Улыба Грустинишна 8. Харон

   Крышка гроба впилась женщине под лопатку. Но повернуться было нельзя. С этой  болью она катила по трассе уже четыре с половиной часа. В гробу – отчим бывшего мужа. Старик, ставший Любочке самым родным существом в последние два года.
Она помнила его сухое лицо, шаркающую походку, тремор когда-то красивых жилистых рук. Длинными пальцами он держал неизменную эмалированную кружечку с наполовину налитым кипятком, в который  опускал ложку растворимого  «Нескафе», рассыпая коричневый порошок и приговаривая: «Горяченького». Пока Любочка  на кухне мыла посуду и готовила нехитрый ужин, отчим заходил за горяченьким три раза, затем  садился к маленькому телевизору, закрывал ладонью одно ухо, слушал новости и спорил с диктором , иногда тут же засыпал или погружался в иную реальность.
Старик умер тихо. Началось всё с мучительного приступа астмы. Она вызвала скорую. Молодые спортивные медики в оранжевых болониевых костюмах подхватили задыхающегося отчима и молниеносно перенесли старика вначале в лифт, затем в машину. Любочка держала его слабеющую руку и, глотая слезы, спрашивала:
- Ну как ты?
Он отвечал тихим глухим голосом:
- Нормально…А ты кота покормила?
Черный длинный кот был третьим обитателем двухкомнатной на девятом. Кошак, чем-то напоминавший древнеегипетскую статуэтку богини Бастет,чаще всего располагался на кухне, деля её кафельное пространство на две одинаковых половины: в одной – Любочка, в другой – отчим. Они так и разговаривали – через кота:
- Зови, Мася, дедулю ужинать.
- Не буду ужинать, Мася, попью горяченького.
- Вот, Мася, лекарства для дедушки.
-Закормил ты меня, Мася, таблетками…
Длиннохвостый Мася поворачивал голову то в сторону Любочки, то в сторону старика, проникновенно глядя круглыми желтыми глазами на говорящих.   
Вернувшись в одинокую квартиру далеко за полночь, бросив взгляд на обескураженного кота и эмалированную кружку с глотком кофе на дне, женщина залилась каким-то детским ревом.
Едва рассвело, она была уже в больнице, в коридоре которой лежал какой-то чужой, с заостренным лицом, белый как лунь старик. У изголовья стояла медсестра, лицо – чисто икона, а говорит -   тетка с базара, да ещё сглатывает первые согласные:
- Иии, ...абонька, …ходит …атюшка-то …вой!
- Куда ходит? – переспросила ошарашенная всем случившимся невыспавшаяся Любочка.
   
               
- …уда, …уда, …евонька!
Вдруг отчим открыл глаза и сказал звонким молодым голосом:
- Любовь Андреевна (старик никогда так не обращался к жене пасынка), похорони меня рядом с Марусей.
Любочка слушала незнакомый голос и представляла далекое кладбище в Казахстане, где в безводной желтой земле лежала мать мужа – Мария Николаевна Верховская.          
Старик замолчал, прикрыл чуть дрожащие веки и задышал спокойно и ровно.
- Уснул …атюшка, умаялся,- покачала головой Богородица-медсестра.
Когда Любовь Андреевна вернулась с главврачом, чтобы навести порядок в этом бедламе и наконец-то положить в нормальную палату заслуженного геолога, отдавшего все здоровье горному делу Советского Союза, старика уже не было на этом свете. Загорелый и сильный , он шел по казахстанской степи, держа за руку кудрявую стройную Марусю.
Когда Любочка была молодой и легконогой, она без памяти влюбилась в Павла Верховского, студента З-го курса филфака. Пашка с придыханием читал стихи полузапрещенного Мандельштама, бренчал на гитаре, напевая бардовские песенки, красиво вскидывал черными кудрями и искушал филологинь баклажанового цвета глазами. Десять лет супружества то ли растопили, то ли заморозили сумасшедшую любовь, зародившуюся однажды утром на общежитской койке. Таким же ранним утром, лежа на широкой супружеской кровати, Любочка поняла, что не любит этого, должно быть, симпатичного, чуть седовласого, начинающего полнеть заведующего отделом писем областной газеты.
