высшее призванье

я в жизни повидал святых немало,
но наш пророк им всем даст фору тут:
он тихо жил,  питался чем попало,
спал как убитый, презирал уют.

он не страшился сил потусторонних,
не осуждал ни пьяниц, ни менял.
больных лечил и бил иногородних,
как лошадь мотоцыкл загонял.

неверящему гою в назиданье
читал морали, как велел господь,
пока не подобрал себе призванье -
вбивать заблудшим веру через плоть.

она была не первой, но порочной,
с молитвами сплошными «ох» да «ах».
в душе её томительной, восточной
все уживалось: Имя и Аллах,

истерика и тихий лепет детский,
слог хлёсткий, точный до наоборот,
Мишель Монтень и мрачный Достоевский, 
и старой стервы опытный расчёт.

пока он струны сердца рвал от счастья,
ей в ноги слал души своей комок, 
всё кончилась, едва успев начаться:
пропало всё: она и кошелёк.

её оплакав горько, но не долго,
(призванье ждать не может, се ля ви!)
как конь-качалка в бурной русской Волге, 
он тут же в новой утонул любви:

пушистой, белой, тоненькой, но стойкой,
несовременной как анахронизм.
три долгих ночи в неудобной койке
он обращал её в иудаизм.   


потом с одною пианисткой кроткой
он вел о боге страстный разговор,
когда же он завёл её за сопку
всё вдруг скатилось в ля-бемоль минор

затем была восточная княгиня:
глаза маслины, а уста изюм.
одна беда – божественное Имя
не уместилось в этот скромный ум.

ещё учил чужую куклу в гриме,
потом её подругу (не одну):
он их кайлом своим неутомимым
крушил всю ночь, как Брежнев целину!

летел к кому-то через океаны,
и не остыв, уже к другой летел.
смешалось всё : елены и татьяны,
иудаизм и смрадный запах тел,

любовь и ненавистная  работа,
призванье свыше и кобелий пыл.
он мне звонит как богу по субботам
с отчётом: где, кого и как учил.