Метрополитен-венок

Артуру Крестовиковскому




Магистрал

И – нет, не буду я жадно пленяться Московским
Колером губ, розовей, чем осенние астры.
Стрельчатый ветер туннелей помпезные люстры
Плавно качает. Смычком лебедино-Чайковским

Поезд стирает дыханье снежинчатых снов, с кем
Виденных томно? Когда подпирает пилястры
Вглубь опрокинутый зимний дворец Заратустры.
С дребезгом, шумом, молчанием – чисто метровским.

Утром, встревая в газетные сонные тени,
Днем в тесноте разноцветных безумных картонок,
И в помраченье забытых неверных спряжений,
Вечером, кутаясь в треск огневых нетерпений,
Сквозь карамель мельтешений страничек влюбленных –
Это кольцо наших развоплощений.


1.

И – нет, не буду я жадно пленяться Московским
Цвета коричневой лилии –  гулким пунктиром.
Белые птицы. Их утренним скомканным чарам –
Тысячи глаз. В кольцевом Белорусском

Жертвенном зале. К дрянным новостям и закускам
Льнет бесконечность застигнутых суетным миром.
Клетка распахнута. Где ты, за новым кошмаром?
Недолговечно-шикарная барышня в броском.

Ах, ожерелье названий – знакомее нету.
Мельница судеб стихийно блуждающей паствы.
Спицам доверившись – сей неустанной кареты –
Радиус-линиям – так перескочишь, и этак –
Волны парфюмов – напрасны, напрасны, напрасны.-
И улыбаются только – надувшись, вообще-то –
Колером губ, розовей, чем осенние астры.


2.

Колером губ, розовей, чем осенние астры
Сумрачных снов реставрировать немногоцветье
Просто. И сверхузнаваемой статью
Странных манер перенял скрупулезный маэстро

Сполохи – дабы собрать урожай Клитемнестры,
Изображая столь пестрое – на полстолетья
Ранней цветочницы Новослободское платье, –
Хрупких стекольных мозаик сфорцандо-дизастро.

Станция – верх впечатлений забытого детства –
Ты позади. И сверкает томительно-грустно
Блеск нищетой. И за памятью гнаться – посредством
Воображения – грех, безрассудство.
Все же – неужто качал колыбелью эстетства
Стрельчатый ветер туннелей помпезные люстры.
3.

Стрельчатый ветер туннелей помпезные люстры
Сводит к одной достоевщине. Шатко и кротко
Роет свой путь в подсознание новая ветка
Серая. Дождь. Петербург. Разводная капуста

Туч, затуманив мозги, осаждает нас шустро
В хляби прогноза погод, не особенно четко
Льющихся мимо с зонтов, закрываемых едко.
Явно сгущая пространство двустворчатых устриц.

И, пассажирствуя в ранге приметы ходячей
Луж на поверхности, ловишь момент цветниковским
Влажно-аптечным чиханием. Где-то, тем паче,
Серое озеро неба в сарказме бесовском
Гадкий, должно быть, промозглый утенок удачи
Плавно качает. Смычком лебедино-чайковским.

4.



Плавно качает. Смычком лебедино-чайковским
Рельса ползет в направлении мирных проспектов.
Радостный нас упреждает в динамике лектор.
Пола – а кто его знает? Не все ли равно с кем

Псевдомосковского говора путать обноски.
Трущейся ленты с пронансов натянутым спектром
Раб, неумеренно вежлив, невидимый некто
Дверь отпускает. Усилием неерундовским.

Сколько же – шарму прибавить веснушчатой дылде –
Надписей злобных струят остряки-вертихвостки.
О прислоненные буквы. Слезами бы смыл-де.
О истязание глаз ненамеренно-хлестким.
И, не снимая каракуль несчастных, кто был здесь,
Поезд стирает дыханье снежинчатых снов, с кем.
5.

Поезд стирает дыханье снежинчатых снов, с кем
Ехали долго? Куда? И о чем говорили.
Прибыли. Новым витком трехвокзалье излили
В разные стороны. Всласть отдает Комсомольском.

Пришлые люди. И дым, кипяток. В добровольском
Щедром порыве московскую землю изрыли,
Чтобы под ней поезда хороводы водили
В оцепененьи бурлацком пред сном альбатросским

Тех, наверху. Чем огромнее карты, тем слаще
Кажет цыганка-судьба, хоть до одури шастай,
Лих нахватавшись, с комфортом и без. Настоящий
Как бы Атланту хрустящий цыпленочий паспорт
В молодость тех Одиссей, в их гееннах ледащих
Виденных томно? Когда подпирает пилястры.



6.

Виденных томно? (Когда подпирает пилястры
Жалкая музыка нищих.) Господ идеальных,
Ручки златящих безадресно. Сих пасторальных
Всезнатоков безалаберных астро- и гастро-

За неименьем. Податели корочки черствой,
Мы устремляемся из ипостаси реальной
В некое лучшее. На кольцевой-магистральной
Милостынь спрошенных сами сподобившись яства.

За показным сверхлоскутьем, за жалобным пеньем –
Вряд ли кого остановишь на станции Курской
С сумчатым нелюбопытством, покорным терпеньем-
Жив соловьев богдыханских заснеженный отпрыск,
Полунезрячий. Спасая своим заточеньем
Вглубь опрокинутый зимний дворец Заратустры.
7.

Вглубь опрокинутый зимний дворец Заратустры.
Скат электрический касс театральных химерчив –
Рой ускользнувших билетиков – бабочек певчих
Собственной пьесы под занавес – мусор и мусор.

