Пьяный корабль Артюр Рембо якобы

Вниз спустившись рекой, я почуял свободу,
В миг, когда управлявшая мной голытьба,
Под мишени была принайтована сбродом
Дикарей размалёванных к пестрым столбам.


Что мне хлопок с зерном и судьба экипажа?
Волноваться о них мне совсем не с руки…
Тишина донесла – с ними кончено… Я же
Сладострастно отдался теченью реки.


Средь сердитых набегов прилива, на волю
Я понесся глухой, как ребячьи мозги…
И Полуострова, замерев на приколе,
Провожали меня волчьим взором тоски.


Легче пробки плясал я, от бури шалея,
На зеленых волнах – этих вечных возниц
Мертвецов – десять суток, ничуть не жалея,
Что сбежал от портовых слепящих глазниц.


Словно рот сорванца яблок кислая мякоть,
Корпус мой, как скорлупку, волной обдало,
Смывшей пятна вина и блевотины слякоть,
Руль свернувшей и «кошки» пустившей на дно; (1)


И с тех пор я купался в лазурной Поэме
Моря, млечно вбиравшего звёздную пыль,
Где порой восхищённый утопленник, немо
Колыхаясь, с задумчивой миною плыл,


Где в рассудочность ритма врывался делирий,
И, кроша синьку неба на день золотой,
Превращал крепче спирта и звонче, чем лиры,
Горечь рыжей любви в забродивший настой;


Я познал небеса, завихрённые смерчем
И в расщепах от молний, прибоев канву,
А порою я видел такое, что смертный,
Никогда и не мыслил узреть наяву:


Солнце, низкое от трансцендентных истерик,
Освещавшее гущей лиловой, (грустней
Чем актёры античных священных мистерий),
Буруны, вдаль катящие дрожь лопастей;


Я алкал изумрудных ночей в снежной пене,
Поцелуев в морские глубины зрачков,
Жаждал кипени соков и фосфоров пенья,
Схожих с синим мерцаньем придонных рачков;


Я следил, как прибой, словно зверь в истерии
Гона, приступом скальные рушил столпы,
И не верил, что светлые стопы Марии
Смогут окоротить океанские лбы;


Я Флоридам царапал бока, смеха ради, (2)
Спарил очи пантерьи со шкурой людской,
И спиной зарывался в подбрюшия радуг,
Изогнувших хребты над равниной морской;


Я встречал кочевые болота, где гнили,
Как в садках, горы левиафановых туш,
Шел сквозь мёртвые зыби под сердцем у штилей,
Чтоб принять падуна циклопический душ; (3)


Ледники, жемчуг волн, медь небес и камеи
Бледных солнц, перекрывших, как мели, лиман,
Где в присосках клопов, исполинские змеи,
Нависают с деревьев, как гроздья лиан;


А за то, чтобы дети увидели Sparus, (4)
Золотых, в синих струях поющих, дорад,
Как рубаху, я б отдал последний свой парус,
Кроме красок и ветра не чая наград;


А порой, как святой, полюсами распятый,
Море, качкой, под всхлипы, меня одаря,
Выводило на мне разноцветные пятна,
И я ник, как молельщица у алтаря;


И, как маленький остров, качал на борту я,
Злобных птиц белоглазых базар и помёт;
На путях моих хрупких, утопленник всуе
В сон неспешно спускался спиною вперед;


Заплутавший в кудрях лукоморий, так просто,
Я – корабль, ураганом был брошен в эфир:
Мониторам не выудить пьяный мой остов,
Равно, как и ганзейцам – не взять на буксир;(5)


Я, в лиловом тумане, дырявил усердно
Небо в сито, дымясь, и, свободный, как бес,
Доставлял лишаи солнца, (в виде десерта -
Для поэтов), и сопли лазурных небес;


Я безумной доской, понукаемый в спину
Гиппокампами, нёсся, светясь от мальков (6)
Луна-рыб, и крушили июля дубины (7)
В крошку ультрамарина небесный альков;


Я дрожал, за сто лиг чуя течки начало
Бегемота и вязкий Мальстримовый вой, (8)
И, в тоске по Европе и древним причалам,
Безнадежно искал недоступный покой.


Я глядел, как сбиваются в архипелаги
Звёзды в небе бездонном – манки для пловцов;
Ах, не там ли, возможная наша Отвага,
Ты таишься – со времени наших отцов;


Право, полно рыдать!.. удручающи Зори
Ваши, луны – унылы, а солнца горьки;
Я, от острой любви цепенею,о, к морю!
Только - моря! Пусть рвется мой киль на куски;


А случиться, меня, вдруг, Европа приваблит, (9)
Мне довольно и лужи, в которой в веках,
Грустный мальчик, на корточках, будет кораблик
Свой пускать, невесомей крыла мотылька;


Столько бурь пережившему, - невмоготу мне:
Ни в кильватер к купцам присоседиться в зад,
Ни пристать к вымпелам, ни вытерпливать втуне,(10)
Зоб набивших, понтонов завистливый взгляд. (11)




ПРИМЕЧАНИЯ,

Примечания – в основном – почерпнуты из интереснейшей работы Евгения Витковского «У входа в лабиринт».

