ПСЫ

    

               
 В кухне небольшого, будто подсевшего от мокрого мартовского снега дома, лежал огромный, вороной масти пес и видно, доживал свои последние часы. С шеи свисали обуглившиеся от запекшейся крови куски шкуры, надорванная пепельно-розовая губа дрожала и на мощные лапы тягучей ртутью капала слюна. Единственный глаз, не мигая, смотрел в зеленые, тигринные, с тремя равными врезками коричневого цвета, зрачки отца Борьки и казалось, пытался утянуть на тот свет своего одноногого врага. Тот лежал на диване, подперев кулаком голову, и тоже не сводил с добычи разбойного, шалого взгляда. Борька незаметно наблюдал за дуэлью хищников, и на сердце наползала тучей тоска. Ну зачем отцу понадобился этот волкодав? Участковый года два держал его  на цепи, без ошейника, кормил редко и никогда, говорят, не приближался близко. Этот гад был вообще ненавистником всего живого. Утром, когда пацаны были в школе, он вызывал собачников. «Расстрельная бригада», как называл этих нелюдей отец, регулярно уничтожала их бездомных дружков. Дворняги жили на поле перед тремя крайними домами, охотились за воронами, ребята, как могли, их подкармливали, и всякий раз неутешно скорбели, кружа на лыжах по снегу средь кровавых маков расправы.
Когда, через пару, тройку месяцев появлялись вновь изгнанные псы, мент снова звонил убийцам! Иногда везло – собачники задерживались, приезжали после обеда и тогда мальчишки становились живой, хрупкой стеной перед ними, но как из-под земли появлялся тут же участковый, орал на обескураженных охотников и те начинали стрелять. После первого же залпа, собаки кидались врассыпную, пацаны – следом, пытаясь прикрыть и страшно было видеть, как справа и слева зарывались мордами в снег их новые дружки.
Все, как могли, мстили участковому; забрасывали двор дохлыми кошками и даже били окна, но ничто не останавливало садиста... Понятно, что папа - бывший узник, не смог долго терпеть издевательств мента над бездомными и собственным псом, а с другой стороны – только вчера, он сам, с дружками, расстрелял из винтарей соседского лохматого Шарика по просьбе хозяина... Тот был, правда, избит отцом сразу же после экзекуции «за сволоту характера», но что это меняет – пса-то уже нет...
Н-да! И вот тебе - еще один издыхающий лежит... Жаль, конечно, животину, но ведь красть-то чужое  нельзя! Эх, Василич, Василич, сына учишь - не пей, не воруй, а сам? Чем теперь это ночное действо может для отца и семьи закончиться?
С кучи грязной посуды, которую Борька осторожно мыл в тазике, вдруг слетела полусонная муха и села псу на нос. Тот не шевельнулся. Зеленая тварь, лениво потирая передними лапками, поползла к закрытому сукровицей и опухолью левому глазу, но и на эту наглость он никак не отреагировал. Тогда отец медленно  протянул опухшую, напрочь искусанную псом правую руку, взял  муху за крылья и раздавил перед носом кобеля. Тот закрыл глаз...
Отец улыбнулся.
-  О! – Попал в авторитет.
Он нацепил на ногу пиратский протез-култышку, с трудом встал и подошел к столу.
-  У матери где-то шелковые нитки были с тонкими иглами – найди.
Борька быстро вытер руки о фартук, встал на табуретку и достал с полки над дверью обшарпаный китайский коробок. Отец взял из него иглу и прокалил спичкой. Потом оторвал от тюричка кусок желтой нити и сунул Борьке.
-  Воткни ей в ухо, падле, а то руки дрожат малость.
Борька чуть не хмыкнул – конечно, столько выпить! Он осторожно вдел нить и отдал иглу отцу.
Тот слил в граненую стопку остатки водки из двух бутылок, затем обмакнул нить, иглу, и вернулся к дивану. Отстегнув протез, он сполз на пол и осторожно взял пса за порванную губу. Тот снова открыл налитый яростью и болью глаз. Отец ласково произнес.
-  Я тебя, Моряк, штопать буду, а дернешься, добью.
Борька удивился.
-  Пап, а разве его так зовут?
-  Теперь да. Бушлаты у них с моряками одного цвета.
