Фрагменты прошлого из личной переписки

Золотые девчонки, такие ухоженные, ручки Ваши видны, заботливые.
Хорошенькие смотреть хочется.
Личики солнечные. Красивые. У вас дети здоровые это видно, на пятерочку.
Они дружат? Как они росли, развивались?
Напишите, как Вы справлялись.
Бож какая жизнь прошла!

Любовь:
Вы спрашиваете, как справлялась.
Непросто, конечно. Девочки мои сейчас - не-разлей-вода, лучшие подруги, друг без друга никуда.
В детстве собачились ужасно! Слишком разные темпераменты. Валюха - взрывная, холерик, лидер - ещё и старшая, как тут не покомандовать! Разница между ними 2 г. 8 мес. А Кирунька - флегматик, нытик... Сейчас это выровнялось, и трудно сказать, кто лидер в их тандеме. Да это и не важно.
Работала очень тяжело: участковый педиатр, полтора участка на мне (иногда два), плюс ночные дежурства, плюс ургентность - знаете, что это? Это дежурство на дому. Ничего ужаснее не было. В течение недели ты ургентный специалист. Это значит, что на работу ходишь как обычно, но вечером, ночью, в выходные никуда из дому уйти нельзя: за тобой могут приехать. Районная больница, ночью на всю больницу дежурит один врач по общебольничному графику - это может быть терапевт, хирург, окулист - кто угодно. Если что-то случается с ребенком - вызывают ургентного педиатра. В ЦРБ 3 детских отделения: детское соматическое, детское инфекционное, детское в роддоме. Плюс приёмное, куда может привезти ребенка "скорая" или родители. Типичная картинка: ночь, семья спит (я, муж, двое малых детей). Спит весь 2-этажный, 22-квартирный дом (мы жили на 1-м этаже). Присылают за мной машину. Водителю лень вылезти из кабины и подняться на 4 ступеньки, он ставит машину перед окном спальни и начинает бибикать: биип! биип! биип! И фарами на окно: блыц-блыц! Семья проснулась, муж ругается страшными словами. Весь дом, собственно говоря, проснулся. А я быстренько глаза продрала, оделась - и в больницу. Там сделала что надо, привезли домой. Разделась, легла, стала засыпать, тут под окном - биип! биип! Вскочила, оделась... И так всю ночь. И так всю неделю. Или другой вариант: уходишь - позвони, сообщи куда (мобильных телефонов-то не было). В разгар фильма в кинозале открывается дверь и - на весь зал: "Сирота, на выход!"
Или так: зима, гололёд, эпидемия гриппа, вызовов - страшно сказать сколько. Свой участок объездила (возил нас УАЗик, "бобик" в просторечии), обслуживаю параллельный. Выхожу с очередного вызова... а "бобика" моего нет! А ещё десять вызовов. И пошла пешком - по темноте, по гололеду, по чужому участку (свой-то - как пять пальцев...) Сельская местность, "частный сектор", тёмные скользкие улочки. Голова болит, у меня с детства головные боли - моё проклятие, тащусь по гололёду, плачу, жалею себя и детей: дети в детсадике, муж на ночной смене, бабушку-дедушку предупредить не могу - телефона у них нет. Приползаю наконец в садик на ночь глядя - всего одно окошко горит: сидит бабулька-сторож и две мои девочки...
Назавтра у водителя спрашиваю: куда делся? Он говорит: "Я до пяти работаю. А за переработку мне не плотют". То есть, пока я на вызове была, он глянул: 17.00 - и уехал.
Такие вот жалистные истории про меня молодую. Но была у меня замечательная свекровь, Таиса Андреевна, светлая ей память. Сама доброта. Она мне с девочками помогала, как могла. Обожала их. И меня любила. И я её.
И, конечно, не только трудности-тяготы были. Писала тогда много, особенно в тёплое время: любила на вызовы пешком ходить - у меня участок был тоже "сельский", частные домики, грунтовые дороги. Идёшь - сочиняешь...
Всё, хватит на сегодня грузить вас своими подробностями биографии.
Но вы ж спросили...
Пока писала, пришло следующее ваше письмо. На руках у меня, конечно, Костя, ему там около года. (Девушки у него тогда точно не было! )
Пойдёт в армию, куда теперь деться. Может, и впрямь мозги на место станут. А то ведь и впрямь залюбленный маменькин сынок.
Кто ближе - не могу сказать. Все любимые, и все - по-разному. Различия в близости - качественные, а не количественные.
Вижу, вы мне на рецензию ответили. Пойду читать.
22.02.2012, 19:07, "San Toras" <toras00@mail.ru>:

Санто:
Можно это письмо Ваше ко мне в произведения, оно мне близко?!
Булгаков Вы мой бедный! - все это вижу, как на экране.
Особенно девочек с няней. (Вашими глазами)
А водитель, дрянь человек.