(http://wikilivres.info/wiki/...


1. «История с пятой строфой носит характер уже почти трагический. Речь идет о том, как «Зелёная волна проникнет в мою пихтовую скорлупу / и голубые пятна вин и блевотины/ Смоет с меня, разбрасывая руль и малый якорь». Если быть точным, то этот малый якорь в русских словарях называется просто — кошка. Сразу оговоримся, что четырехлапого млекопитающего здесь нет и в помине. По-французски здесь стоит слово «grappin», К. И. Самойлов разъясняет нам, что это «четырёхлапый якорь весом примерно 10-12 кг.»15[2]. Служит такой якорь для цепляния чего-нибудь или за что-нибудь, по весу он слишком мал, чтобы удержать даже шлюпку16[3]»

2. «Восьмая строка Дьеркса — единственный ключ к пониманию темнейшей двенадцатой строфы Рембо, где говорится: «Я натолкнулся, знаете ли, на невероятные Флориды…»8[6]. Что за «Флориды» во множественном числе — понятно лишь тогда, когда мы вспомним об «Австралиях» Дьеркса. «Флориды» — антитеза «Австралиям». «Растительный» же корень слова «Флорида» слышен и русскому уху. И тогда понятен становится следующий за ним «растительный» образ Рембо.»

3. Падун - порог, водопад.

4. Золотистый спар, или дорада, или спарус, или аурата[1] (лат. Sparus aurata)— морской карась, рыба рода спарус (лат. Sparus). Романское название рыбы происходит от золотой полоски, находящейся между глазами (d’oro — золото).



5. «Не лишая читателя удовольствия самостоятельно провести дальнейшие сопоставления, добавим, что последняя строфа Дьеркса — ключ к необычайно красивому месту у Рембо, причем ключ неявный. Подстрочно две заключительных строки восемнадцатой строфы Рембо звучат примерно так:


…Мой пьяный от воды остов
Не выудили бы мониторы и парусники Ганзы.


«Не выудили бы» — если читать через Дьеркса — значит «не взяли бы на буксир». А что за «мониторы и парусники»? В словаре читаем: «Монитор — класс бронированных низкобортных кораблей с малой осадкой, предназначенный для нанесения артиллерийских ударов по береговым объектам по береговым объектам противника и боевых действий в прибрежных районах, на реках и озерах. Его название происходит от названия первого корабля такого типа, построенного в 1862 г. «Монитор»9[7]. А «парусники Ганзы»? Для начала — «Гaнза» (с ударением на первом слоге) — торгово-политический союз (главным образом германских). С середины XV века начался упадок Ганзы. Последний её съезд состоялся в 1669 году»10[8]. Короче говоря, всей сложности понимания текста у Рембо: «Ни старинный парусник не возьмет меня на буксир, ни современный монитор».

6. Гиппокамп - Морской конёк (лат. Hippocampus)



7.Луна-рыба - Обыкнове;нная луна;-ры;ба, или ры;ба-со;лнце, или ры;ба-голова;[1] (лат. Mola mola) — самая большая современная костная рыба. Достигает в длину трёх метров и веса 1,5 тонны. У Гиннеса приводятся данные о рыбе, пойманной в 1908 г. недалеко от Сиднея, длина которой составляла 4,26 м, а вес 2235 кг.



8. Бегемот – тот самый, булгаковский демон,который Кот. А течка, вероятно, оттого, что он иногда принимал женский облик.
Из Вики:

«Бегемо;т (ивр. ;;;;;;, букв. «животные») — мифологическое существо, демон плотских желаний (в особенности обжорства и чревоугодия). В Библии описан как одно из двух чудовищ (наряду с Левиафаном), которых Бог демонстрирует праведнику Иову в доказательство Своего могущества в книге Иова (Иов.40:10-40:19).

Вот бегемот, которого Я создал, как и тебя; он ест траву, как вол; вот, его сила в чреслах его и крепость его в мускулах чрева его; поворачивает хвостом своим, как кедром; жилы же на бедрах его переплетены; ноги у него, как медные трубы; кости у него, как железные прутья; это — верх путей Божиих; только Сотворивший его может приблизить к нему меч Свой; горы приносят ему пищу, и там все звери полевые играют; он ложится под тенистыми деревьями, под кровом тростника и в болотах; тенистые дерева покрывают его своею тенью; ивы при ручьях окружают его; вот, он пьёт из реки и не торопится; остается спокоен, хотя бы Иордан устремился ко рту его. Возьмёт ли кто его в глазах его и проколет ли ему нос багром? (Иов 40:10-19)
Слово бегемот является множественным числом от слова «бехема» (ивр. ;;;;;), то есть «животное», что в соответствии с еврейской традицией призвано подчеркнуть его мощь и величину (сравните Элохим). Присутствует не во всех переводах Библии; так, в новоцерковнославянском переводе: «Но ;б; сє, ѕв;ріє ; тебє, траву аки воловє ;д;тъ» (40:10).
В иудейских преданиях Бегемот считается царём зверей; в конце времён Бегемот и Левиафан должны убить друг друга в последней схватке, их мясо будет служить пищей праведников на пиру Мессии.