Он осторожно начал операцию. Борька замер. По спине пса загуляла крупная дрожь. Толстый, как скалка хвост, пару раз нервно стукнул по полу. Отец же замурлыкал «По Дону гуляет...», а  из-за дивана мгновенно высунул узкую мордочку пес Мурзик. Отец заметил его:
-  Правильно, ревматик, отвлекай больного.
Тот будто понял - деликатно подвыл папе и над ним затрепыхал огромный, как у лисы, рыжий хвост. Моряк глянул на него и пару раз моргнул. Борька с облегчением вздохнул - ну молодец, хитрюга! И ведь льстецом его не назовешь, хромоножку, просто настолько вежливый и ласковый, что даже от буйного папы ему редко достается, аж завидно!. Кабы Борька обладал таким талантом, наверняка бы не был бит, в дело и не в дело, а так, чем попало греет родитель... На днях бросил в него чайник для заварки. Хороший такой был, с красной клубничкой на боку...
Отец завязал узелок, медленно наклонился к длинной, как валенок, морде пса и, глядя на него в упор, откусил остаток нитки. Борька аж отвернулся – вот это да!
Когда он снова глянул на происходящее, Мурзик, поняв жест хозяина по своему, тихонько зализывал Моряку место операции. Глаз того потух и закрылся.
Отец опять прилег на диван и хрипло скомандовал:
-  А ну, кухарь, сходи в сени, принеси рассолу и сальца, завтракать будем - нутро горит.
Борька аж съежился – ни тебе печенья, ни чайку с конфетами!

***
Вопреки печальному прогнозу Борьки, Моряк не сдох в тот же день, а наоборот, стал на редкость быстро поправляться. Отец кормил его с руки мясным фаршем, выстригал клочки шерсти с запекшейся кровью, утром и вечером обрабатывал истерзанную цепью шею зеленкой, а на третий день, сняв с губы швы, подсунул псу под грудь тряпку, приподнял за нее и вывел раненного на улицу. Моряка качало от ветра и слабости, он забавно зевал во всю огромную пасть и жадно ел снег. Отец смеялся, но тот не обращал внимания, очевидно, простив ему побои при освобождении и даже пару раз дружелюбно махнул хвостом.
В конце недели вернулась из командировки мама. Увидев лежащее на полу кухни черное чудище, она тихо охнула от страха, но тут же взяла себя в руки, сняла пальто и присела на табурет. Моряк встал, медленно подошел к ней и, положив на колени морду, запрокинул вверх глаза. Она долго, с удивлением и жалостью смотрела на него, потом погладила по смоляной голове, достала из своего редикюля карамельку, развернула и дала ему ее на ладони. Он, не задумываясь, слизнул подарок, отошел, оглядываясь, к дивану, прилег и вдруг, игриво повернувшись на спину, стал неуклюже перекатываться с боку на бок, болтая конфету по необьятному пространству своей пасти. Все рассмеялись и Борька подумал, что из маленьких маминых ладошек он с радостью слизнул бы даже горячую пулю. Моряк еще долго забавлял их поистине щенящей радостью от встречи с неизвестным, удивительным лакомством, не понимая, что отвел родителей от неминуемой, после папиных запоев, ссоры.
На следующее утро, едва мать ушла на работу, в дверь ввалился участковый. Моряк, страшно рыкнув, прыгнул на бывшего хозяина, выбив того в сени. Отец рявкнул: - «Фу»! - И пес послушно занял место у дивана. Тут же раздался грохот упавших лопат, треск входной двери и перепуганный, взвившийся до фальцета, голос милиционера:
- Я тебя, каторжанин, опять упеку! У нас на лесоповалах и безрукие топорами машут...
Голос толстяка, впрочем, скоро потoнул в сугробах, а отец улыбнулся и ласково почесал Моряку за ухом:
-  Зря я тебя остановил, пре-красный бы несчастный случай вышел! 
Тот, в ответ нервно зевнул, клацнув всеми зубами сразу.
Борька долго еще потом опасался прихода милиционеров с винтовками, пулеметами, но никто, к его великой радости, так и не явился.

