Наша Таня громко плачет

Она поет в церковном хоре
(ужель, та самая – с веслом?)
о кораблях, ушедших в море
в тумане моря голубом;

                про мяч, уроненный с причала
                – ох, эта детская слеза! –
                "оставь, старушка, я в печали" –
                я так ей, помнится, сказал;

как повзрослев – но чувства свежи! –
она тоскует по ночам;
"ужо оставь, – сказали ей же, –
усугубляешь же печаль!",

                и как седые человеки,
                что спать обнимутся вдвоем,
                опять сомкнуть не могут веки! –
                и я не сплю, вот, ё-моё!

Уже забыв, а был ли мячик,
я сам, как будто невзначай
и напевая вальс собачий,
иду (иду!) на тот причал,

                когда не спится в ночь; в натуре,
                на пирсе тихо в час ночной,
                лишь он, мятежный, просит бури
                – а ведь не в бурях геморрой! –

пусть робкий пингвин что-то прячет
(нет – вспомнил – тулвище – ага!),
но ты плыви, наш гордый мячик,
и мальчик хочет в Зурбаган:

                пусть поезда туда не ходят,
                а пароходы – не туда;
                но провожают пароходы
                совсем не так, как поезда!