Гидра стоглавой любви – Маргарита и Мастер –
С каждым спектаклем таганским, хоть трижды калечь их,
Мучает больше. Театр, безоглядно доверчив,
Каждый толкует как признанно глокую куздру.

Зрители полной тарелки растекшейся ртути
Жаждем еще – зачерпнуть бы крылом мотыльковским,
Лишь отражаясь на миг концентрации сути
Тонкой чешуйкой, ванилью в болоте чертовском.
Аплодисменты подателю собственной жути
С дребезгом, шумом, молчанием – чисто метровским.

8.



С дребезгом, шумом, молчанием – чисто метровским
Пересыпаются семечки в толще арбузной,
С важностью гладких бильярдов на станции лузной
Или сплошной шелухой в пустоте под кремлевским

Рвом. Археолог, искатель с огнем жениховским,
Грезя о камнях бойницы стены аркебузной,
Ржавые рельсы сорвет головою медузной.
В летопись веря с узорчиком крестовиковским

Вечности. Юг. Где-то звезды под крики павлина.
Пыль павелецкая. Станция щучьих велений.
Перья. Чернила. На них реставраций лепнина.
Букв спелеолог в китайской стене захламлений,
Сыщет дорожную сдачу с былого цехина
Утром, встревая в газетные сонные тени.
9.

Утром, встревая в газетные сонные тени
Скуки на лицах, незнамо которой из серий,
Гонишь нелепой пушниной подбитого зверя
В чистое поле кошачьей раскормленной лени.

Сил богатырских не чувствуя этой шагрени
Не замечать, пустоту механически меря
Барсом по клетке. Да хоть в разутюжной манере
Толку? Дожить до вечерней и сладкой мигрени.

Трудно поверить, сенсации водоворотя,
Противоборствуя встречным теченьям спросонок,
Будто взаправду на некоем свете живете
Зла и добра, и Добрынинской станции тонок
Горький подтекст. Змей Горыныч-то весь на излете
Днем в тесноте разноцветных безумных картонок.



10.

Днем в тесноте разноцветных безумных картонок,
Не до идейного хрестоматийного глянца.
Доблестной ниве Октябрьской хватало багрянца
В общем, и раньше. Еще до трамваев и конок,

До транспарантных полотнищ, до красных иконок
Невыразимого месяца туч. Чужестранца
В собственном доме. Предел пролетарского танца:
Ты записался в хвататели звезд-шестеренок?

Вряд ли кто скажет теперь, распрощавшись, однако,
С красным на сером, в порыве тугих безвремений,
С кучей бемолей скорбящих, с колосьями злаков
Кисло поникшими, без капиталовложений:
"Ветви свои отряхает уж роща от шлаков."-
И в помраченье забытых неверных спряжений.
11.

И в помраченье забытых неверных спряжений
Мчат карусели трамвайного Парка Культуры.
Горки. С фамилией автора литературы
О невозможнейшем детстве. И после. Злой гений

Разных сословий не тронет простых развлечений.
Мы причащаемся этой любимой микстуры.
Царство свободы для сборщика макулатуры,
Вот оно – чудо. Как просто. Но без сожалений

Тащится дальше состав или просто прохожий,
Чуя подвох в поощрении лишних движений.
Что остается любезней глубокого ложа
Юности после и свойственных ей заблуждений.
Громкая музыка? Так с фейерверками схожа
Вечером, кутаясь в треск огневых нетерпений.

12.



Вечером, кутаясь в треск огневых нетерпений
Свеч оплывающих, киевской станции Лавра
Гасит конвейерный шум голубого кентавра,
Смесь остывающих и ускользнувших молений

Нас друг о друге. И летопись мыслепрочтений
Студнем сгущается, чтобы искрою назавтра
Высечь не встречу, так новый полет канделябра
Митрополита исчадий метрополитений.

Странные мысли свои оставляя пещерам,
Спят пассажиры, не чая судеб благосклонных
Множить субстанцию – мимо сиятельной веры –
Чашек с мозгами на вес. Субкультуры бульонных
Медленных кубиков фосфора завтрашней эры.
Сквозь карамель мельтешений страничек влюбленных.
13.

Сквозь карамель мельтешений страничек влюбленных
Льнет необычных имен красноперая рыбка.
Круглый плавник Краснопресненской плещется зыбко.
Символ русалки-Москвы в чешуях позлащенных

Бывших бульварных, теперь уже непревзойденных
Просто метрошных романов. Да скрасит фальшивка
Предпоцелуйного долгих невнятиц обрывка
Жизнь косолапую милых попутчиц вагонных.

В гладь триумфальную вздохов нечаянных мостик,
Мятная мятая мнимая рьяность дочтений.
И, закрутившись в кольцо, ловишь беличий хвостик
Чьих-то признаний, восторгов и вдрызг опреснений,
Не удостоив, как в туфле невидимый гвоздик –
Это кольцо наших развоплощений.



14.

Это кольцо наших развоплощений
По часовой, по минутной невидимой ложке
Так размешает, что, кажется, нету оплошки
Видеть себя в большинстве отражений.

Так мы и есть. Из подземных растений
Атласа. Вроде побегов картошки
В подполе. В пазухе теплой метрошки.
Чуть озабоченных ранью весенней.

Поутешаемся мыслью об уличных пробках,
О светофорах с маразмом своим стариковским.
И, так и быть, отдыхаешь на всех остановках.
О – околесиц инерция. Ртом бестолковским
Хватишь ли воздуха в вечных переименовках,
И – нет, не буду я жадно пленяться московским.