***
Воскресенье семья провела дружно. Мать готовила обед, рассказывая отцу рабочие новости, отец подшивал валенки, окрашивая ему только свойственным юмором услышанное о ворюге директоре и приехавшей в ресторан певице Великановой. Так, шефа он тут же предложил заменить собой, а знаменитость направить с  концертом в ближайший лагерь особого режима. Мать боязливо шикала на него, испуганно поглядывая на Борьку, хотя даже тот знал, что диктатора больше нет, в стране оттепель и полная свобода слова. Его классный руководитель, Галина Михайловна, говорила об этом на уроке истории, чтобы они хорошо учились, веря, что впереди их ждет свободное светлое будущее. Вспомнив об учительнице, он так съежился, что это заметил всевидящий папа.
- Что, дрожишь перед коммуняками? А ну, дуй за это по дрова!
Борька прыгнул в валенки, схватил пальто с шапкой  и выбежал вон.
Несмотря на солнечную, почти весеннюю погоду, его затрясло от начисто забытого наказа – придти в среду, в школу с отцом. Борька был дважды замечен в драках с двоечником Левой за первенство в классе, и мало того, что проиграл, так еще и получил приговор, иначе это и назвать нельзя. Строгая, прошедшая зенитчицей всю войну, Галина Михайловна, четко знала с кем из родителей и на какие темы надо разговаривать. Ни разу до этого не встречавшись с отцом Борьки, она и не подозревала, на что его обрекает... Выстукивая зубами, некстати прилетевший мотив «Вихри враждебные», Борька вошел в сарай и начал тщательно отбирать чурбачки покороче, пытаясь, одновременно, найти оптимальный способ оповещения папы о вызове в школу. Вариант первый – родитель просто не пойдет, кинув в него очередной чайник; второй – молчком соберется: черный костюм, белая рубашка, а так же пальто с шалевым воротником под фуражечку с черной тряпичной пуговичкой на темячке, и уж потом, выслушав обвинителя, так же молча вернется домой и сурово накажет...
Поленья высыпались из дрогнувших рук Борьки. Он обозвал их суками и перешел к варианту третьему – а если промолчать? Ответ последовал незамедлительно - педагог сама придет к ним в гости. Только не это! Он пнул дверь сарая, вышел и остановился – на заборе сидела огромная ворона и так мощно и хрипло орала на него, что он понял – не врать!
Этот понедельник был для него одним из самых тяжелых в его короткой жизни! Борька так сник, что мать дважды мерила ему температуру на ночь. Во вторник, едва лишь она ушла на работу, отец тут же перевел его в период полной реабилитации, пинком выгнав в дальний магазин за дрожжами.
Вернувшись, Борька встретил его у калитки в шапке ушанке и с запряженным на манер вожака собачьей упряжки, Моряком.
- Жара нет, сынок? 
- И не было!
Храбро ответил Борька:
- Ну, тогда бегом за лыжами, Моряка лечить будем!
А далее, Борька стоял на исходной, этак в трехста метрах напротив дома, крепко держась за вожжи и ожидая команды отца... Она прозвучала громко, лаконично, как все то, что делал папа, будучи трезвым. Он просто поднял над головой кусок сырого мяса и Моряк рванул так, будто это был последний заезд в его жизни. Он, заезд, впрочем, растянулся до десяти раз. Моряк получал всякий раз кусочек говядины, а Борька, все больше набирал за пазуху лежалого снега. Потом псу было скормлено все обещанное, они вернулись в дом и папа, медленно сев на табурет, мрачно сказал:
- Колись, сынок...
Моряк радостно гавкнул. Борьке же мучительно захотелось в уборную...

