. Сам он был интеллигентнейший человек. Из дворян, потомственных морской офицер. Всю сознательную жизнь прослужил на флоте, а после войны работал в торговом флоте на лучших крупных судах старшим помощником.  Скромный, немногословный, а соседка Наташа, за это, и за его нежное отношение к жене, за глаза его звала – «тряпка». Жену Тосю он нашел в Таллиннском порту, где она «работала» портовой шлюхой, в чем ни у кого не было сомнений, кроме её верного мужа Сан Саныча. Женившись на Тосе, он перевез её в Питер, на свою родину, где во время войны погибли все его родные, в небольшую комнатку в нашей коммуналке. Это жилье ему досталось взамен разрушенного бомбежкой дома. Комнатка была самой последней по коридору, и граничила с нашей большой коммунальной кухней, из которой был ход на черную лестницу. Тося, когда Сан Саныч был в длительных рейсах, мягко говоря, не скучала. При своей весьма привлекательной внешности, она была яркая брюнетка, и красивой фигурке, пользовалась большим успехом у совершенно разношерстной публики мужеского рода, среди которых попадались и просто бандиты. Она принимала своих гостей через черный ход на кухне, чтобы не светиться лишний раз, проходя с гостем по коридору.

А жил у нас еще один моряк, недавно демобилизованный. Звали его тоже Саша. Среди всего населения нашей квартиры он был единственный сильный молодой мужчина. Прошел всю войну, и побывал в крутых переделках и на фронте, и уже после войны, на службе, с которой его долго не отпускали на гражданку.   

В ту ночь его разбудила Тося. Она тряслась от страха и всё твердила:
- Бандиты, бандиты. Срывают дверь на черную лестницу. Хотят меня убить. Саша спаси.

Саша, быстро придя в себя, в тельнике и трусах выглянул в коридор, и услышал, как трясется дверь черного хода; того и гляди крюк вырвут и вылетит из кольца. Запор там такой был.
Надо было, что-то делать, чтобы предотвратить смертоубийство Тоси, и возможный погром квартиры и избиения её обитателей неизвестными, но грозными нарушителями социалистической законности.
В углу комнатки Саши стояла круглая дубовая палка с метр длинной. Она была довольно увесистая по причине своей дубовости, а другого оружия у фронтовика не имелось в его доме.
Взяв палочка в правую, а Тосю за шиворот в левую, Саша двинулся к черному входу на кухню босиком для маскировки своих маневров. По дороге к сотрясаемой бандитами двери, Саша шепотом растолковал дрожащей Тосе, что ей надо было сделать, чтобы остаться в живых. Ей надо было ласковым голосом произнести фразу: «Ну, не шумите. Счас, открываю».
И затем по кивку Саши поднять крюк, на который запиралась дверь на черную лестницу. Всё это происходило в темноте, без света. Только фонари со двора подсвечивали потолок кухни.

Когда Тося дрожащим голосом произнесла то, что её просил вымолвить моряк Саша, стоящий рядом с нею, и с поднятой для удара палкой, значительно выше его собственного плеча, и Тося, как договаривались, подняла крюк, дверь резко открыл первый бандит. А  их, как оказалось, было двое.
Тут же Тосю за горло схватила огромная рука нападающего разбойника. В этот момент, наполненный почти трагическим содержанием для Тоси, палочка Саши с силой раскроила лоб насильнику, который тут же ослабил хватку своих сильных пальцев на горле у Тоси, что позволило ей быстро улизнуть с места событий.
Нападавший, видимо, потеряв остатки сознания, упал на своего подельника, после чего доблестный моряк Саша вернул дверь в закрытое состояние, и пошел досыпать остатки ночи, хотя ему очень хотелось высечь Тосю, хотя бы ремнем.

А если бы это была не коммуналка, и Тося жила бы одна, в отдельной квартире, без телефона, без пистолета, и Сан Саныч был бы, как  и тогда в рейсе? Кирдык бы был этой Тосе. И она бы не затаскивала бы меня к себе в комнату, чуть ли не насильно. И ни кокетничала бы передо мной, переодеваясь при мне, когда я, будучи студентом, и живя давно уже в другой квартире, пришел проведать своих соседей по коммуналке, которых я всех знал, как облупленных, и несмотря ни на что их жалел и любил.