Achtung whiskas! Все кошки умрут... 3 декабря

http://www.proza.ru/2011/05/31/363

Achtung whiskas! Все кошки умрут... 3 декабря
Спасите Ваших Кошек
 3 декабря

Сегодня Степан впервые утром не появился на кухне. Вчерашняя еда оказалась снова невостребованной. Теперь я не стал ее менять, несмотря на то, что пролежавшую нетронутой более чем полдня закуску, Степан все равно есть не будет. Стало совершенно ясно – от еды он оказался окончательно и бесповоротно.

Обычно я вставал раньше жены. И как только утром я начинал шевелиться и ворочаться в постели, Степан был уже тут как тут – стоял около кровати и выжидающе смотрел на меня. Если я долго не поднимался, то он вставал на задние лапы и стучал своей передней лапкой, со спрятанными в подушечках пальцев когтями, по моей руке, напоминая о себе – мол, не забыл ли ты обо мне, папка? - я тут, и, к тому же, ужасно голоден. Или, если какая-то моя часть тела, каким-то образом, высовывалась за пределы кровати, например, рука или нога - Степан начинал мордочкой шоркаться об нее, настойчиво напоминая о своем голодном присутствии. А когда я вставал, кот, задрав широкий, пушистый, великолепный свой хвост трубой, иногда с криком – «Ма-ма-ма-ма»! - мчался впереди меня на кухню, правда, иногда останавливаясь по пути и оборачиваясь назад – не сбился ли я с правильного пути, не свернул ли куда с торной дороги? Причем, кричал он именно «ма», а не «мяу». Правда на старости лет, когда его голос приобрел некую хрипотцу, а в интонациях стала пробиваться сварливость, то уже слышалась даже не «ма-ма-ма», какое-то «маг-маг-маг» или «мяг-мяг-мяг», где буква «г» слышалась не твердой, а, по-украински, мягкой.

На кухне он накрепко обнимал меня всем телом, изогнувшись вокруг ноги, да еще и зацепив ее хвостом, что мешало мне передвигаться. Но иногда, пока я что-то для него резал, он просто падал на пол – на спину, подставляя свое брюшко для того, чтобы его, между делом, можно было погладить, или на бок, подвернув голову и внимательно поглядывая на меня одним глазом. Но и в такой позе он обязательно касался меня – лапкой ли или кончиком хвоста, как бы контролируя мое тут присутствие.

Вообще, Степан умел в нужное время привлечь к себе внимание – в данный момент поза, обычно грозного, своенравного, кота была трогательно-беззащитной, он как бы говорил: «Вот я, папка, твой сынок тут голодный лежу, делай теперь со мной что хочешь!» А что я мог с ним поделать? – ничего, только отвлечься от готовки и погладить по тугому брюшку, приговаривая свое обычное к нему обращение: «У-у, драный ты мой Степанчик! Молоде-ец, ух, молодец, сраный мой ко-отик!» В ответ на ласковый тон и поглаживание, Степан потягивался, вытягивался во весь свой рост, одновременно вытягивая и свои ручки-ножки, и иногда при этом и потрясывал какой-нибудь одной задней лапой, словно заводил мотоцикл перед отъездом. Лора, когда видела его этот забавный выверт, так и говорила, мол, опять де Степа  мотоцикл свой завел.

Так всегда, со Степана, начинался мой день, моя служба – сначала кормежка, а затем уборка обоих его туалетов. (Впрочем, заканчивался мой день также на службе у Степы – я готовил ему еду на ночь и снова проверял его туалетные посудины – необходимо было, чтобы к ночи они оставались чистыми). И, только обслужив по полной программе кошака, я уже мог заняться и самим собой. Почему так получалось, почему, например, не Лора занималась котом, особенно, по утрам и вечерам? Она что, пренебрегала им или меньше меня любила? Вовсе нет, просто, как правило, я раньше ее вставал по утрам и позже ложился спать. Если же случалось наоборот, то на моем месте оказывалась она, впрочем, это было исключением из правил.

Я уже говорил, что Степан всегда любил поесть. Рыба и разномастные хохоря – как мы с женой называли подушечки «Вискас» - входили в его постоянный дневной рацион. Причем ел исключительно морскую рыбу, в основном, предпочитал минтай, но, с охотки, мог поесть и мойвы. Этой мойвой, в количестве двадцати килограмм, я запасся на первую предстоящую у нас Степану зиму. Тогда стояли тяжелые девяностые годы, жестокая инфляция превращала деньги в бумагу в считанные месяцы, поэтому было выгодно, как только они появились у кого-либо, сразу превращать их в товар. Так поступил и я после очередной получки, купив два лотка мойвы для Степы и шестьдесят банок тушенки для нас с Лорой. Эту мойву и тушенку я хранил в металлическом гараже всю зиму, откуда, время от времени, таскал все это домой. Вот тогда-то Степан к мойве и привык, хотя особо и не полюбил. (Кстати, что касается тушенки, то с тех пор она у меня комом в горле стоит).

