Скажем концу света нет! не шутка!

Летит невидимый нырок,
Шуршит неслышимый зверёк,
И мир как дым истаял вдруг,
Как будто выключили звук,
А также отрубили свет…
Так дружно скажем концу света – нет!

***

Далее размышлизмы, к стихо конекретно не относящиеся, это финал романа "День тишины".

       
Ты, как французский писатель Селин, предвестник и провидец, обладал даром предчувствия катастроф, их инстинктивно чувствовал, было бы легкомыслием пропускать мимо ушей твои предостережения и не обращать внимания на странности, проявляющиеся в тебе по этому поводу: ты просто не мог, как большинство, спокойно  и равнодушно двигаться "всем скопом" в никуда, в пропасть, бессмысленно утешая себя тем, что на миру и смерть красна. Ты ненавидел саму ненависть со всей страстью своей души, главным источником силы таких людей является свобода и одиночество, чтобы ты никого не подставлял и тебе никто не мешал осуществиться. Гениальный Селин, взявший себе псевдонимом имя своей бабушки, которая научила его читать, продвинул французский роман на сто лет вперед одним гиганским и мощным рывком, удастся ли тебе сделать то же? За прошедшие годы ты, конечно, лишился иллюзий, познал все нечеловеческие беды, прошел предательство, тюрьму, тоску и одиночество, тебя травили как бешеного пса, но ты смеялся над всем этим или просто размышлял о природе добра и зла в столь неустойчивом, падшем мире. Возможно, иногда тебя посещали и пессимистические мысли - о старости и одиночестве, уже унылом и тягостном, когда никто не помогает, но многие мешают и вредят без всякой твоей на это воли и даже без пользы для себя, просто потому что ты не в силах уже от них отбиваться. Животное, болея или слабея, забивается в какую-нибудь щель, чтобы его никто не трогал в сей роковой час, не из скромности, как некоторые думают, а из чисто животного страха, а когда животное боится, оно уже никому не верит и ничего не понимает. Оно от мира ждет только одного - боли и страдания. Но ты человек, забиваться в щель, демонстрируя свою слабость, тебе не пристало... Возможно, и к тебе иногда приходили мысли, чтобы ветер стал ещё сильнее и снес не только крышу у тебя в голове, но и с твоего дома, а также весь этот преступный мир - людей ничтожных и благоустроенных, но жестоких и слепо-глухих к чужим нуждам и страданиям, к запаху недавней или приближющейся смерти... Ты долго был один и надеялся только на себя. И ты преодолел. Наверное, кому-то доставило бы удовольствие помучить тебя ещё разок, допускаю, что у него могло быть сотни причин сделать это, но этот кто-то уже категорически опоздал... Впадая в безразличие или задумчивость, ты вдруг начинал бояться, что ты рыжий... А это значит, что твоя масть выдает крайнего, таких часто ненавидят прото так, ведь рыжий и красный - человек опасный, будто сама эта масть заранее трагично предопределяет скотство натуры... Но рыжим, ни к каких смыслах, ты не был, а волосы у тебя просто каштановые, это совсем другое дело, однако ты никогда не был и не стал бы  тем, кто всю жизнь беспечно проводит на содержании у Случая и ориентируется лишь по облакам. Ты не растворился в потоке жизни, и тебя не взяла бы даже азотная кислота. В этом смысле, ты был вне досягаемости. Но, удивительное дело, ты редко болел (за исключением того случая, когда тебе отказали в издательстве, обругав главное произведение твоей жизни "чушью собачьей", и у тебя началось после этого что-то вроде воспаления мозга, когда огромная поварёшка в течение трех дней неустанно размешивала в твоём черепе огненное варево, а потные щеки были похожи на тающее масло), подтверждая тем самым  неизвестное только врачам правило - болеют не от недостатка здоровья, а от нехватки занятий, хороших особенно. И если тебе удалось выстоять, а не просто выжить, значит тебе хватит мудрости и приобретенных знаний, что идти дальше уже не такой длинной и ухабистой дорогой...