По Пьеру де Ланкру (1553—1631) Бегемот — демон, который может принимать формы любых крупных животных, а также кота, слона, собаки, лисицы и волка. Ж. Боден считал его адской параллелью египетского фараона, преследовавшего евреев («Daemonomania», 1580). Бегемот — демон, дающий людям «звериные наклонности» («Молот ведьм»), он нападает на людей, используя «обольщение сладострастия, которое ощущается в области чресл и пупа» (И.Виер «De Praestigiis Daemonum», 1563). Он может даже сам принимать женский образ, чтобы ввести человека в соблазн. Бегемот также побуждает людей богохульствовать и сквернословить. При дворе Сатаны он занимает должность Главного Хранителя Кубка (И. Виер), руководит пирами, а также является ночным сторожем Ада.»

9. ПривАбливать – приманивать, соблазнять,призывать. («пьяная баба свиньям приваба») – по словарю Даля.

10. Вытерпливать – ОЧЕНЬ терпеть (Терпя, превозмогая себя, выдерживать, переносить (страдания, трудности и т.п.)

11. Понтон – имеется ввиду не переправа понтонная.


По Витковскому :

«В первой же строке Дьеркса

Я — как понтон, когда, лишившись мачт и рей,
Руиной гордою, храня в глубинах трюма
Бочонки золота, он движется угрюмо
Среди тропических и северных морей.

Свистал когда-то ветр среди бессчётных талей[3],
Но — судно более не слушает руля:
Стал побрякушкой волн остаток корабля,
Матёрый плаватель вдоль зелени Австралий!

Бесследно сгинули лихие моряки,
На марсах певшие, растягивая шкоты, —
Корабль вконец один среди морской дремоты,
Своих багровых звёзд не щерят маяки.

Неведомо куда его теченья тащат,
С обшивки дань беря подгнившею щепой,
И чудища морей свой взор полуслепой
Во мглу фата-морган среди зыбей таращат.

Он мечется средь волн, — с презреньем лиселя[4]
Воротят от него чванливые фрегаты,
Скорлупка, трюмы чьи и до сих пор богаты
Всем, что заморская смогла отдать земля.

И это — я. В каком порту, в какой пучине
Мои сокровища дождутся похорон?
Какая разница? Плыви ко мне, Харон,
Безмолвный, и моим буксиром будь отныне!




возникает тот самый загадочный понтон, который, появляясь в последней строке Рембо, доставил столько неудобства переводчикам. Как только его не толковали! Между тем у Дьеркса слово это точно соответствует значениям, приводимым в «Морском словаре» контр-адмирала К. И. Самойлова (1941, т. 2, с. 141) — в основном так называют разоружённое (т. е. лишённое такелажа) палубное судно. К. Самойлов добавляет, что в старину понтоны «служили каторжными тюрьмами, а также местом заключения военнопленных». Иначе говоря, тому, кто знает текст Дьеркса, сразу понятен и «понтон» Рембо, и даже нет особой необходимости расшифровывать его как «плавучая тюрьма» (Д. Бродский, впрочем, в другом варианте использовавший загадочное словосочетание «клейменый баркас», — та же «плавучая тюрьма» отыскивается и в переводе Д. Самойлова), описывать «каторжный баркас» (М. Кудинов) или оставлять упрощенные «баржи» (Л. Успенский): слово «понтон» есть в русском языке само по себе. Зато уже прямой ошибкой оказывается прочтение «понтона» как «понтонного моста» (или даже просто «моста»), что обнаруживаем мы в переводах В. Эльснера, В. Набокова, И. Тхоржевского, Бенедикта Лившица. Правильно, без расшифровки мы находим это место только в переводах П. Антокольского и Л. Мартынова. Впрочем, из двух наиболее знаменитых переводов «Пьяного корабля» на немецкий язык один содержит ту же ошибку, — «мосты», — причем это перевод, выполненный великим поэтом Паулем Целаном; зато в другом переводе (Зигмар Лёффлер) проставлены вполне приемлемые «глаза галер». Если вспомнить, что и в находящихся за пределами рассмотрения переводах А. Голембы и Н. Стрижевской соотношение «один к одному» («мосты» у Голембы, «каторжные галеры» у Стрижевской), мы получим вывод: каждый второй переводчик эту ошибку делает со всей неизбежностью. А ведь так важно нежелание «Пьяного корабля» (или самого Рембо, ведь стихотворение написано от первого лица) «плавать под ужасными глазами понтонов»7[5]. «Пьяный корабль» — явные стихи о судьбе поэта — говорит здесь ещё и о нежелании глядеть в глаза «парнасскому понтону» Дьеркса. Это — декларация разрыва Рембо с парнасской школой поэзии."