                ***
Ну, никогда, видать, не понять Борьке отца! Узнав, за что его вызывают в школу, он так гордо глянул на сына и так вмиг развеселился, что пообещал показать когда-нибудь свой наган. Более того, он разрешил Борьке напечь на раскаленной плите любимых лепешек, а сам лихо, по-пиратски взмахивая ножом, стал шинковать овощи для борща. Собаки мгновенно уловили его настроение и Мурзик, выжидательно поглядывая на хозяина, стал игриво нападать на огромного Моряка, шустро пританцовывая вокруг и воинственно распушив хвост. Волкодав завалился на бок, лениво отмахиваясь от него лапами. Отец оценил и это. Он бросил им по кусочку мяса, и те застыли на весь вечер, не сводя с него преданных, сразу оголодавших глаз. Это веселье разделила и пришедшая, как всегда уставшая после работы, мать. Она воскликнула: - «Какой чудный запах!» - Потом сняла пальто, валенки и достала из сумки кусок балыка, добавив с легкой гордостью: - «Для тебя, Саша, на кухне солененького прикупила». -  А Борьке дала песочный коржик. Собаки, совсем по-человечески, недоуменно попереглядывались друг  с дружкой, не поняв, почему она  обошла их подарками, затем, как по команде, сели и стали сопровождать синхронным поворотом голов любое перемещение отца по кухне. Борька с наслаждением жевал коржик, мама аккуратными дольками нарезала соленую рыбу и тут Мурзик сдуру, сначала нервно зевнул, а потом жалобно вякнул: - «Редчайший промах в его собачьей жизни»! - Подумал про себя Борька, так как папа в два пинка выгнал обоих в сени и, не дожидаясь его приказа, бросился открывать собакам дверь, выставляя их на мороз. В глазах псов блеснула такая скорбь, что он скормил им остаток коржика и вернулся в кухню. Мать промолчала. Отец дал, было ноту: - «По Дону гуляет...», но потом оборвал и предупредительно сказал:
-  Наш Моряк, Лена, совершенно выздоровел, - Борьку затягал по сугробам нынче, а от трехногого подхалима козлом стало попахивать – пусть примет снежные ванны, пока мы поужинаем.
Мать невесело улыбнулась:
- Ну что-ж, Саша, ты калечишь, тебе и лечить.
- Эх, Елена кудрявая, белые цветы... – Пропел в ответ отец, дуя на ложку, затем попробовал щи, цокнул языком и добавил:
 -  Ужин готов, прошу к столу!
Потом семья долго и вкусно почмокивая, откушала, а за чаем, папа гордо произнес:
- Меня, мамочка, в школу завтра вызывают, грамоту будут вручать за пятерочника сына!
Брови матери испуганно и удивленно метнулись вверх и замерли:
- А по дневнику не скажешь...
Борька опустил глаза: - «Ну, Васильич, и надо ж ему было!..»
Отец ухмыльнулся реакции обоих и успокоил:
- Собрание у них какое-то, Лена, схожу в кои веки, послушаю, - засиделся я дома. Мать настороженно поджала губы. Отец оценил ее деликатность и, положив руку на плечо, твердо сказал:
- Не бойся, теперь долго не развяжу. Вернемся из школы и котлет тебе нажарим к приходу, и картошечки!
Борька вдруг неожиданно и утвердительно вскрикнул: - «Да!» - И родители рассмеялись.
***
Утро среды было переполнено солнцем: сияло отшлифованное метелями окно, форточка, которую отец открыл перед уходом, глаза Моряка и Мурзика, хотя отец и не взял их с собой, искрился на улице уходящий зимний снег и озерки льда, которые с хрустом проламывала папина трость. Александр Васильевич тоже по-своему светился. Борька с восхищением поглядывал на него, пытаясь сочинить хотя бы пару волшебных слов, способных удержать веселость вечно угрюмого родителя. Но ничего, кроме сказочной белиберды на ум не приходило и он оставил эту детскую затею. Отец, поначалу, часто отдыхал, ослабев от запоя и неуклюжего отечественного протеза, которым он регулярно растирал свою культяпку в кровь. Потом, надышавшись живительным, утренним воздухом, стал останавливаться реже и вскоре они прибыли в школу. За одно только  ругнул он Борьку по дороге – за поражение в драке. Не преминул и добавить, далеко выплюнув погасшую беломорину: 
- Ты этого шкета, сын, потом вызовешь и набьешь при мне морду, иначе, сам понимаешь...
- Конечно!
Храбро ответил Борька и они вошли в дверь учреждения за номером 20.
Галина Михайловна встретила их у окна второго этажа. Она, сутулясь, поднялась со стула с синей классной тетрадкой в руке, а со второго - он стоял напротив, старый, потертый, с чуть выгнутой назад спинкой, взяла свой пуховый платок. Борька никогда не видел эту обшарпанную мебель в коридоре и догадался, что учительница заметила их приближение издалека и специально принесла стулья, чтобы отец мог передохнуть. Но и тот, видно, понял. Нарочито легко приблизился он к учительнице и, вежливо поздоровавшись, остался стоять, несмотря на ее приглашение присесть и побеседовать. Галина Михайловна с усмешкой укорила его:
- Мне что же, тоже остаться стоять из уважения, хотя я уже успела порядком устать с утра, молодой человек?
