Микула

                Микула.
                (начало 20 века)   
               
                1
Наверно каждый, пусть хоть раз, но думал,
удерживая дрожь своих ресниц:
забиться бы подальше куда в угол
и долго не встречать знакомых лиц.
В момент такой сидел я на вокзале
в раздумьях трудных, стоит ли бежать?    
Вокруг же люди бодрые сновали,
боясь куда-то в жизни опоздать.
Но видно, так в судьбе бывает часто:
с картузом набок, не мужик – орёл,
вкатился, распаляясь солнцем ясным,
и, как знакомец, речь со мной завёл.
С ухмылкой выслушав мои печали,
махнул, смеясь размашисто рукой.
- Эх, голуби, вы жизни не видали.
Поедем, друже, что ль тогда со мной.
Устрою я в постой тебя к Микуле.
В деревне тихо, волку подвывай.
А город что, он сумасшедший улей.
Давай, милок, вещички собирай.
Микула наш не зря зовётся бахарь.
Живёт у края ушлым бобылём.
Пусть прибыльщик он, а не свойский пахарь,
но за советом мы к нему идём.
Он ту беду, что ноне тебя давит,
излечит энти дурости трудом.
Мозги за раз тебе на место вставит,
к тому же, справный он имеет дом.         


            
                2
Идём дорогой, а не тропкой дикой.
С такой прогулки можно околеть.
Оно известно, на Руси великой-
великий труд дорогу одолеть.
Прошли орешник, минул лес сосновый.
С пригорка шаром, то наверх опять.
Одно спасенье - мой товарищ новый
большой любитель, видно, поболтать.
-Живём мы, в общем, скажем не богато.
Но милостью нас бог не обошёл.
И не косится набок наша хата,
и в хате нашей не пустует стол.
Исправно родют летом огороды,
весною буйно всходють зеленя.
Не ленным предлагают щедро воды
то щуку, или жирного линя.
Полно дичины в этой части леса,
общинный не пустует его край.
И если в пьянке не добудешь беса,
живи, миляга, только не хворай.
Оно, конечно, далеко до рая,
ешо его не пробил светлый час.
Мы с голодухи хоть не помираем,
жирок-то, это тоже не про нас.

Вот так в пути, за время разговора,
пока дорогу мерили вдвоём,
я узнавал, шагая следом споро,
всю тучу новостей погожим днём.
Попутчик мой - калачик видно тёртый.
То хвастался, то плакался в жилет.
И где-то верно час уже четвёртый
мы добирались до заветных мест.

Дорога лесом в ясную погоду -
бальзам лечебный для цвелой души.
Я красоты такой не видел сроду,
как в этой неисхоженной глуши.
Мы речь вели то просто, то солидно.
Смеялись как безумные до слёз.
И вот под вечер стало уже видно
деревни край за чередой берёз.

                3
Деревня, братцы, это вам не город,
не потому, что сорок тут дворов.
А только не пройдёшь без разговоров,
не поздоровавшись на пару слов.

Не чуя ног, добрался я до дома
что лепится на взгорке у ручья.
Пусть не постель, а прелая солома,
упасть, да и забыли б про меня.
Но не таков заботливый хозяин,
пусть я нежданным гостем к нему встрел,
и полночь за столом  уже встречаем,
и сон наш после третьей отлетел.
Обговорив житейские моменты,
ударили по-свойски, по рукам.
Мне радостно, что не были задеты
причины, побудившие к бегам.
И вот я на постое у Микулы.
Но закачало, словно в речке вплавь.
Зеваю, с хрустом ломит мои скулы.
Глаза слепились, хоть им спички вставь.
Беру тулуп, на печку с трудом лезу.
Теперь хоть в дверь стучись ко мне война.
Хоть к телу раскалённое железо,
но я в плену, в тяжёлых лапах сна.