         Я знаю твою привычку спать, закинув руки за голову - на вывернутых наружу ладонях можно читать линию твоей жизни и  весь твой характер. У тебя сильная линия судьбы, а вот с продолжительностью жизни как-то не очень ясно, она то исчезает, то снова пробивается. Теперь тебя несомненно будут бояться - ты знаешь уже столько, что не преминёшь, рано или поздно, всем этим богатством воспользоваться по прямому назначению. И у тебя уже заранее победоносный вид. Безумие преследовало тебя, как самый опасный и хитроумный хищник, иногда приближаясь настолько, что, казалось, вот-вот оно уже вцепится мертвой хваткой в твой истомленный мозг... Оно, бессовестно заигрываля с тобою, испробовало все 666 способов овладения, но даже когда твой корабль едва тащился, твои плоть и дыхание уже почти не принадлежали тебе, а мысли спотыкаются и валятся, ты не переставал контролировать себя, ибо ты научился защищаться - с помощью тех бесчисленных миров, которые вечно влачатся за твоей спиной во всех испытаниях жизни. И вновь свет сочился, будто кровь из раны, и ты снова начинал различать смыслы и символы. Это была не просто твоя тайная жизнь, но жизнь единственно стоящая и настоящая. Я знаю, когда ты сердишься, считая себя жалейкой вселенной, можешь даже пригрозить самому Господу, что проткнешь ему внутреннее ухо, когда придёт час свидеться накоротке, ибо там, в ухе, которое не слышит, и находятся врата в ад. Не дай бог увидеть, что из этого получится... И ты, всякий раз, встречая премьершу Того Света, бесцеремонно дергал её за косу, которая тут же падала в сточную канаву, и, внезапно обнаруживая в себе сволочную силу, весело смеясь, кричал громче, чем полковой командир: "Да, мадам, вы настоящая сука, хотя весь ваш блонд насквозь искусственный!" Твоя готовность встретить конец света была равна готовности к обычному скандалу, когда всего лишь и надо что поставить на место лицемерных и склочных ублюдков, не более того. За одну ночь ты мог родить тысячу планов и самых невероятных идей...
          И вот ты снова в пути, босой и голодный, сбиваешь пятки о дорожный гравий, глотая пыль и сплёвывая что-то вроде цемента, ты бросаешься со всех ног через рытвины в направлении возможного спуска, падаешь, безжизненный, опустошенный, вновь встаешь и идёшь дальше, хотя, догадываюсь, что совсем маленькая учтивая ложь навеки бы сдружила вас, и дальше ты плыл бы с комфортом на чужой лодке, - поймав, наконец, ветер в парус и взяв курс на свой вожделенный Китай, но в твоей речи, как в твоих заплечных мирах, осталась бы только одна форма времени - бесконечно отсталое и безвозвратно ушедшее прошлое, и тебя больше не мучило бы самолюбие и однообразие, и ты, наконец, вспомнил бы свою мать, которая делала всё, чтобы ты жил, хотя, по её словам, рождаться тебе и вовсе не следовало... Но, не помучишься - не научишься. И ты уже понимаешь, что у тебя всегда было сердце, и что для жизни оно всё-таки нужно болеее всего. Подавленные чувства и желания когда-нибудь возвращаются снова и стучат так громко и настойчиво, что даже меркнет свет в окне, из которого виден весь мир... И ты больше не исследуешь пороки внутри своей натуры, будто это некие аномальные явления природы, ибо ты научился опасаться чрезмерной уступчивости материала, которая как изморось - скоро оседает и испаряется, не оставляя ничего, кроме одного слегка мокрого места, именно потому эта мыслерукопись жизни наконец превращается в книгу, где личный опыт и вымысел с большим энтузиазмом подтрунивают друг над другом.