Через день в рационе Степана появлялось еще и мясо – чаще вкушать это блюдо он попросту отказывался – а в промежутках мясных дней Лора варила ему манную кашку с маслом. Все остальное – кусочки колбасы, жареной картошки, вареной курицы и прочее, он ел понемногу и только с рук, причем с таким видом, будто делал нам одолжение. Бывало, он и сам присоединялся к нам, когда  мы с Лорой обедали в зале у телевизора за низеньким гарнитурным столом, сидя на угловом диване. В это время Степан запрыгивал на диван ближе к Лоре и, забавно шевеля носом, принюхивался к запахам, идущим от расставленных на столе блюд. И если ему что-то нравилось, он провожал взглядом ложку или вилку с закуской от тарелки до Лориного рта и обратно, обижался, если эта закуска проходила мимо него, и тогда требовательно постукивал Лору лапкой по предплечью, выпрашивая свою долю. Той приходилось отвлекаться от обеда и предлагать коту кусочки пищи, извлекая ее из тарелок. Иногда так кормил его и я.

Отведав того сего с руки и отворачивая морду в сторону, если ему больше не хотелось есть, Степан спрыгивал с дивана и степенно удалялся, а нам приходилось прерывать собственную трапезу и идти мыть руки.

Случалось, проголодавшись и не найдя на кухне никакой еды или что-то вообще для себя подходящее, чего бы хотелось отведать в данный момент, Степан сам подходил к Лоре, но чаще ко мне, и выпрашивал какой-либо деликатес. Для этого он, как и на кухне, прижимался боком и изгибался вокруг моей ноги всем своим телом, как бы, обнимая ее. Обратив на себя таким образом внимание, он валился на бок или на спину, и потираясь головой или губами о ковер, опять же подставлял животик, чтобы его погладили и, одновременно, показывая тем самым, что животик этот пустой и неплохо было бы его наполнить. Разумеется, приходилось его гладить, бурчать ему что-то ласковое, а потом идти с ним на кухню и разбираться с его внеочередным обедом.

Если же он приходя попрошайничать и, обнимая ногу своим телом, не находил во мне отклика, когда я, например, был занят за компьютером, то садился рядом и передней лапой постукивал по моему колену, пока не привлекал должного внимания. И только повернешься к нему, недовольный тем, что меня отвлекают не вовремя, как сразу же встретишься с его, заглядывающими прямо мне в душу, умильными глазками на милой мордашке. И сразу же всякое недовольство само собой куда-то испаряется. Ну, как, после этого, не встать и не покормить его? Но случались и такие моменты, что сразу невозможно отвлечься, и тогда, в конце концов, терпение Степы истощалось, и он мог куснуть меня за ногу, но несильно, без кровавых отметин – так, для порядка, чтобы не забывал службу.

Словом, поесть кот любил, и от хорошей кормежки выглядел великолепно: у него была густая, ухоженная, с плотным подшерстком, шерсть, мягкая и нежная, в целом, не слишком длинная, кроме как на спине. И там она пробегала по ней крупной плоской волной со скругленными краями, будто по позвоночнику зигзагом прошлись гребнем. И еще у него были офицерские галифе на задних лапах, а между пальцами – пучки шерсти; пушистый, как веер хвост, весьма мощный в основании; воротник вокруг шеи, правда, не столь заметный, как у чистокровных сибиряков, но также переходящий по низу мордочки в небольшие брыла, мохнатые изнутри уши, с легкими кисточками.

Причем, Степа прекрасно ухаживал за своей, редкого голубого окраса, шубейкой сам, вылизываясь и моясь лапками, на которые наносил слюну шершавым, как терка, языком. Тем не менее, иногда у него образовывались котяшки, с которыми самостоятельно ему справляться не удавалось, и тогда, вооружившись стальной щеткой, за дело бралась Лора. Вычесывала она Степу мягко, придерживая его на полу одной рукой и стараясь не причинить коту боли, но, все же, не всегда все происходило гладко и безболезненно. И тогда Степан окрысивался и моментально мстил, правда, не Лоре, а щетке. Он выворачивался из-под ее руки и, утробно урча или рыча – я до сих пор не могу понять, на что больше походили издаваемые им в минуты ярости звуки - бил щетку лапами и кусал. Конечно, Степа не был законченным идиотом, и цапал щетку не за стальные иглы, а с обратной стороны - за древко.