                4
Не снилось ночью этой мне кошмара.
Я не бежал куда-то, не кричал.
Псов злобных не настигла во сне свара,
и бодрым пробудившись, рано встал.
Давно как утро жарило в тальянку,
и солнце уже было высоко.
Микула видно вышел спозаранку,
а на столе парное молоко.
Под полотенцем пышная краюха,
мух вездесущих скорый разговор.
 Я с печки спрыгнул, почесав за ухом,
и умываться поспешил на двор.

Ох ё, ой, ой, прости ты, мать честная.
Во всех углах бурлила жизнь своя.
То поросёнок хрюкал из сарая,
то кур манил петух из-за плетня.
Вздыхала, призадумавшись, корова
не выпуская вялый сена клок.
А я стоял, не в силах сказать слова,
глядел на жизни райский уголок.
Прошёл чуть дальше краем по дорожке,
за пряслом новым виден огород,
где, наклонился на иссохшей ножке,
                соломенный чудак, смеша народ.
С долбленых ульев вылетали пчёлы,
цветущих трав их запах подгонял.
Их гуд задорный в суете весёлой
каким-то буйством душу наполнял.

                5
- А встал, милок? Оно должно быть тяжко?
Моя настойка в корень продерёт.
Вон солнце, золотой черпая чашкой,
с серёдки озера водицу пьёт.
- Микула, и тебе дружок здорова!
Твоим напитком жахать медведей.
Однако, я смотрю в карман за словом
не лезешь ты за сдачей для людей.
Он расплывался свойскою улыбкой,
лукавинка купалась в бороде.
Я понял, за вечернею наливкой
кумекал он, кого пустил к себе.
Но далее вели себя легко мы,
былую настороженность забыв.
И стали, словно тысчу лет знакомы,
доверие друг  другу проявив.
- Хозяйство, вижу справное такое.
Приятно глазу и достаток в дом.
Дай боже, обходило чтобы горе,
не поджидая подло за углом.
-Спасибо голубь, только вот достатка
не радует обилье с тех-то пор,
лет, почитай, уж пять, как моя бабка
ведёт у бога тайный разговор.
Оно бы мне давно уже не надо,
 но не ярыжкой же, дивить народ.
 Поэтому с рассвета до заката
 мою рубаху разъедает пот.
 Всё веселей, как курица заквохчет,
 и крыльями захлопает гусак.
 Опять же, за работой день короче,
 не так тоскливо, а сидеть то как?
Но где оно, то счастье человечье?
В чём смысл виден кажного пути?
Оно бы може было чуть полегче,
как тайну энту, если обрести.

Я слушал и дивился разговорам.
Откуда, да и как ужилось в нём?
То море не излитого задора,
та скорбь и боль, как крик – «зачем живём»?

                6      
Под вечер часто мы вели беседы,
Прожил неделю, а казалось год.
И пустяком распались мои беды.
И было стыдно, что не знал народ.
Я жил легко середняком студентом,
как щепка, что скользила по воде.
И вот столкнулся, а ведь в мире этом
простор для горя, а вот счастье где?

- Скажи-ка, милай, видел моих пчёлок?
Кому бог разум дал, а где отнял?
А мне обидно стало, до печёнок,
когда я жизню ихнею понял.
Пчела - не человек, и даж не птаха,
законы в наказанье не строчат.
Но без тычков, в работе не из страха,
а как уж нянькают своих пчелят!
Любую тварь возьми на свете божьем.
Безумье большее ты сыщешь где?
Лишь мы- то батогами, то оружьем
сколь загубили братьев на земле.
А скольких мы еще в пылу замаем.
Сколь раньше срока выроют могил?
Чтоб хватким обнаглевшим негодяям
жилось в просторе слаще, чем другим.


                7
Живём бегом мы, а ведь мир не знаем.
Да, собственно, и не желаем знать.
А то, что мне привиделось здесь раем,
извечной каторгой я мог назвать.               
Та верея, что у ворот истёрта,
сколь видела под небом дел чудных?
А кто же я? Какого же я чёрта
себя считал несчастнее других?

