Диван. Глава шестая

         Лиля ушла. Миша встал под душ и необычно долго мылся, потому что в башку всё время лезли спутанные мысли, мешая ему. Смыть бы их, да ведь на голове укладка. Он принялся их распутывать и заметил, что голову одолевают три основные темы. Значит надо заставить себя думать о них поочерёдно.
         Первой темой была Лиля. То, что девушка ему очень понравилась – точно. Хотел бы он с ней быть близок – несомненно. Для чего? Для удовольствия?  Она не из женщин лёгкого поведения. И понравилась она ему сразу, там, в парикмахерской, не жеманностью, или призывными жестами для заманивания самца, а, какой-то, палевой нежностью цветочного бутона.
         – Самое лёгкое – сорвать бутон. После, он быстро завянет. А заставить его распуститься, превратить в цветок, да чтобы он тебя долго радовал своей красотой – это брак, это искусство семейной жизни, причём счастливой. – Он в голове прокрутил эти слова, которые ему были сказаны отцом Никоном из их церкви.
         Второй темой была женитьба. О ней он тоже неоднократно задумывался,  особенно после разговоров с отцом Никоном.
         Как-то, после заутрени, пошептавшись со служкой, бабушка сказала, что ей, мол, надо со святым отцом поговорить. Миша попросился покурить минут на пять, пока они разговаривают, вышел из церкви, отошёл в сторонку. Вернувшись, увидел, что бабушка всё сидит на табурете, а рядом с ней стоит священник – отец Никон. Он подошёл, спросив, не помешает ли.
         – Нет, не помешаете, молодой человек, как раз разговор о вас ведём. Ваша бабушка попросила меня высказать вам несколько нравоучений, поскольку живёте без отца. Бабушка, при всём уважении к ней, существо женского пола, она вам заменяла мать во многих моментах вашей жизни.  Это немало. Спасибо ей за это. Она мне рассказала о вашем отце. Конечно, у меня имеется приблизительное представление о нём, но, многое понятно. Исходя из того, что мне многое понятно, я согласился с её просьбой дать вам несколько советов. Как священнослужитель, как мужчина, как отец многочисленного семейства. Скажите, вы согласны? Без вашего желания выслушать их и поверить в сказанное мной, то есть, полного доверия ко мне, учтите, советы работать не будут. Зачем зерна сеять в мёртвую землю – они не взойдут.
         Так вы согласны? Как вас зовут?  Хорошо, Михаил. Я не смогу рассказать вам за один раз то, что получает мальчик от отца за жизнь в обычной семье. Ну, хорошо, должен получить. Буду, краток, и говорить будем с вами при вашей бабушке, Пелагее Степановне. Скажите, сколько лет вашей бабушке. Правильно, восемьдесят два. Вы, наверное, заметили, что последнее время стали чаще бывать в церкви? Заметили. Потому что мы не вечны, а любой человек, даже неверующий, как вы (во что я, кстати, тоже не верю – вы ПОКА неверующий) хочет знать, что будет дальше, после смерти. И Пелагее Степановне хочется знать и быть здесь чаще. И чаще внимать православным обрядам священнодействия.
         Поверьте мне, Михаил, духовное взросление человека происходит тогда, когда он проходит по жизни через ряд обрядов-ритуалов, о которых не задумывается, но которые обязан  знать. Помолвка, венчание, свадьба, рождение ребёнка, крещение и так далее – это всё обряды, ритуалы. Об обряде перехода человека в мир иной мы поговорим позже. Время для этого есть. Знать его вам не помешает, как, кстати, знать и обряды погребения, поминок. Они, ведь, устанавливались веками, эти обряды. Мы – православные, а вы, Михаил, бабушка мне сказала, человек крещёный по православному обычаю, православному обряду, хотя и неверующий, как говорите. Но, православный.
         Сегодня, я хотел бы поговорить с вами о вашей женитьбе. Невесты ещё нет, говорите? Вы знаете, я сейчас выскажу некие мысли, сентенции, которые вы, возможно, сначала и отвергните. А когда потом подумаете, а вы, я уже знаю, человек думающий, то, может, и согласитесь со мной. Мне так кажется.
         Что есть главное в жизни человека?  Отвечаю – брак, семья, дети. Любовь, говорите? Любовь – это временное, часто болезненное состояние человека. Когда женятся по любви, а она куда-то потом убегает, уходит, то семья распадается. Распад семьи – трагедия для детей. В семьях, где был сначала брак, зачастую по выбору родителей, а потом любовь – разводов практически нет. Здесь много сдерживающих факторов, но, главное, в том, что любовь, которая, конечно же, есть в такой семье – это ежедневный труд. Труд поиска дружеских отношений и компромиссов. То есть, сначала брак, потом любовь. А сейчас начала появляться практика такой «семейной жизни» – пожить, «притереться», а потом, если сладится, может быть и расписаться, а нет – разбежались в разные стороны. Не повсеместно, но появилась. Как обезьяны, право.  Нет, когда есть институт брака, где у тебя есть обязанности перед женой, детьми, обществом, то сразу не разбежишься. Семейная жизнь, уважаемый Михаил, это ежедневный, но сладкий труд. У меня? Четверо, чего и вам желаю. Мне? Тридцать один год.
