Achtung whiskas! все кошки умрут... 5 декабря

http://www.proza.ru/2011/06/13/252

Achtung whiskas! все кошки умрут... 5 декабря
Спасите Ваших Кошек
     5 декабря

В эту ночь я спал плохо, мысли о Степане не оставляли меня даже во сне. Поднявшись с кровати утром, я, со страхом неотвратимой неизбежности, в первую очередь, посветил на Степу фонариком, который так и оставался лежать на моей прикроватной тумбочке со вчерашнего дня. Отпустило на сердце – Степанчик был жив, хоть и дыхание его было неровным и тяжелым.

Моя рука дернулась, было, погладить бедняжку, но я вовремя остановился – его передние лапки шевелились, будто он куда-то шел. И, наверное, во сне он действительно куда-то бежал – может, на порог встречать кого-то из нас с Лорой, а, может, преследовал залетевшую в комнату птаху, а, может, просто на кухню требовать для себя закуски. Так или иначе, но это, наверное, был сладкий сон, позволявший ему забыть о своих болях и старости. Что ж, пусть поспит мой малыш. Теперь он уже никогда никого из нас на пороге не встретит, ничего у нас не попросит и, по-хозяйски, не потребует.

Да, у нас Степан на самом деле всегда ощущал себя хозяином положения - главным в доме. В его понимании, он был центром всего притяжения в квартире - мы с Лорой были призваны обслуживать и крутиться вокруг него - именно в этом и заключалась наша работа.  Но и он не ленился, тоже работал не покладая рук. И эта работа состояла в том, что он позволял себя гладить, умиляться собой, восхищаться его умом, его сообразительности и его проделкам. Радоваться и гордиться, перед остальными владельцами кошек, его природной мощью, величию и размерами – где еще можно было увидеть такого громадного, отличного от всех, кота – настоящего кошачьего Короля? Да, это тоже была нелегкая работа.

Впрочем, Степа с превеликой охотой выполнял и второстепенную свою работенку – например, он любил утешать Лору, если я с ней, вдруг, поссорюсь, и она, как женщина и как более эмоциональное существо, порядком расстраивалась и могла даже всплакнуть. Тогда он садился к ней на колени и трогательно заглядывал ей в глаза, как бы стараясь утешить. И Лора прижимала Степана к себе, а он, мурча, охотно, в этом случае, отдавался ей в руки и не уходил от нее, пока Лора не успокаивалась.

Я же, если у меня происходили какие-нибудь расстройства, внешне старался их не проявлять, а, наоборот, пытался казаться веселым и даже напевал тихонько под нос какую-нибудь веселенькую дребедень. Но разве Степу обманешь? Он мигом определял мое состояние, сам навязывался на руки, что, как я уже говорил, делать не любил. И теперь я брал его к себе на грудь, так что его голова и передние лапы оказывались на моем плече, и так ходил с ним по квартире, придерживая одной рукой и гладя второй, пока как-то не успокаивался.

Одним словом, Степан был довольно тонкой и чувствительной натурой, он на лету схватывал наше настроение, пусть даже внешне и не проявленное, и если кому-то из нас было плохо, то он легко мог снять с оного любой стресс.

Вообще-то, все кошки, по природе – это весьма независимые существа, которые сами по себе. Тем не менее, в силу сложившихся обстоятельств, обусловленным совместным проживанием на одной территории, для Степана все мы вместе были своеобразным прайдом, в котором главным он, хоть и с натяжкой, но признавал, все же, меня. Однако не только из-за моих внушительных габаритов – почти двухметрового роста и стодесятикилограммового веса, но и потому, что кормил его, в основном, я, да и пищу ему, в большинстве случаев, приносил тоже я.

Причем, закупку кошачьей еды я добровольно взвалил на себя сам, поскольку со временем, научился, почти безошибочно, определять качество рыбы по ее внешнему виду и запаху, поелику Степан по отношению даже к своему любимому минтаю был очень разборчив. С виду свежую, безо всякого постороннего запаха, рыбу он мог неожиданно отвергнуть, лишь едва поведя носом. К этой категории относилась, в первую очередь, практически, вся магазинная рыба. Поэтому за рыбой я совершал вояжи на базар, на некоторые прилавки коего завозилась продукция прямо со склада. Но и там надо было держать ухо востро. Торговцы  у нас в совершенстве владеют искусством выдать дерьмо за конфетку. Например, у заветренной, прошлого промыслового сезона, рыбы они обрубают позеленевшую, у ее головы, часть и потом она белеет ровной свежей молочностью – мол, купите меня скорей! Поэтому надо сразу опасаться такого ровненького, будто отпиленного, среза у рыбы и обходить этот прилавок стороной.