…И вот сейчас, уйдя с кухни, я вновь обнаружил Степана в своем любимом кресле. Он не спал, а лежал тихо, с открытыми глазами, зрачки в которых были расширены и отрешенно смотрели куда-то внутрь себя. Я погладил парня:

- Ну что ты, малыш, стареешь? Окончательно решил бросить нас с мамкой?! – с выступившими на глазах слезами вопросил я его.

Степан откликнулся лишь легким шевелением хвоста. Ладонью я ощутил необычную зубчатость его позвоночника. Когда, будучи в порядке, Степан был в теле, и я его гладил - этого позвоночника вообще не ощущалось, просто под ладонью оказывалась крутая, покрытая шерстью, мускулистая спина. Позвоночник же стал прощупываться гармошкой совсем недавно - уже осенью, когда кот стал мало есть, но тогда он не был еще столь ощутим.

Последнее время Степа ел все хуже и хуже. И реже. Хохоря он съедал неохотно и мало, рыбу он уже не глотал кусками, а только разжевывал ее, высасывая из кусочков соки, а оставшиеся ошметки оставлял на тарелке. И тогда я стал покупать ему жидкий "Whiskas" для котят, который он, вроде бы, ел с бОльшей охотой. Правда, внешне он не казался столь уж исхудавшим из-за своей роскошной шубы, но когда Степан, бывало, прижимался к моей ноге, и я гладил кота по боку, то ощущал, как живот его впал, а грудная клетка стала выступать наружу относительно живота, чего раньше не замечалось. Мне даже показалось, что и хвост его как-то потерял свою великолепную опушку, вроде как, тоже похудел…

Днем к нам приехал мой сын Женя со своей женой Яной и моей внучкой – восьмилетней Полей. Послезавтра у меня будет день рождения, но сын уезжал накануне в командировку и все они, кроме внука, который собрался придти послезавтра, прибыли поздравить меня на два дня раньше.

Мы собрались в зале, пришел и Степан. Запрыгнуть на диван ему было теперь трудно, он слабел с каждым днем, и кот сначала с трудом вскарабкался на более низкий пуфик, а потом с него перебрался и на сам диван. Но не просто устроился на нем, а подошел к Поле и лег рядом с ней, положив ей голову на колени. Поля торжествующе посмотрела на всех, в ее глазах был благоговейный праздник, словно она попала в церковь на Рождество Христово – смотрите, мол, Степан сам к ней пришел! Никогда до этого он так не поступал, а ведь она всегда так старалась добиться его внимания, только бестолку. Откуда она знала, что Степан пришел прощаться навсегда? Ведь я еще никому не успел сказать о его намерении уйти из жизни…

Да, характер у кошака был еще тот! Сибирский характер - настоящий дикарь. К себе он, кроме нас с Лорой, никого близко не подпускал и не то что на руки взять, но и просто погладить себя редко кому позволял. Он щерился, шипел, утробно рычал, показывал зубы и мог запросто покусать и поцарапать. Хотя многое в его поведении зависело от того, кто его домогался: знакомые и  близкие к нам люди, либо это был кто-то со стороны – соответственно и Степан мог либо просто удалиться с королевским достоинством, а мог и внезапно цапнуть. И еще он при этом частенько издавал некий странный звук, похожий на громкое кваканье лягушки, какое-то ваканье: откроет пасть, вакнет и тут же захлопнет ее.

Не очень-то Степа любил и, чтобы кто-то из нас с женой брал его на руки, но просто терпел это надругательство, как-никак – родители. Я и Лора были для него тоже котами, только малость другими – большими, двуногими и без шерсти и хвостов. Но, все же, котами, поскольку никем иным родители быть и не могли. С большой натяжкой котами считались мой сын и члены его семьи, только те были уж совсем какими-то недоделанными. Были, конечно, и посторонние коты, больше похожие на Степу, но о них не стоило и говорить – так, мелочь пузатая, недостойная никакого внимания. А все остальные были просто – собаки. Конечно, кое-кого из всех вышеперечисленных можно было как-то терпеть, коли уж они приходили в гости к родителям или приходились им родственниками, что называется, седьмой водой на киселе. Но ведь всех подряд терпеть невозможно!