А тут ещё к обеду от Микулы
залётных новостей  послушать мог.
Пришёл он почерневший и сутулый
и как булыжник бухнул об порог:
- Ну, всё, милок, теперь без мыла в петлю.
То раньше жили, нынче в гроб ложись.
Напрасно я к старухе своей медлю,
по-глупому держась за эту жись.
- Да что случилось то? Про что ты баешь?
Ты толком хоть поведай не спеша.
И начал он.- Овражек дальний знаешь,
что с речкой сросся в гиблых камышах?
С утра сегодня вёрткою сорокой
приказчик к старосте зайди да бряк:
«Мол так и так, овражек неглубокой-
 земля помещичья,  искони так.
 А то, что раньше ведала община
у старых бар излишней добротой,
теперь же боле нет на то причины.
И по закону больше не ногой.»
- Оттяпали. Ох, баре, эти баре.
Нет совести и жалости в душе.
-Подумаешь, - сказал я. - Что видали
в сыром овраге вы, да в хилом камыше?
- Эх, паря. Дело это не в овраге.
Поболе аппетит иных господ.
А прежний умер нынче, значит, барин.
Метла по-новому теперь метёт.
Плоха та птица, что гнездо марает.
Крестьянин терпит долго, когда жмёт.
Чего, мой милый, только не бывает,
коль сковородкой к заду припечёт.
Вот от того и жутко беспокоясь,
завидел в этом ветерок начал.
Теперь короче можно делать пояс.

Я хмыкнул только, да и промолчал.


                8
Но как бы мы лениво не хотели,
а каждому багаж назначен свой.
Безотлагательно дела велели
вернуться вскорости к себе домой.
Прощаний наших трогательна сцена,
чем души проще, тем они нежней.
Я поклонился давшим приют стенам,
просил не забывать и слать вестей.
Мне полюбилось скромное жилище.
Да… сельская убогость с нищетой…
Но, как не странно, в горе люди чище.
Их жизнь не злобит в суете простотой.
С тяжёлым сердцем и тревожной думой
назад шагал знакомой колеёй.
Уж слишком много прилетело шума
с отобранной помещичьей землёй.
Какие-то давили ожиданья,
последний раз я глянул на село.
А может просто горечь расставанья
была причиной, только и всего?
Иду опять притихшим густым лесом,
домой дорога всё же веселей,
рассматривая долго с интересом
жизнь потаённую среди ветвей.
То там чирикнет, где-то стукнет дятел.
Что мы поймём, увидев на ходу?
Не разберёшь сквозь разноцветность пятен,
быть может ветер, колыхнул траву?


                9
Осенним листопадом дни летели,
разбрызгивая лужи по дворам.
Но вот к началу сретенской недели
пришёл конверт, замятый по углам.

-Желаем здравья, долги ваши леты.
Поклон, касатик, вам из наших мест.
В три картуза насыпаны приветы,
покудова подвесил их на шест.
А сколько слов мне мужики таскали,
что их никак не поместить в письме.
И бабы втихомолочку рыдали,
когда карябал весточку тебе,
да, милый мой, а нынче им не сладко
в деревне мужиков-то кот начхал,
особо та, белёсая солдатка,
с которой звёзды ночью ты считал.

Ну что же, узнаю Микулин стиль я.
И в присказках его весёлый нрав.
Слова витают будто бы на крыльях,
и мысли ладно вяжутся в словах.

-У нас здоровье, в общем, не плохое.
Мы тело носим по земле легко.
Но всё ж скажу, не знали раньше горя,
хоть мыкали с рождения его.
Здоровью так способствует еда,
работой не загруженный живот.
Вода собой не мутит живота,
и тяжести особой не даёт.
Но ежели бунтует он, проказник,
бывает, что и хлебушек жуём,
ну, а когда церковный светлый праздник,
то иногда присаливать магём.


Читаю дальше я, да что ж такое?
Быть может летом, был не урожай?
Иль хворь своей костлявою рукою
повыкосила беззащитный край.


- Таки дела, чичас тебе подробно
поведаю об всём я не спеша.
Так знай, дружище, ежели угодно,
как похудело тело и душа.