Отец улыбнулся и присел:
- Это я молодой?
- Конечно! Лицо так и пышет здоровьем.
Отец молодецки сбросил с плечей пальто:
- Жарко тут...
Борька на всю жизнь  запечатлел в памяти эту картину. Оба в черных пиджаках, на ее лацкане орден красного знамени, а из рукавов его «лепня», так на жаргоне называл папа пиджак, будто пудовые яблоки, проросли покрасневшие от морозца, татуированные кулаки.
Учительница в упор смотрела серыми, цвета стали, глазами в тигринные  очи папы:
- А жаль, Александр Васильевич, что товарищ Сталин не пустил вас на фронт, мы бы этой фашистской мрази вдвое больше накрошили.
- Жаль...
Ответил отец и подозрительно посмотрел на Борьку. Тот недоуменно чуть приподнял плечи, твердо зная, что никому из взрослых этой обиды отца и его солагерников не рассказывал.
- Так что, Галина Михайловна, к делу?..
- Не сердитесь, я от души, муж то мой так и не вернулся оттуда...
- Как звали, может, встречался где?
- Вряд ли, он по политике...
- А я не похож?
- Нет. Хороший у вас сын, Александр Васильевич!
 Резко поменяла она тяжелую для обоих тему:
 - И лицом копия, и натурой – дерется часто!
Отец нервно хохотнул:
- Ох и метко же вы стреляете, товарищ зенитчица!
Галина Михайловна, прямо девушкой расцвела на эти слова, и дружески хлопнула его по руке:
- Жаль, что такие парни редко приходят к нам в школу, не с кем тут особо по душам поговорить, да папиросочку выкурить!
Отец неожиданно нахмурился:
- То работу ищу, а то попиваю...
- А что так?
- Начальникам гаражей, пол ноги моей не хватает, чтоб руля доверить, вот я и отращиваю ее при помощи целебных напитков.
- Зря. Я думаю, им лихость ваша излишняя мешает, а не...
Отец шумно выдохнул и встал:
- Закон им не позволяет инвалидов брать. Пойду я  - дела! Рад был познакомиться.
Она тоже встала:
- Школе нашей полуторку обещали для обучения старшеклассников... Пойдете инструктором?
Отец с усмешкой ответил:
- Подумаю.
 Она резко подала ему маленькую, худую ладонь. Отец осторожно пожал.
- Ну вот и договорились. А сын... Что ж, сын с таким отцом как вы, вырастит правильно.
Галина  Михайловна повернулась к Борьке:
- Завтра не приходи, Александрович, комиссия нагрянула, тараканов, да крыс травят.
- О! А я думал, в химкабинете что-то рвануло...
- Что ты, Боренька, тебя же там не было!
И тут они втроем так весело рассмеялись, что и этот миг запомнил он на всю жизнь.
                ***
Обратно они шли еще быстрее. У отца блуждала на лице улыбка, а Борька, если б мог, просто полетел! Это же надо, как все красиво обошлось! Изредка встречались знакомые пацаны, вежливо здоровались, а пройдя, со страхом кивали на отца, мол, что, досталось? Борька, то весело подмигивал в ответ, то показывал большой палец, дескать, все в ажуре - и отец трезвый, и дела идут хорошо. Не забывал он сообщать одношкольникам про завтрашний выходной – тараканий мор! Те радостно вопили и бросались оповещать дружков.
Вот и дом. Они почти прошли во двор, как отец вдруг развернулся всем телом и скользя вернулся к калитке.
- Кто-то потоптался у нас под окнами, ну-ка сынок, иди глянь - детские следы или взрослые?
Борька проверил.
- Кто его знает, пап, средние какие-то, но глубокие.
Тот достал ключ и направился к двери.
- Ну и ладно, кому надо, еще придет.
Когда они вошли в кухню, у Борьки подкосились ноги и он медленно опустился на пол. Пол был обильно залит кровью, Моряк лежал носом к дивану, Мурзик – возле стола, засыпанный осколками cтекла и тарелок. А еще Борька неожиданно громко сказал.
- Кажется, у Моряка не хватает уха.
Отец прошел к дивану, тяжело сел, расстегнул пальто.
- Ты, сын, может выйдешь?
- Не могу...