Как-то к нам приехал из Казахстана по делам своего бизнеса один редкий гость – Леонид. Вместо гостиницы остановился на пару  дней у нас. Был он крепкий мужичек средних лет с самоуверенным характером, но несколько бесшабашный. Мы его, впрочем, как и всех, кто не был знаком со Степаном, предупредили, чтобы кошака не касался – не трогал и не пытался гладить. И вот, сидим мы за столом, обедаем под водку-селедку, а Степан пришел и сел на диван рядом с Леонидом, едва того собой не потеснив в сторону, с видом этаким независимым, показать, что именно он тут хозяин. Леонид смотрел-смотрел на Степана восхищенно да и не удержался – ну как не погладить такого великолепного кота, руки сами так и тянутся. Взял, и сначала несмело погладил по его голове – Степан не реагирует, лежит себе вальяжно. Леонид поглядел на нас округлившимися своими голубыми, с хмельной поволокой, глазами – вот, мол, ничего же страшного не происходит. И невдомек гостю, что за видимым спокойствием кошака кроется уверенность и сила, готовая взорваться в любую секунду. Погладил кота смелее, по всей спине – водочка храбрости придала. Вижу, Степан недовольно хвостом шевельнул, но не уходит – как же, пусть и незнакомый дядька, а, как ни крути, - гость, и хоть Степан тут и хозяин, но на первый раз фамильярность прощается.

Я говорю Леониду:

- Слушай, Леня, смотри, как бы Степан не цапнул тебя, лучше бы ты не трогал его.

- Да нет, я ведь глажу – и ничего, - отвечает, рюмку очередную на грудь берет и снова Степана наглаживает.

В этот момент Степан молнией срывается с места, вскакивает Леониду на плечо и вонзает клыки ему в затылок, да еще и успевает поработать когтями своих рысьих лап. В наступившей тишине было четко слышно, как звонко лопается под клыками кожа на шее гостя и раздается сухой треск распарываемой вышитой украинской рубашки. Через мгновение, пока до Степана не успели добраться руки Леонида, кот резко спрыгивает, однако не покидает дивана совсем и, ощерив пасть и прижав уши к голове, издает ужасный угрожающий шип, показывая собачьи клыки, да так грозно вакает, что кровь в жилах стынет. А, глядящие исподлобья, глаза полыхают адским пламенем – требует так, чтобы Леонид немедленно убрался от него куда подальше.

Гость заваливается на бок, рюмка вываливается из его рук, заливая брюки водкой, потом вскакивает, очумело таращится на кота и несколько секунд стоит недвижно в полном ошизении. Затем у него, очевидно, наступает момент просветления и осознания всего происшедшего, и только тогда Леонид пулей срывается с места и, зажав раны руками, несется в ванную смывать, хлещущую из них, кровь. Там Лора обработала ему места покусов и сделала перевязку. После чего Леонид возвращается, напоминая, своей изодранной одеждой, порванную тряпичную куклу. И даже лицо его, покрывшееся купоросными пятнами сразу же после инцидента, так и не отмылось под краном, и он пересаживается на другое место, подальше от Степана. И уже, за все два дня, которые гостил у нас, близко к кошаку не подходит.

Ну, а как бы вы себя повели, если бы к вам в квартиру явился какой-то там чужак, о котором вы до этого и слыхом не слыхивали, и стал бы вас панибратски похлопывать по плечу?

Вообще-то, Степан, по непредсказуемости своего поведения по отношению к надоедавшим ему незнакомцам, порой напоминал не кошачьих, а, скорее,  медведей. Тигры, леопарды, да и те же рыси, в том числе и ручные, грозно рычат, шипят, скалят зубы, бьют хвостом, а коты еще и изгибаются дугой и ерошат на спине шерсть, когда хотят показать к вам свое нерасположение и, тем самым, указать, чтобы вы убирались восвояси, пока не поздно. Разумеется, это не относится к их охоте, когда, все делается без шума и в полной конспирации. Совершенно другое дело медведи, даже те из них, что с сосункового возраста взращены человеком. Они могут сидеть рядом с вами с самым благодушным видом жениха около будущей тещи, а потом, вдруг, ни с того, ни с сего, наброситься на вас и хорошенько помять. Таких случаев не счесть. Хорошо, если медведь вас только покалечил, но ведь немало таких наскоков заканчивались похоронами их собственных же хозяев или дрессировщиков.

Вот Степан, по отношению к чужим, своим поведением как раз и напоминал медведя - он не вздыбливал шерсть, не скалил зубы и не выгибался дугой, предупреждая чужака о своей к нему враждебности и угрозе нападения, что я и проиллюстрировал на примере Леонида. Лишь кончик его хвоста выдавал намерения Степы, как первейший выразитель эмоций всех кошек, но все равно, он не бился по земле и бокам, как у остальных кошачьих, а лишь  слегка подрагивал. Тем не менее, Степан был честный кот – ведь свое настроение он открыто провозглашал этим своим кончиком хвоста.

