День тишины. III. ОНА

Коробке.

Спасибо. Отличный подарок.
Мечта - усложненной конструкции.
Конверт, растолстевший от марок,
коробка в чернилах и меле,
но,
Господи,
где же инструкция,
что мне со всем этим делать?

Нет, я не ною,
не вою волком,
не мусолю твоё имя всуе.
Но Ною ты всё разложил по полкам,
Моисею открыл, что же будет в сумме,
а я – даже не
претендую.

Смотри,
я не прошусь обратно,
не плачу о Рае,
у меня есть мама,
аттестат,
20 рублей на проезд и
голос –
Спасибо! -
но я отбиваюсь от стаи,
но я замираю,
как замирают, найдя в отражении первый седеющий волос.

Все говорят, ты – глухой,
мир – бренен,
но сходят с ума от бредней.
Не верю,
но я -
разбиваю колени
о толстые стены,
о грязные полосы снега
зимой -
в этой коробке – танцует неистово
даденный мне непокой.

Смотрите, горит мой последний приют,
полыхает, как светофоры осенние.
Я смеюсь,
а соседи рыдают и пьют,
стоя в очереди на спасение.
(У небесных агентов длиннющие списки,
я в самом финале).
У меня за спиной – десять тонн эгоизма,
эфиры на местном канале,
подмостки, аккорды и рифмы
эпохи постмодернизма.

Я - последний индеец майя,
ослепший Гомер и
застреленный Ленский,
ещё ничего не зная,
мне кажется, что не смогу -
берегу и качаю её как младенца –
в придачу к сердцу -
отдам его тем, кто встретит меня у Рая,
сама же - отправлюсь гореть в аду.

Что это?
Зараженье синдромом спички?
Быстро, но ярко –
как живут все радикальные гении
или истерички,
на красивых юношей падкие.
Боже, такие подарки ты должен менять на наличку.
Ладно. Проехали.
Я в порядке.

Я как юла – завели бездушную,
до обострения по июлю –
кручусь на месте,
пока не станет немного лучше –
послушно жду продолженья мести.
Я в полуобмороке
на стуле –
погашен свет, я одна в квартире -
в полночном тюле, готовясь слушать –
коробку весом с вину за убийство
по пьяне в столичном трактире.

В ней бьётся птицей о стенки ветер,
в ней плачут раненые под гобой -
я слышу голос – Кобейн и Вертер,
а может, Господи,
это твой?
Ещё набегаюсь, настрадаюсь –
Здесь всё по кругу,
но все – к нулю,
за каждый шрам здесь дают по исповеди,
и дополнительно – по рублю.

Вот я – никто, но уже – никак,
одноразовый человек –
срок годности
двадцать лет.
В этой страшной стране
последний дурак
несказанно счастлив,
хотя – раздет,
отуплён и сломлен,
болен и сед,
неисповедимый пути Господни
и вот он просит милостыню у Кремля.
Обещай, что взорвешь филиал преисподней,
что здесь зазывают «Земля».

Обещай, что коробка останется там,
в мире, где правят пробки,
где политики врут человеку, а он – богам,
укладывая доллары в ровные стопки,
где увековечивают героев и гонят в петлю таланты,
где даже грузчики мечтают носить пуанты,
но никому ничего не надо -
и каждый безголосый придурок желает петь,
она
утонет в январском море –
в котором хочется умереть,

красивым вечером, что минорно, -
пропахнет холодом и попкорном,
моей судьбой и степной лавандой.
Ладно?

P.S.
Остановятся голоса.
У Земли воспалятся гланды –
останется шелест причала,
который любили мигранты.
Смотри -
она слишком надрывно кричала –
и вот её
дети всего лишены.
Смотри - в апогее кошмарного бала,
где костюмы горят, а улыбки грустны
Я стою в стороне,
и молю об одном –

Милый Господи, я устала.

Подари мне взамен
разрешение выйти из зала
и мой проклятый,
мой желанный,
не случившийся
день тишины.

Ночь на 24 февраля.