А мне, знаете, многие годы думалось, что когда просыпаешься и колотит, это у всех, просто человек так устроен, просыпается через ножи в глазах и озноб.
Мне в голову не приходило, что можно приятно проснуться.
Еще мне казалось, что дрожать зимой, чтоб пальцы и уши коченели, это нормально, потому что холодно ведь.
Мои дети даже словосочетания такого не знают: Ребенок закоченел, еще такое: дай платком тебя закутаю не то
совсем околеешь.
Ну, зима и ты дрожишь, а как по-другому? Мороз. А просто тепло одеться, не понималось.
Еще мне казалось, что всегда желудок сосет у всех, что так он работает, потому что надо что-то есть, но не всегда есть это что-то.
Еще мне не удавалось уснуть, только провалицца куда-то.
Сколько не стараюсь поймать момент, засыпания, умирания
-ускользает.
Вот ты жил и вдруг умер, очнулся, будто только что упал в обморок, а прошло четыре часа светает, в глазах ножи, надо вставать.
Это детство.
Мама меня забирала из круглосутки раз в неделю, в субботу, (ясли сад интернат) всегда за темно, уже не верилось, что приедет.
Там у нее школа в две смены, последние уроки к восемь вечера, пол девятого. Потом уж все разойдутся ,пока ко мне на трех транспортах, да в гастроном, что то купить, очередь, вот и ночь.
А проклятый трамвай 13 номер ходил раз в час.
До 4 станции 29-тый, их много, а повернуть к нам, только 13-тый - он один.
Доедем на 29-том, до 4 –той…. Холод, тьма, снег колкий.
Ни души на этой окраине. Ни фонаря, ни асфальта.
Один деревянный, продуктовый магазинчик и сторожевая будка при нем, а в будке добрая старуха, печенное яблочко в фуфайке с ружьем, Пускала погреться, посидим у нее с час, уже 12, нет проклятого трамвая.
И мама с сумками полными тетрадей, как гири, молоко в бутылках тяжелых:
Ну, пойдем по шпалам? ( до дому 5 километров)
Киваю, мне лишь бы с мамой.
- Дойдешь?
Киваю?
Идем.
За руку нельзя, мы же по шпалам, она меня за свою спину прячет, чтобы сечка в лицо хлестала меньше, говорить нельзя, «и не слышно слов и не видно звезд»
идем, идем, идем, никогда не кончаются, эти рельсы, эта пурга - никогда.
Посидим на рельсах, может трамвай загудит, но нет, и дальше идем, идем, идем...

А дома не топлено, печка, уголь антрацит, и кокс, такой красивый черный блестящий, печка до потолка плиткой вылажена, когда уголь горит, у основания он синий, потом красный, на концах желтым трепещет. Жар колючий, если лицом туда нырнуть, но не топили, кто ж натопит?
У кого силы есть?
Сначала золу выгребать, пару ведер – неподъемные, на дорогу выходить, сыпать, слякоть утрамбовать, а утром смотришь соседи ползают на коленях, копаются в прогоревшем угле, выбирают, что не догорело, себе несут, снова топят.
Водопровод на улице, газа нет, керогаз – если есть керосин - хорошо.
Пальто не снимаем, а у меня поверх пальто ватного, платок вязанный, серый накрест, как у пленного француза, так и сижу кульком заледенелым, жду пока мама разожжет керогаз, нагреет воду, в бутылки зальет и пробки из газеты накрутит.

 На газетах жили, усну в кабинете, на планерке, газетами накроют, или подстрелят газетку, может и завернут в нее что-то, подложат куда-то…
Вижу эту «Правду» в кусках, эти мокрые пробки.
 
Потом мама быстро разденет меня, пар в комнате изо рта, и в постель.
Вот сейчас будет блаженство! Я же жду этой минуты всю неделю, «всю» вечность.
Она откроет книжку - Флаги на башнях
о детях, как они жили, … я буду слушать…. блаженство.
Как я обожаю после этих вьюжных переходов, после бесконечной тоски и ожиданья, этот момент, лежать с мамой, обнимать, зарываться лицом, вот так обхватить ее руками и чувствовать, что мы одни на свете и, что свет - это она.

Но всегда, всегда, всегда - слышу только одну строку, и… и не знаю, как это происходит, но проваливаюсь куда-то и лечу.
Сколько прошу - не давай мне заснуть! Я хочу тебя слушать!
… ты уколи меня булавкой, у меня всегда, что то приколото этой булавкой, и если ею пырнуть, то я вскочу, и буду слушать Флаги на башнях.
Ну, весь год - ни дальше строки.