Однако торговые пройдохи, торгующие зимой на улице, могут ничего и не обрезАть, а взять и облить рыбешку у головы водицей, чтобы, образовавшаяся там белая наледь, скрыла ее нездоровый цвет, заодно рыбка и в весе прибавит – все лишний доход! Еще они…Но хватит об этом! В конце концов, я пишу здесь не пособие для обманутых покупателей.

А вот мясо на базаре для всех нас, включая Степу, покупала Лора – только она тут была безусловным специалистом. А главным оценщиком ее выбора – опять же был Степа. Поэтому парное, утреннего забоя, пахнущее молочком, свежее мясо доставалось не только ему, но перепадало и нам.

Вообще, Степан был очень привередлив в еде. Даже те же хохоря мне приходилось покупать в небольших герметичных упаковках, которые после распечатывания и высыпания в тарелочки можно было бы так же герметично запаковать. Либо, купив большую коробку с «Whiskas», мы расфасовывали ее содержимое в небольшие, упомянутые выше мною, пустые пакетики. И тут дело было в том, что после распечатывания больших коробок и более длительного их использования, хохоря тоже как бы заветривались и теряли свои запашистость и вкус, и Степан отворачивался от них.

Ну вот, опять я начал за здравие, а кончил за упокой! – я же начинал о ранжире нашего прайда, да тут отвлекся на привередливость Степана к еде. Так вот, в общей иерархии, вторым номером Степа, разумеется, записал себя. Ну, а Лоре оставался последний номер в этом списке – три. А раз так, то ею можно было кой-когда и помыкнуть.

Так, например, если утром я спал долго и не реагировал на позывные проголодавшегося Степана, пытавшегося меня разбудить, то он взбирался к Лоре на кровать и начинал одними только подушечками лапки, не выпуская коготков, мягко, но требовательно постукивать ее по руке. Если она не хотела вставать и прятала руку под одеяло, Степан сердился, мог даже начать топтаться прямо по ее голове, а это уже не шутка. Представьте на своей голове ходячую двенадцатикилограммовую гирю, хоть и на мягких ножках, да еще, если эти самые ножки невзначай оцарапают вас когтями – мало не покажется! И если Лора целиком пряталась под одеяло, то он мог переключиться на мою голову, либо выковыривал спрятанную Лорой руку из-под того же одеяла, и тогда жене действительно приходилось несладко, поскольку в этом случае совершенно намеренно в ход шли когти. Если же и эта мера не помогала, то Степан мог запросто вцепиться ей в руку зубами – не со всей силы, конечно, но, все же - до легкого кровопускания.

И тогда всякий сон у моей супруги пропадал уже точно, и разгневанная Лора стремительно вскакивала с кровати и взбесившейся фурией бежала за Степой с тапком наперевес, пытаясь шлепнуть им его по спине. Кот, конечно, сбегал куда-нибудь в недоступное для нее место, не дожидаясь шлепков, прятался там, но, в принципе, цели своей достигал - Лора поднималась.

Когда же все утихало, он вылезал из убежища, находил ее и осторожно, с плутовской ухмылкой, поглядывал на нее откуда-нибудь из-за дверного косяка одним глазом. Если ее гнев еще не проходил, то он смывался еще на пару минут, но голод – не тетка, опять он высовывал из-за угла свою уморительную мордашку, и отслеживал реакцию жены. Так могло повторяться несколько раз, пока Лорино сердце не оттаивало, и она не сменяла гнев на милость, впрочем, это могло произойти и сразу. И тогда она подзывала его к себе, голубила, и потом они оба торжественно и чинно шли на кухню: Степан впереди с распушенным, поднятым трубой, похожим на боа, хвостом, а Лора - следом.

Степан хоть и был с виду суров, но по натуре был веселым парнем. Однако он полагал, что делу время, а потехе – час. Под делом он понимал прием пищи, отдых во сне, собственно свою работу, когда он подставлял себя гладить или кого-то успокаивал и все такое прочее. Сообразно этому Степан любил порядок, который он понимал по-своему. Например, иногда ему что-то могло не понравиться в нашем поведении, и тогда Степан требовал прекратить безобразие, но сначала, конечно, любезно просил, а только потом требовал.

Так, однажды, Лора достала старый баян, на котором училась играть еще в музыкальной школе – надо же было ее папе купить для хрупкой девочки-пятиклассницы такую махину вместо, к примеру, скрипки. Из-за этого папе приходилось вместе с дочерью ходить в эту школу и самому таскать баян туда и обратно. Но я отвлекся. Так вот, достала Лора этот самый злополучный баян откуда-то из кладовки, который уже лет тридцать не брала в руки – уж и не знаю по какому поводу – села на пуфик и стала на нем что-то наигрывать.