У мужа родители жили в Средней Азии. Однажды пришла короткая телеграмма: «Маруся умерла». Павел поехал на похороны матери, а приехал со стариком. Отчим был старше свекрови лет на десять. Маленький, сухонький, чрезвычайно серьезный.
Деньги, что муж выручил за материнскую квартиру, пошли на покупку подержанной иномарки. Казалось, что все вот-вот наладится: Любочка вновь прониклась  к Павлику то ли участием, то ли состраданием, он же с  видом первого космонавта подкатывал на серебряной «Тайоте» к детской библиотеке, где Любовь Андреевна трудилась главным библиографом, учил шестнадцатилетнего Митьку, унаследовавшего от отца черные кудри и баклажановые глаза, управлять машиной. Но ничего не налаживалось, становилось все хуже и хуже.  Первый год пребывания старика в квартире пасынка был обозначен бесконечными ссорами, хлопаньем двери в комнату Мити, нарочитым утренним шарканьем на балкон через супружескую спальню, ночным выяснением отношений . Митька бросил первый курс института и ушел из дома жить самостоятельной взрослой жизнью с соседской пацанкой, Дашкой Ивановой, чей отец, автор каких-то там этнических сказок, после многих лет нищебродства и пьянства вдруг выиграл международный гранд и уехал в Америку вместе с внезапно образовавшейся супругой , матерью Митькиной подруги,  проматывать тот самый сказочный гранд. А похудевший Павлик, который источал по вечерам смешанный аромат молдавского коньяка и чужих французских духов, объявил, что полюбил второй раз в жизни и уходит в эту самую новую любовь, оставляя Любочке всё самое дорогое: книги, квартиру и старика-отца.
Любочкин сынуля и рыжеволосая напирсингованная Дашка поселились в одокомнатной захудалой квартирке отца - этнического писателя, где не было ни телефона, ни мебели, ни еды. Любовь Андреевна с каким-то изуверским остервенением стала заниматься бытом молодых, оттаявший душой отчим окончательно поселился в Митькиной комнате, а Павел Верховский отправился на Байкал во второй в жизни медовый отпуск.                Река жизни, вышедшая из берегов весенним половодьем чувств, вновь обретала свое русло. Митькина Даша, поблескивая шариком на проколотом языке, в трех сленговых словах отказалась от Любочкиного патронажа и попросила заменить материнскую заботу материальной помощью. И только два живых существа на всем белом свете по вечерам ожидали Любовь Андреевну: старик и кот. Один из них умер, и его надо было вести в Среднюю Азию к жене.
Любочке посоветовала обратиться к перевозчику Валентина, её университетская подружка и завуч школы,  где два года назад учился Митя. Валентина Петровна, роскошная полногрудая брюнетка, яркие шёлковые наряды которой были предметом тайной зависти двух тощих математичек и одной располневшей не по летам биологини, являла полную противоположность Любочке, напоминавшей в свои тридцать восемь девочку- подростка с вечным светло-голубым джинсовым прикидом и короткой пепельной стрижкой.. На Митькином последнем звонке Валентина ярким шелковым шаром, украшенным кораллами, подкатила к Любочке и по-студенчески просто спросила:
- Где твой красавчик Верховский? Думала – споёт.
- Поёт-то он поёт, да только не нам и не здесь,- иронично поддержала легкий треп Любовь Андреевна. Грудь Валентины поднялась выше обычного. Но видавшая виды и закаленная в педагогических баталиях завуч тут же нашлась:
- Я всегда недолюбливала твоего. Он похож на античного бога. А я атеистка.
После смерти старика атеистка  посоветовала  Любочке обратиться к Харону.