Корделия

Она жила в богатом королевстве.
Дочь короля, но скромность и учтивость
И прочих добродетелей не мало
Ей сердце украшали, словно жемчуг.

Отец же в блеске королевской власти
Безудержно собою любовался.
Весьма ценил тех, кто его хвалили,
Над остальными вволю издевался.

Шутил: - Смотрите, этой вот девчушке,
Той, что сейчас смеётся надо мною,
Недолго будет в девках оставаться,
Блаженство это быстро ей устрою!

Когда же он, деля своё богатство,
Велел всем дочерям своим ответить:
Какою каждая из них любовью
Любит его, чтоб цену ей наметить.

Корделия, дивясь, ушам не веря,
Выслушивала сестринские речи.
Они клялись отцу такой любовью,
Что превышает мысли человечьи.

Корделия ж лишь, молча, размышляла,
Что любит короля всего как должно
Смиреной дочери любить того,
Кто дал ей жизнь, не больше и не меньше.

Её молчанье короля взбесило.
Ей приказал покинуть королевство.
Но нищенкой она не оказалась,
Король французский предложил ей сердце.

А сам король, оставшись без богатства,
Был изгнан «любящими» дочерями.
Скитался, унижался, злился, плакал,
Иное зрил прозрёнными очами.

Тех женщин, прежде что его ласкали,
Считать стал - выше пояса - Созданьем,
А ниже – мрак и ад, и серы бездна
Жжет и палит, и бредит пожираньем.

Лишь об отце Корделия узнала,
Она к нему на помощь устремилась.
Его в венке из мелкой травки сорной
Увидела и очень удивилась.

Ах, сестры, как вы это допустили?
Жаль отшвырнуть бродячую собаку,
А тут отец в лохмотьях и безумстве…
Губами уст его она коснулась.

Он ощутил её прикосновенье
Как ангела касанье неземного.
Сказал ей, что он так её обидел,
Что во сто крат заслуживал иного.

- О, Батюшка, Величество, Священство!
Любая Ваша воля мне приятна.
Вы здесь со мной, и я теперь спокойна.
И Ваша скорбь близка мне и понятна.

Но сестры в злобе и остервененье
Обоих их в темницу заточили.
И приказали страже, чтобы в тайне
Её ближайшей ночью задушили.

Король общеньем с нею наслаждался,
Пускай в темнице и вдали от мира.
Любовь их так друг друга согревала,
Давала силы, мужество дарила.

Ему казалось, это будет вечно:
Как бабочки иль словно птицы в клетке,
Петь будут, улыбаться и молиться.
Однако всё случилось по-иному.

Наутро труп её, держа в объятьях,
В безумстве он твердил одно и то же:
- Живут же лошадь, жаба, мышь, собака,
Ты ж, милая, …? Задышишь, может, снова?

И тут поднял он свои очи к небу:
- О, Боже! Боже! Сжалься над безумным,
Возьми и мой осиротевший дух,
Отринь с земли Ты и моё дыханье!