Совершенно другое поведение он демонстрировал по отношению к «своим», куда входили ближайшие наши родственники - то бишь, внуки, сын и прочие. Но не только потому, что они бывали у нас, наверное, чаще остального народа. Видимо, Степан понимал каким-то внутренним чутьем, что эти недоделанные коты нам дороги и не бросался на них оголтело и без предупреждения, если они к нему приставали. Тут он становился обычным котом – даже позволял себя пару-тройку раз погладить или почесать за ухом. Но если эта процедура демонстрации любви к коту несколько затягивалась, то только тогда Степан кидался на своего донимателя и то - не сразу. Сначала Степа действовал, опять же, наподобие обычных кошачьих - на устрашение. Он колесом выгибал взъерошенную спину, шипел, вакал, скалил клыки и имитировал начало атаки, резко дернувшись всем телом вперед, будто собрался прыгнуть на своего вредного визави. И только после того, как все эти меры предостережения не помогали, Степан мог поцарапать или покусать, но в разумных пределах – все же родственники.

Конечно, как правило, дело до этого не доходило, но, все же, случалось. А маленькую Полю совсем старался не трогать – если запугивание не помогало, то он попросту уходил от нее куда подальше. Понимал парень, что она еще несмышленый ребенок.
Пару слов, наверное, стоит сказать и о взаимоотношениях Степана вообще с остальным кошачьим племенем.

Правда, что касается его контактов с кошками, то об этом я здесь хотел бы умолчать, отмечу лишь, что несколько таких встреч, по его молодости, мы ему устроили, потом это дело как-то замяли, в общем, как-то выкрутились. Скажу лишь, что Степа не был у нас кастратом и поэтому сохранил свой природный характер.

Отношения же с котами, которых иногда приносили к нам или у которых он, хоть и редко, но тоже бывал в гостях, строились согласно их взаимного ранжира, то есть вполне миролюбиво – те либо жались к ногам хозяев, либо спасались у них на коленях без малейшего желания затеять ссору. А что бы делали вы сами, если бы к вам в гости заглянул, например, Коля Валуев или, наоборот, вы бы навестили его у себя дома? Неужели бы вы рискнули двинуть ему по каменной башке, без риска тут же распластаться в глубоком нокауте? Вряд ли. Я, например, еще не сошел с ума.

Но однажды случилась накладка. И произошла она то ли в августе, то ли в сентябре, когда кончался дачный сезон, а Степе было еще только полгода. Тогда соседка с восьмого этажа нашего подъезда, Раиса, принесла к нам своего кота Кузьку, чтобы тот поиграл с нашим. Кузьке в это время было уже года два, и он был взрослый, покрытый боевыми шрамами, кот, прошедший боевое крещение на даче хозяйки в сражениях с разными местными и привезенными туда на лето котами с соседских усадеб. Несмотря на приличную разницу в возрасте, Степан не только не уступал размерами гостю, а, напротив, существенно превосходил его. Конечно, у него не было той крепости мышц, как у Кузьки, не было и опыта кошачьих сражений, ведь он не был еще даже подростком, разве что размерами очень большой для своего возраста, к тому же взросший вне кошачьего сообщества. Но именно из-за своей молодости и наивности ему хотелось поиграть с Кузькой, и он начал на него наскакивать играючи.

Однако Кузьма воспринял эти попытки как агрессию, даже не разобравшись, что соперник всего лишь наивный котенок, и ринулся в атаку на Степу со всей своей мужицкой мощью и всем накопленным арсеналом боевого опыта. Конечно, дружелюбно настроенный Степан вовсе не ожидал такого выверта от дурного Кузьки и был смят в первые же секунды внезапно вспыхнувшей битвы. Однако тут же опомнился и ответил обидчику всем своим арсеналом зубов и когтей - сдаваться на милость врагу, очевидно, было против его природы.  Из крутящегося веретена их тел в разные стороны полетели клочья шерсти, комната наполнилась диким воем, шипением и ваканьем, которое издавал Степан. Но в дальнейшем Степа, хоть и показал чудеса немыслимой отваги, но все же постепенно стал сдавать силе и опыту взрослого кота. И, в конце концов, он был прижат Кузькой к полу, вцепившегося в его шею мертвой хваткой, и оказался беспомощно распластанным на ковре в  неестественном и нелепом  положении - как-то боком, едва шевеля, как бы по инерции все еще отбиваясь,  задними лапами. Тем не менее, Степа не дал труса и не покинул место боя, не позволив посрамить себя даже под угрозой неминуемой смерти.

Откровенно говоря, я и сам не ожидал такой развязки и в этот критический момент понял, что пора вмешиваться. И тогда я отшвырнул Кузьку в сторону и водрузил Степана на шифоньер. Если бы я этого не сделал, то неизвестно еще, жив ли бы остался мой Степа. Но что вы хотели от малыша? Представьте себе ситуацию, когда взрослый и крепкий мужик, пусть и небольшого роста, вдруг нападет с кулаками на двенадцатилетнего мальчишку, который, хоть и выше напавшего на голову, но все-таки пока еще хлипкий мальчик. Как вы думаете, кто кого угробил бы в такой ситуации? Вот то-то и оно!