Степану эти ее музыкальные упражнения весьма не понравились, уж и не знаю почему – то ли собственно музыка, то ли извлекаемые из баяна звуки. Он запрыгнул на приступку мебельной стенки, так что оказался на уровне с плечами жены, и стал мягко касаться лапкой ее голого предплечья, вежливо предлагая прекратить игру. Лора, целиком погруженная в музыку,  продолжала играть. Степан стал раздражаться, задергал хвостом, и все более настойчиво и сильнее постукивать ее по руке. Лора продолжала играть. Степан возмутился окончательно и вцепился зубами в ее предплечье, так что было слышно, как кожа руки, лопаясь, хрустнула под его зубами.

Не буду описывать что потом было, и как спасался Степа от тряпки Лоры, скажу только, что после этого они помирились не скоро – только на следующий день.

И, вообще, музыку Степа не очень-то жаловал. Причем, для него не имело значения – громкая она или нет. Вся музыка поступала к нам через телевизор, поскольку мы с Лорой не большие ее ценители и не пользуемся всякими там CD и прочее. Но с этим-то телевизором Степан поделать самостоятельно как раз ничего не мог, ну, например, когда там шел какой-нибудь концерт. По молодости он попробовал пару раз погрызть этот ящик, но не получив результата, просто смирился и терпел его и не уходил из комнаты, как человек смиряется с шумом проходящего поезда. Особенно невыносимы были для него рулады какого-нибудь Зверева или Тимоти, от которых Степа сразу лез под кровать, уносясь в другую комнату.

Но бывали и редкие исключения, когда ему что-то нравилось, но, в основном, это касалось музыки еще первой половины двадцатого века. Например, песнопения Леонида Утесова или Любовь Орловой. Тогда он снимался с насиженного места, вскакивал на приступку стенки и подходил по ней почти вплотную к телевизору. Там он капитально усаживался и пристально смотрел на экран, наклоняя голову то в одну, то в другую сторону и шевеля усами, словно пробуя сам беззвучно подпевать. Смотря на него в это время, я не знал, что и подумать. Может, он в прошлой жизни был каким-то композитором или Шаляпиным?

…Степан проснулся, тяжело поднялся и, не обращая на меня внимания, пошатываясь, побрел на кухню. Там он пару раз лизнул водички из чеплашки и пошел отдыхать в свое любимое кресло. Вскарабкался он туда с трудом, цепляясь и помогая себе, отощавшими, почти лишенных теперь всяких мускулов и потому ослабевшими, задними лапками. Мне даже пришлось помочь ему взобраться на сиденье. В этот день Сепанчик последний раз отдыхал в своем, как он считал - и с этим давно уже согласились и я – кресле. Больше он не пользовался им никогда, оставив его мне в наследство.

В кабинет пришла Лора, погладила котика и чуть было не упала в обморок, ощутив рукой худобу его тела, ставшую уже зловещей. Я принес ей нашатырь, она вдохнула и заплакала:

- Ах, как же иссох бедный ты наш Степочка - кожа да кости! Я не могу смотреть на него без слез. Хоть бы быстрее все закончилось – у меня рвется сердце.

У всех рвалось, и у меня тоже, но я держался и еще стал успокаивать и жену.

…Степан все так же лежал в своем кресле, когда к вечеру приехал мой внук Влас - они со Степой одногодки, Степа лишь на месяц младше Власа. И когда внуку было год, их вместе так и сфотографировали на память. И вот теперь время этой памяти неотвратимо наступало. Влас был уже в курсе дела, дома ему все рассказали родители, и он сразу прошел к креслу и погладил умирающего котика и попрощался с ним, теперь уже навсегда.

Застолье наше в этот вечер было невеселым, я выпил пару рюмок водки, но настроение мое от этого не улучшилось. Лора только пригубила немного вина, Влас, по малолетству, ограничился лишь «Кока-колой», поэтому веселеть было некому. Пытаясь как-то скрасить общую унылость, я пошутил, обращаясь к Власу:

- Слава Богу, что Степа не умер сегодня, да и Лора с ним утром вместе – я имел в виду обморок, случившийся с женой утром, о котором она успела еще раньше рассказать внуку – вот бы мне были подарочки  на день рождения!

Влас как-то странно и длинно посмотрел на меня, но ничего не ответил, а Лора всхлипнула – настроение у всех оказалось окончательно испорченным…

Начало на http://www.proza.ru/2011/05/26/211

Дорогие друзья!
Стою с протянутой рукой: умоляю, помогите, беднягам,  подайте, котов ради, баллов.


© Copyright: Спасите Ваших Кошек, 2011
Свидетельство о публикации №21106130252