Отец внимательно посмотрел на него.
- Ну, посиди, сейчас полегчает. А у Моряка не только ухa, пол башки сзади отсутствует. Господам чекистам даже на пенсии трудно отучиться от привычки стрелять в затылок.
Борька потихоньку привстал.
- Может Мурзик жив, ты же знаешь, пап, он любит попридуряться, хитрюга.
Отец еще раз внимательно посмотрел на него.
- Да нет, видно он с трех-то ног на форточку, как на амбразуру кинулся, красавец!
Борька хоть и встал, а идти-то не смог. Некстати вспомнилась мысль о том, что с материнской ладони он слизнул бы и горячую пулю...
Отец вынул портсигар, открыл, потом снова захлопнул, сунул руку за диван и достал бутылку водки. Он стукнул ладонью по донышку, пробка вылетела и водка булькала в горле отца, пока не опустела. Потом он аккуратно поставил ее на пол и вдруг резко крикнул:
- Хорош стоять, принеси капусты!
Борька очнулся. Его словно вынесло в сени. Он зачерпнул из бочки ковш соленой капусты пополам со льдом, а когда вернулся, в руке отца была другая, непочатая еще «Московская».
- Присядь-ка со мной рядом, сын.
Тот повиновался. Отец взял его за шиворот и заставил сделать глоток водки. Потом нервно зевнул, клацнув всеми зубами, как прежде Моряк и тихо сказал:
- Ты капустки пожуй, а потом еще глотнешь. Таким макаром обоих псов и помянешь, друзья они тебе были или нет?
- Друзья.
Прошептал Борька. Он закусил, стараясь не глядеть на убитых, а когда отец дал ему глотнуть еще, на него облачком опустилось спокойствие и даже равнодушие к происшедшему.
И вдруг Моряк несколько раз дернулся, будто человек, всхлипнул. Борька не успел ни ужаснуться, ни обрадоваться, как отец схватил старый валенок, сунул в голенище руку, поднес обувину к оставшемуся уху Моряка и в комнате глухо бухнул выстрел. Затем он отбросил валенок и молниеносным движением сунул небольшой, плоский пистолет в задний карман брюк. Потом он долго гладил пса по окровавленной спине, уговаривая с несвойственной ему нежностью, спать спокойно – все позади... Опять Борьке пришла неуместная мысль – обманул Василич, не наган у него, а пистолет плоский... Он нервно икнул. Отец, не поворачиваясь, приказал выпить еще. Борька выпил. Сердце и голову охватил обручем жар, а в кухне тошнотворно запахло паленой шерстью. Отец заткнул бутылку пробкой, спрятал в карман пальто и твердо, чтобы замутненное сознание сына ясно усвоило инструкции, громко и медленно произнес:
- Значит так, Борис, собак я сам зарою, а ты беги к остановке, встречай мать, так как пора ей уже вернуться, и уговори заночевать пару дней у бабки. Скажи, мол, отлупил отец после похода в школу и ушел к деду Василию на день рождения, ну а пить, мол, обещал воздержаться. Я потом сам за вами зайду.
Борька, пошатываясь, встал, подошел к двери, хрипло произнес, – «У Мурзика было сердце льва!», - и вышел.               
Когда они с матерью через три дня вернулись домой, пол кухни был свеже выкрашен, валенки собраны в мешок, а на косяке двери, пришпиленная кнопкой, белела записка: «Семья, меня не ищите, срочно уехал на север, обещали грузовик и большую зарплату. Через год вернусь. Простите, что не попрощался. Отец.» Мать тоскливым взором обвела кухню, плотно прикрыла дверь, на входную они навесили амбарный замок и закрыли все ставни. Когда они вернулись к бабушке, там уже побывала с обыском милиция и мудрая Акулина сначало накормила их пельменями, затем скрюченными ревматизмом пальцами вынула из кармана передника всю свою экономию, рублей двести, и твердо сказала:
- Ты, Лена, поезжай сейчас на вокзал за билетами, чтоб с утра к сестре на Дон - тут тебе счастья не видать, да и не было, доченька, так что жалеть не о чем.
         Уже будучи взрослым узнал Борька, что, якобы, нашел и стрельнул отец участкового, что навсегда скрылся от правосудия где-то в сибирской глубинке, но поверить в это было сложно, так как гос. режим оставался прежним...