         А вам, бабушка сказала, двадцать семь? Если вы хотите насладиться плодами своих трудов с женой – детьми, а позже и внуков –  пора создавать семью, пора вам жениться. Михаил, как, кстати, вас по батюшке? Хорошо! Так вот, на сегодня, Михаил Михайлович, всё. Удивлены? Так ваш визави два высших образования имеет, а уж логику и философию в духовных семинариях не «проходят», а учат. Приходите, буду рад.
         Вот такой «разговор» состоялся у Миши с отцом Никоном месяца за три до приезда сюда, в Одессу. Он в церковь к нему уже и без бабушки пару раз приходил. Удивил он Мишу. Заставил, не заставляя, по-другому на мир глядеть. Обратил он ещё его внимание на то, что бабуля за этот год сдала.   
         – Выводы, Михаил, делайте сами. Однако неплохо бы успеть Пелагее Степановне на ваших детей поглядеть! Придёте в следующий раз – подскажу, где и как невесту выбирать. Вам её родители не приведут – у вас, их нет, а жена – это главное в жизни.
         …Третья тема, крутившаяся в голове, была простой. – Подспудное нежелание идти сегодня на поминки. И не тратить свободный субботний вечер. Одна мысль всё же грызла – он ведь был накормлен Кирой Исааковной, она тоже могла не тратить на него время, тем более, в такой день.
         В это время он услышал звук отпираемой двери.
         – Лиля, заходи, я уже встал и почти одет.
         – Что значит «почти»? Если ты готов, пойдём?
         – Я в брюках и в майке, заходи. Ты знаешь, я, наверное, не пойду. Зачем чужой человек там нужен? Неудобно. Да и не приглашал никто.
         – А кто на поминки приглашает? Люди сами приходят, кто знал покойного. Приходят, чтобы показать, что помнят, что, когда их не будет – тоже, кто-то придёт и скажет: «Да, какой был человек, хорошо помню». – Лиля подошла ко нему ближе и взяла за руку – разве я не права? А если права, то я прошу тебя со мной пойти. Это недолго. Я там обязана быть, а Кире Исааковне скажу, что мы с тобой гуляли – я тебе показывала немножко Одессу, а потом, вместе уж и зашли.
         – Лиля, я никогда не был на еврейских поминках, не знаю ритуал, что говорить, как себя вести. Что можно есть, что нельзя. Кстати, а кто там стол готовил? Ты помогала?
         – Нет, я была в церкви. Я же православная. Свечи поставила – и за здравие, и за упокой, да и помолилась. А там, у Киры – её старая приятельница, торговка с рынка, бессарабка. Она для поминального стола много чего из села понавезёт и здесь  наготовит. Обычно она и ночевать у Киры Исааковны остаётся. На диване в прихожей спать любит. Он же широкий, диван-то. Высыпается, говорит, лучше, чем дома.
         – Лиля, а, сколько лет Кире Исааковне?
         – Сорок девять. Она двадцать пятого года. Да, я поняла, что ты хочешь спросить. Шауль был с восемнадцатого, а умер в пятьдесят девятом, в сорок один год. Рак желудка. Дочь у них одна – Софья, по-моему, с сорок первого года. Да, точно, ей сейчас тридцать три. Консерваторию по скрипке нашу одесскую заканчивала. Была замужем, но, всего месяца четыре, говорят. Да не знаю я точно, я ещё маленькая была. Пожалуйста, прошу, Миша, ты о дочери ничего не знаешь. Где, где. В Израиле она теперь живёт, поэтому и нет её здесь. В семьдесят втором, с первой волной уехала, никому ничего не хотела и сообщать. Сейчас там она в оркестре каком-то играет. Миша, давай закроем эту тему? Кира Исааковна любит поговорить, если захочет, сама всё расскажет, только торопить её не надо. Пусть она сама.
         – Ладно. Посмотри, Лиля, какую рубаху мне надеть. Вот эту, наверное, она потемнее. В ней пристойнее.
         – Дай я быстро её поглажу. Господи, остальные-то рубашки тоже помялись, надо было сразу их вытащить из сумки и развесить. Вынь и повесь сюда на плечики. Кто  тебе рубашку гладил, бабушка? Сам? Оно и видно. Эх, мужики, что бы вы без нашей женской руки делали, а?
         – Так не только ж без руки – выпалил он мгновенно, за что получил лёгкий шлепок по заду. Так «бьют» своих. Дорогих.
         Они пришли к Кире Исааковне не в шесть, а когда на часах было без малого семь.
         Нормально, не надо быть сегодня в первых рядах.