Но и с шифоньера Степа, с окровавленной мордой, изорванными в клочья губами и прокушенными ушами, продолжал шипеть и вакать на беснующегося и придушенно орущего внизу Кузьку, у которого один глаз оказался теперь намертво запечатан, он хромал на одну лапу, а нос был разукрашен в кровавую полоску. Однако у Степана хватило ума не спрыгивать вниз, а, огрызаясь, лишь достойно закончить свару на безопасной высоте. Впрочем, на этот последний прыжок у него уже не оставалось сил, ведь он, бедный, даже не мог подняться на ноги, хоть и пытался это делать, но снова валился на бок. И он лежал на верхотуре, положив мокрую от крови голову на передние лапы, которые беспрерывно шевелились, как это бывало с ним частенько во сне, когда ему снилось, будто он куда-то бежит.

Хорошо еще, что Лора не присутствовала при этом избиении Степы - как раз перед дракой за окном хлынул дождь, и она бросилась на балкон убрать развешанное там только что отстиранное белье, и только поэтому не заработала себе инфаркта. Раиска же наблюдала за этим сражением своими, по совьи круглыми, глазами с какой-то флегматичной, постной физиономией донельзя объевшейся кухарки, которая уже не может подняться из-за стола. И при этом она даже не пыталась унять или оттащить от нашего малыша  своего придурошного великовозрастного бойца. И, вообще, по ее глазам было непонятно - за чем она наблюдает, ибо, если вы встретитесь с ней взглядом, то будет непонятно куда она смотрит – поскольку один из ее глаз будет взирать на вас, а другой - на Восток.

После завершения битвы Давида и Голиафа, аутентичный Кузька был, естественно, выдворен мною из квартиры за шкирку. Разумеется, вместе со своей хозяйкой, тоже, кстати, не в обиду ей будет сказано, не блещущей большим умом, дамочкой, ибо мозгов у нее столько, что и на сковородку-то не размажешь. Лучше бы мужа завела, чем кота, может, от него хоть ума-разума набралась. Только кто ее, такую недалекую, возьмет, да к тому же  косоглазую?
Конечно, в этих моих рассуждениях мало слов относящихся к делу, просто обидно за котенка. А вам бы не было?

И вот, как только гостенечки исчезли, подоспевшая на шум, Лора сняла истерзанного Степу с шифоньера и стала осматривать его раны на предмет оказания первой медицинской помощи. Первого беглого взгляда хватило понять, что пострадал бедняга весьма изрядно - его мордашка была изрыта кровоточащими покусами, на шее были вырваны клочья шерсти, а на боку, ближе к бедру, оказался оторванным прямо от тела кусок шкуры размером со спичечный коробок. Лора чуть в обморок не свалилась от этого зрелища и жалостливо заголосила, пустив крупную слезу:

- Ой, Степочка мой, ой бедненький!

А Степа лежал на ее коленях тихо, не шевелясь, и, несмотря на раны и боль, щурясь, сладко мурлыкал и истаивал от льющегося на него потока жалости и любви.

Я же, чтобы подбодрить Лору и похвалить боевой характер маленького Степки, брякнул:

- Сталь закаляется в горниле, а не в тазике с горячей водой!

– Да! Тебе-то хорошо, у тебя-то ни царапинки нет! – и тут же следом крикнула приказным тоном: - Ну, что, как пень стоишь!? Давай дуй за машиной, в ветеринарку повезем мальчика.

Однако тот день выпал на воскресенье, и ветеринарная клиника не работала. Тогда я вспомнил, что шапочно знаю одного ветеринара, Василия Ивановича, с которым когда-то делил один номер на двоих в доме отдыха, и позвонил ему, обо всем договорился и, не прошло и часа, как я привез его к нам домой.

Василий Иванович был маленьким, подвижным, пожилым мужичком в ношеном пиджачке и с лицом заинтересованной обезьянки, от которого за версту несло лекарствами. Глядя на него, я понимал, что этот ветеринар правильно попал именно в звериную больничку, поелику не только внешностью, но и ловкостью лапок, то бишь сухоньких ручек, которая была продемонстрирована при лечении нашего мальчика, он был довольно близок к братьям нашим меньшим, что, несомненно, внушало последним немалое доверие. Он помазал Степу чем и где надо, прикрепил на место шкуру, наложил на рану повязку, всучил нам какие-то, весьма полезные, по его словам, для выздоровления кота, пилюли, получил двойной гонорар и, расставаясь, успокоил нас:

- Не сомневайтесь, заживет как на кошке!

Но ведь Степа и так был кошкой, вернее, котом.