                10

-Смурно мы жили раньше, это помнишь?
Теперь веселье нынче день за днём.
С такой потехи, если так не лопнешь,
то в гроб ложиться можно хоть живьём.
Не знаю, чем прогневали мы бога?
Глаза, чьи застил скромный наш уют?
Не прочихалась от пыли дорога,
туда-сюда чиновники снуют.
Помещик новый взял за развлеченье
исполнить всякий прописной закон.
Его похвальное кипит раденье.
Для нас любая новость - новый стон.
С печатью дорога, милок, бумага.
Нам где с земли добыть таких пожив?
К тому же, невозможно ступить шага
казённое лицо не ублажив.
Волочимся теперь с утра до ночи.
Чуть староста не умер от забот.
Оно известно, как судья захочет,
такой у дела будет оборот.
Понятно всем вся важность документа,
не зря их за иконами храним.
А в сути получается момента,
когда мы молимся, то кланяемся им.
Порядок знаем, мы ж не возражаем.
Где суд, милок, - туда всю жизнь несут.
Но так при этом с тела сильно таем,
то нас щипали, а теперь грызут.
Хотели, выпросить мы милость у царя,
кто рот из нас открыть ещё посмеет.
Дела вертаются, надеемся зазря.
Все милости  помещик в сито сеет.
Замордовали, что об стену бейся.
Такое вот житьё, всё жмут и жмут.
Теперь на бога только и надейся,
быть может, душу хоть не отберут.
Вот так, голуба, не дождаться б бунта,
ведь до зачина терпелив мужик.
Неважные делишки нынче тута,
и к драке чаще раздаётся крик.
Да ладно, ну а ты, касатик, как там?
Житьё твоё намного ль веселей?
Уже сколь время пролетело, что ж нам
не подавал в деревню ты вестей?
Коль выпадет минута, будь любезен,
уважь приездом чтоли старика.
Пусть я теперь, как мышка в церкви, беден,
но гостю рад, ты знаешь завсегда.
По чести так, не Машка виновата,
что у неё рубаха дыровата. ( рус. пословица)


                11
Читал письмо, мрачнея от событий.
Живого ничего в моём лице.
Ну как так получается, скажите,
во всей империи подлец на подлеце.
И где бы, не сменили нынче вора,
там за ушедшим силятся поспеть,
и глядь, другая уже рыщет свора
как на законе что-то поиметь.
Повсюду, так заведено в России,
и жмут, как губку, свой народ давно.
Просвета не предвидится нам или
изменится годков так через сто.
Любой закон, придуманный во благо,
мы без потуги тут же извернём,
и, вскорости, казённая бумага
нам обернётся, непременно, злом.
Народ же только молится, да терпит,
пока чинуша сальною рукой
к его прошеньям оттиск не прилепит,
корыстный умысел завидев свой.
А за побором новые поборы.
Ну, хоть штаны последние снимай.
Лихие свищут на дорогах воры,
и в городах за каждой дверью дай.
И стон в стране стоит, и шум от хрустких
костей, что как прутьё у нас трещат.
То россияне пожирают русских
и сыты тем, но большего хотят.
Родные, милые, мы христиане!
На теле, верно, каждый носит крест.
Так пропадём, так вскоре нас не станет.
Какой же зверь себе подобных ест?

А что смогу ответить я Микуле?
С каким ему я покажусь лицом?
Мне правду в уши так теперь задули,
что сам дрожу осиновым листом.
               
               Конец.
 

Бахарь – рассказчик.
Бобыль – одинокий мужчина.
Картуз – головной убор.
Прибыльщик – торговец.
Околеть – умереть.
Цвелое – испорченное, заплесневевшее.
Верея – столб для ворот, калитки.
Прясла – жерди.
Ярыжка – непутёвый человек.
Баять – говорить.
Приказчик – управляющий делами помещика, владельца.
Сретенская неделя -
Лихие (лихо) – зло, (лихой человек – злодей).
Христиане – религиозные люди.