Оказались мы с мамой в таких условиях быта. Из-за того, что мама любила своего брата, войну прошли, хотела с братом хотя бы в одном городе жить.
А он полковник и у него «военная» квартирка в Феодосии, кто может поменяться на Феодосию?
Искала, она искала, не могла найти. И вот нашла временные, финские домики на окраине города, в военной части.
Там воин какой- то жил и он готов был меняться на Феодосию, где любил писать море в своей мастерской художник Айвазовский, по фамилии Айвазян.
Лучше всех в мире он писал море, и даже не умел больше ничего писать: ни людей, ни животных только море.
Хотел Пушкина нарисовать:

Прощай свободная стихия! -
Не получился Пушкин.
Художник Кипренский на берегу, ему Пушкина пририсовал.

Но само море Айвазовский не любил и боялся его.
Построил дом, так, чтобы окна не смотрели на море, не видели его.
Он всегда его по памяти писал, море жило в нем.

А домики эти должны были сносить, и брат бы получил квартиру.
Но когда его жена увидела это жилье.
( Без отопления, во дворе помпа - ведра таскай и сколоченная гвоздями наружу, сараюшка дляпосрать).

Сказала - я сюда никогда не войду.:
- А в мою голубятню пойдешь? Мгновенно спросила Мама.
- В твою, пойду!
Мы в центре города жили на улице Островидова 100, в старом доме на высоком 4 этаже
106 ступенек.
Мамин брат оказался в нашей квартире,
потому что мама любила его.
А мы во временных домиках, которые простояли 25 лет мгмм…
я лично все эти деревяшки к чертовой матери с лица земли…
Но, это другая история, отдельная.

Летом, там хорошо было, сирень цвела колерованная прямо в окна.
Орех чудесный, молочный от него руки и губы черные, когда он юный.
Комнаты большие, квадратные, сад персики, абрикосы, виноград, как дача, но лето только три месяца.
А мебель у нас стояла 18 века, барокко, еще со времен, когда мы на Дворянской улице жили, до меня, и дома были у всех и кухарка своя и университеты, но все погибли.
А серебро осталось фамильное, с вензелями и подлинники на стенах, такая панорама среди угля и керогаза .
Потом город к нам подвинулся, заасфальтировали дорогу (одну) автобус пустили, дома построили, высокие с лифтами и мы бегали катацца на этих лифтах.
Я помню космический восторг: заходишь в кабинку - она едет! Кнопку нажал, как в ракете ползет сама - вверх, вниз .

У нас свет часто отключали. По неделям
У меня от этого депрессия, будто внутри у меня лампочку выключили, темно внутри не выдерживаю.
Пусть холод, голод даже, только ни свет... бегаю к большим домам на окна смотрю, напитываюсь светом, наполняюсь, заряжаюсь, как батарейка.

А проголодаешься, можно в пельменную сгонять, стать у стенки, выбрать, кто поприятней и смотреть, как он есть, и мысленно представить себе вкус и будто ешь: он в рот и ты, он жует и ты, он глотает и ты.
Очень помогало, это мое личное изобретение - светом надышаться и так вот поесть, покафтать, как мама говорила.
- А ребенок мой бегает весь день голодный, как кутёнок, покафтал,на ходу.
У мамы речь была - ярчайшая  и почерк удивительный, такой вязи мне никогда не встречалось. Один раз увидешь не забудешь. И чувство юмора, что называется наповал, и меткость наблюдей в десятку.
Еще она умела говорить глазами и "напонтамимах"  в слух, но только мы с ней понимаем о чем речь.
А деньги у меня почти всегда водились, просто тратились на этюдник, краски еще что-то.
Мама мне давала 5 рублей. Это - состояние для ребенка, ну потрачу, ей не скажу.
Жду неделю, можно было и не голодать, канеша, так получалось проста.
Мама тоже все тратила в первую неделю зарплаты, а зарплата у нее очень высокая, директор школы и часы преподовательские 420 рублей, после вычитов партийные взносы, профсоюзные подоходный налог 380 оставалось и все, что угодно могла мне купить, хочу птичку – твоя. Собаку - на
Хочу мольберт настоящий – пожалуйста, карандаши, лучшие альбомы, пианино хочу! Уже везут.
Всегда в доме рояль, мама играла, пела, как артистка.

СердИтся ненаадо вообрази, что это тайна
Сердится не наадо я исчезну, как мечта.

Думаю, кто это СердИца? Девушка Сердица с большим сердцем.
А потом там проигрыш такой красивый, а руки у мамы такие красивые и смотрю и сморю, не насмотрюсь.
А завтра есть нечего. А мама:
- Бог даст день, Бог даст пищу!
День то Бог славБог давал, а вот писча ммм, ну, как когда.
Хотя нищеты в этом дворянском гнезде не чувствовалось .
Просто холодно и темно.

А вас девочку—мать - идет и плачет по безасфальту, за детьми, ярко вижу.
И сколько не трудись, жизнь не улучшалась.

А водитель..мгмм... все-таки дрянь-человек, я ему этого не прощаю.

Рассказы мамы о войне и фото http://www.stihi.ru/2011/04/05/6829

Красота спасет мир фото моих близких http://www.stihi.ru/2011/04/08/1439