Так или иначе, но Степка зализал свои раны, быстро оправился от драки и продолжал оставаться любопытным и веселым котом, каким и был всегда. Но вот когда приходила Раиса, он угрюмо удалялся в какое-либо укромное место и не показывался на глаза, пока она, полная и неуклюжая, сидела у нас на кухне за чашкой чая, расплывшись на стуле как тесто. Поскольку Раиска была недалекой теткой, то она не понимала, что была лишней в нашем сообществе и мела языком без умолку, как ей думалось, что-то умное, в такт своей болтовне цокая по столу толстыми балаболками пальцев с малиновыми и длинными, как ноги кузнечика, ногтями. Слава богу, что она появлялась у нас не часто – может, раз в месяц, а то и реже, поскольку ее никто сюда никогда и не приглашал – ни до того случая с потасовкой, ни после. Ну и, конечно, своего придурошного кота она больше не приносила.

Между тем прошел год. Степан повзрослел, заматерел и вырос – от кончика хвоста до головы его длина составляла едва ли не целый метр. А когда он вставал на задние лапы, то свободно мог посмотреть, что там на кухонном столе для него готовят или, например, заглянуть в ванную, понаблюдать, как я там моюсь, окунуть в воду лапу и убедиться что в воде не плавает какая-нибудь рыбка. Вообще-то, сибиряки набираются полной зрелости где-то годам к пяти, но глядя на Степана, казалось, будто он такой здоровый, что взрослеть ему уже и некуда. И теперь, когда приходила Раиса, он не уходил от нее, а, наоборот, вызывающе сопровождал и садился рядом, внимательно наблюдая за ней. Казалось, он чего-то ждал. Чего?

Мне это стало понятно только после случая, который я сейчас опишу – Степан жаждал мести, он ждал Кузьку. Ждал, когда Раиса принесет его, чтобы порвать как газету – Степа не мог забыть давнюю обиду. Однако теперь, когда Степан стал раза в три или четыре больше ее Кузьки, разве могла она принести его сюда на заклание? Или Раиса, как и мы, не догадывалась о том, чего хочет от нее Степан?

Так или иначе, но как-то Раиса опять зашла к нам. С лицом великого знатока комнатных растений, на котором, несмотря ни на что, неизбывно проступала печать конченого идиотизма, она пошла вслед за Лорой, которая собралась показать ей какой-то свой новый цветок на подоконнике. Степан же, как обычно, пошел за ней следом, но вдруг его крадущийся шаг резко сменился на стремительный бег, и через долю секунды он уже терзал Раискин загривок.

Обезумевшая от страха тетка даже не попыталась отодрать от себя кошака и бросилась к выходу с душераздирающим воплем, мотоциклетным ревом вырывавшегося из ее перекошенного, щедро нарисованного, рта. Лора тоже растерялась и несколько секунд просто оторопело смотрела на кровавое смертоубийство. Раиска же, обливаясь кровью, выскочила из квартиры, даже забыв про свою обувку, впрочем, не так резво, как хотела – мешала толстая, вертлявая задница. И потом босой рванула мимо лифта по лестнице прямехонько на свой восьмой этаж, бросая эту свою задницу из стороны в сторону, будто играла в догонялки с любовником. А Степан только у порога спрыгнул с ее спины и успел еще увернуться от тряпки, в руках с которой поспешила к бедняге на помощь Лора, опомнившаяся к этому моменту от внезапно хватившего ее столбняка.

Вечером за Раискиной обувью пришла ее взрослая дочь, неимоверной толщины девушка с лицом конченого дауна, в квартиру зашла мелкими шажками, все время пришибленно озиралась, и, забрав туфли, немедленно выскочила прочь, будто попала в тифозный барак. Однако в коридоре она тут же с отвращением швырнула их куда подальше – от туфель тяжело и скверно несло кошачьей мочой. Степан успел выместить свое отношение к Раиске и тут. И хотя Лора, обнаружившая этот акт кошачьей мести буквально сразу же после его появления, пыталась их и мыть и сушить, но благоухания туфлям так вернуть и не удалось. Уж Степан постарался!

А на следующий день явился ветеринар, давешний наш знакомый, на предмет обнаружения вируса бешенства у Степана. (Раиса, оказывается, уже побывала в больнице, где ее штопал хирург и был выписан больничный, и там же она нажаловалась и на Степу). Во время своего визита Василий Иванович больше пялился на вырез груди на платье Лоры, чем осматривал нашего Степанчика, и все время подкручивал свои усы. А в завершение визита, после принятия на грудь ста граммов коньяка, которым я его угостил, выдал заключение – здоров, с чем и уехал.