         Сразу же прошли в комнату, где за большим, накрытым тяжелой скатертью столом, с расставленными на нём блюдами, сидело несколько человек, мужчин и женщин. Все изучающее уставились на них, задержавшихся. На стене висел большой портрет Шауля, который, как сказала Лиля, здесь висит всегда.
         Миша немножко слукавил, сказав Лиле, что совсем не знает еврейский ритуал поминок. Он о нём прочитал, когда стал читать о православных обрядах. Правда иудейский и мусульманский просто просмотрел – из любопытства.
         Как он понял, сегодня был ЙОРЦАЙТ – это слово на идиш в буквальном переводе означает день годовщины, его отмечают только по еврейскому календарю. Кроме чтения Торы, или Кадиша (уж прошу прощения, если что-то напутал), разрешается праздничный обед. Но, сегодня была суббота, значит, Кира Исааковна не имела права работать в этот день. Она сразу же успокоила адептов веры, что стол  готовили Лиля и её приятельница – бессарабка Виорела. Все посмотрели поочерёдно сначала с уважением на Виорелу – её хорошо знали, потом с одобрением на Лилю – она здесь «своя», а потом с большим любопытством на Мишу.   Видимо, процесс читки Торы был к нашему приходу закончен, душе усопшего помогли подняться ещё выше по лестнице духовных миров. Все привычно выразили скорбь: «ах, как бежит время, уже пятнадцать лет как нет с нами Шауля». К сожалению, также как и на православных поминках, других, «свежих» слов Миша в это время не услышал. Люди, так сочно разговаривающие на улице, становятся косноязычными, попадая на поминки, когда отмечается достаточно далёкая дата смерти. Но когда народ выпил (немножко, конечно) и вкусно закусил, наступила необходимая разрядка, все разговорились, да так, что и перебивать друг друга стали. Уже речи стали горячее, откровеннее, приземлённее. Хорошо о бывшем коллеге сказала женщина, работающая в горисполкоме. Встал какой-то мужчина, как Миша понял, профессор из Института технологии зерна и муки им. Сталина и произнёс земные, душевные слова о доценте Срулевиче Шауле Моисеевиче, человеке больших знаний и исключительных человеческих качеств. Сидящая рядом с ним дама, тоже, видно из института, кричала о том, какой он был волейболист, спортсмен. Говорилось много, горячо, с уважением, конечно, помянули и ушедших родителей Шауля. Но, что-то, никто не сказал ни слова о хозяйке стола.
         – Лиля, почему никто не скажет хотя бы два слова о вдове, о Кире Исааковне?
         – Не знаю, Миша, я тоже это вижу.
         – Ну, так скажи ты, мне-то неудобно, да и кто я здесь?
         Лиля встала и произнесла страстную речь о человеке, который стал опорой Шаулю Срулевичу. О Кире Исааковне. Всё своё уважение к этой женщине, которая вытащила её практически из ничего, поддержала, помогла выучиться, поставила на ноги и, сегодня ещё, является её наставницей, она вложила в свою речь. И ещё, напомнила многим, что голова семьи держится на шее, а шее этой, когда она уже крутила Шаулю его голову, было всего четырнадцать.
         – Вот, поэтому я предлагаю выпить за Киру Исааковну, дай бог ей здоровья.
         Народ выпил, зашумел, оценивая речь Лили, в основном одобрительно. Правда, один мужчина, не сказавший за столом о Шауле ни слова, но непрерывно евший, сказал тихонько соседке, оторвавшись от еды: «Гляди, Рива. Лиля, она же русская. Пожила с нами, с евреями, и как говорить научилась».
         Когда выпивший (немножко, конечно), народ перешёл к теме  отъезда в Израиль, «да», или «нет», Миша предложил Лиле уйти. Он очень не любил такие темы, да и посидели достаточно – время-то девять. Подойдя к Кире Исааковне, поблагодарил за всё, пожелал здоровья и сказал, что они хотели бы с Лилей уйти. Она прямо зыркнула глазами, когда он сказал – с Лилей, но промолчала. При гостях, наверно. Потом неожиданно спросила:
         – Скажи, Миша, а у вас, в Воронеже, идут разговоры за отъезд в Израиль?
         – Я вам не скажу за весь Воронеж, весь Воронеж очень велика – так начал Миша, чем вызвал одобрительный смех, – но на нашем предприятии, где я работаю, евреев немного. Однажды, в своём кругу,  вопрос насчёт отъезда мы задали одному инженеру, приятелю, который никогда не чувствовал себя чужим средь нас. Он засмеялся и спел нам куплетик. Спел, предварительно переведя:
Дорогая Голда Мейер
Не крутите нам «ди эйер*».
Не поедем мы до вас –
"Эйер" крутят и у нас.
         Миша подхватил Лилю под руку, и они сбежали, сопровождаемые и смехом и неодобрительными возгласами. Сколько людей – столько мнений.
         Господи, как же хорош субботний сентябрьский вечер в Одессе! 

*Ди эйер - яйца (нем. идиш).