Но все равно, несмотря на экспертное заключение, Раиса зареклась к нам ходить, а заодно и кота своего Кузьму тоже задевала неизвестно куда – то ли на улицу выбросила, то ли на даче оставила. И то сказать, пакостный он у нее был – мог и на диван намочиться, и на подушку, и запах у них от этого в квартире всегда стоял мерзкий. Впрочем, чем был виноват бедный Кузька? Но - по Сеньке шапка. С другой стороны, Раиске не стоило больше опасаться Степана, и кое-когда она могла бы и заглянуть к нам, поскольку жажда мести нашего кота к шалопайному Борьке была теперь вполне удовлетворена. Так что вряд ли бы Степа ополчился снова на его хозяйку – ведь теперь Раиска представляла для него не более чем прошлогоднюю двуногую, давно прошедшую, неприятность и только.

…Да, а вот сейчас Степан пришел к Поле сам. Тоненькая и хрупкая, она сидела, не шелохнувшись, осторожно и легонько поглаживая его лишь двумя пальчиками, чтобы не спугнуть. При этом Поля гордо, зелеными глазами, сверкающими, как новогодние шарики,  поглядывала на всех нас – как же, Степан сам к ней пришел! Никогда такого не было.
Вообще, если подробнее вернуться к взаимоотношениям Степана и Поли, то стоит отметить, что они всегда были не простыми. Степа знал внучку с грудничкового возраста, ее к нам часто приносили или приводили, когда она прибаливала или сама напрашивалась в гости. И как только она стала делать первые осмысленные движения и понимать, что перед ней восхитительная живая игрушка, то всегда пыталась играть с котом. В ход шли поцелуйчики, обнималки, лизалки…

Увы! – сам Степан себя за игрушку не держал, и с его стороны Поля встречала не больше внимания, чем таракан, заползший в посудомоечную машину, чтобы получить сертификат чистоты. С другой стороны, Степа уже был взрослым малым, возраст которого перевалил за первый десяток, и довольно умудренным этой длинной жизнью. И он, конечно, понимал, что перед ним маленький, беспомощный ребенок, тоже что-то навроде кота, которого, к тому же, мыс Лорой любим, и потому, в начале ее домогательств, некоторое время терпел поглаживания и всякую другую ласку ребенка, но потом уходил куда подальше. Поля слезно скулила. И тогда Лора находила Степана, выковыряв его откуда-нибудь из-под кровати, и усаживала его к себе на колени рядом с Полей, после чего Степану, волей-неволей, приходилось терпеть муки от ласк внучки, бывшей от него без ума.

Теперь Поля подросла и уже пошла в первый класс школы, но ее ангельская любовь к коту, со временем, не только не пошла на убыль, а, наоборот, только усиливалась, превращаясь в трепетную страсть, но, к ее огорчению, все так же оставалась безответной. И тогда она начинала его, неблагодарного, мучить. То за хвост дернет, то дразнить начнет, то провоцировать. Степан неторопливо, с достоинством скрывался, явно показывая всем своим видом, что только из-за родственных отношений не хочет кровавой развязки. Но если кота продолжали преследовать и настигали в его убежище, то и тогда он не сразу пускал в ход когти. Сначала он шипел, показывал устрашающие двухсантиметровые клыки, предупреждающе поднимал мощные лапы, демонстрирую острые крючковатые когти и, если все это не помогало – только тогда вяло отбивался от внучки. Степан ясно осознавал, что управиться с девчушкой так, чтобы навсегда отбить у нее охоту подходить к себе, ему - раз плюнуть, но ведь она еще несмышленыш, да к тому же, как ни крути, а кой-каковская ему родственница.

Тем не менее, все же иногда Поля оказывалась битой, и снова, плача и утирая кулачками крупные слезы, бежала к Лоре, показывала царапины и кровоточащие ямки от ударов кошачьих лап. Лора охаживала кота тряпкой, впрочем, так только, для вида, и тогда слезы на глазах девочки просыхали, и теперь она уже жалела бедного Степу и просила прекратить истязать бедного котика. Наступало временное затишье и всеобщая благодать, а потом все повторялось снова.

…И вот теперь, оглядев всех собравшихся, я подумал, что наступил подходящий момент рассказать о том, что кот собрался умирать, и что сейчас Степанчик пришел прощаться со всеми ними навсегда. Конечно, в день, когда моя семья явилась меня поздравить, я хотел эту печальную новость оставить на последний момент, чтобы никому не портить настроение. Но так уж вышло. И я отправил Полю поиграть с соседским мальчишкой, чтобы не травмировать ее психику этим тяжелым известием, но взрослые все узнали. И все притихли, у всех образовалось сумеречное настроение, будто за окном погасло солнце. И теперь каждому захотелось Степу погладить, и он никому не отказал. Яна расплакалась…


Судари и сударыни!
Стою с протянутой рукой – подайте, котов ради, баллов!


© Copyright: Спасите Ваших Кошек, 2011
Свидетельство о публикации №21105310363