Наталия Иванова

http://www.stihi.ru/avtor/ivanovanata

Предчувствие зимы

А скоро упадет на город снег.
Укроет землю, обесцветит будни.
И все уйдет. И календарь убудет.
Убудет день. Прибудет новый век.

Откроются ворота – и дворы
Окрасятся неистребимо белым.
И больше ничего не нужно делать,
И только ждать придется до поры.

Ложиться спать в холодную постель,
Вставать с утра и пить горячий кофе,
В окне трамвая видеть чей-то профиль,
И бормотать французский ритурнель.

И вспоминать былое невпопад,
И есть каштаны с мёдом и вареньем,
Уснуть – и до полудня воскресенья
Спать беспробудно много лет подряд.

Проснуться – и увидеть яркий свет
В конце тоннеля: белый и слепящий.
И знать, что все вернётся настоящим,
А прошлого отныне больше нет.

Нет биографий, нет дипломов, нет
Событий, так натужливо ненужных…
А лёд уже укутывает лужи,
И на асфальт ложится первый снег.

А год идет к концу, в конце концов,
Скрепляя и события, и даты…
Я вспомню всё, минувшее куда-то
Подставив снегу бледное лицо.

И снег падет, и вместе с ним придет
Зима, как неизбежность приговора.
Задернет небо солнечную штору,
Всё повернется задом наперед,

Сквозняк затихнет в закоулках сна,
Исчезнет звук, запутавшись в простенках.
И только молока густую пенку
Слизнет случайно новая луна.


Траектория яблока

Улицы мокрые в городе северном.
Небо за тучами где-то потеряно.
И отражаются тёмными стёклами
Улицы мокрые.
Осень рассыпалась клёнами, липами,
Ветер качается в соснах реликтовых,
Катятся листья дорожками зыбкими.
Осень рассыпалась.
Комнаты странные, скользкие лестницы,
Сырость. Тоска. Застрелиться. Повеситься.
Небо сочится кровавыми ранами
В комнаты странные.
Время покаяться в том, чего не было,
Яркие краски становятся бледными,
И в ископаемых дни превращаются.
Время покаяться.
Ездят по улицам, возятся в ящиках:
Страшные, серые, ненастоящие.
Людям подобны: пугаются, хмурятся,
Прячутся в улицах.
Катится яблоко между прохожими,
На ископаемое не похожее,
Круглое, красное, сочное, яркое
Катится яблоко!
Но траектория так переменчива!
Благословляет мужчину и женщину
Ночь, где плывёт кораблями история
По траектории.


Морошковый мед

Морошковый мёд чуть горчит на губах, чуть горчит.
И сумерки тают огарком янтарной свечи.
Всё больше теней и всё меньше и меньше огня.
В ладонях лежит половинка ушедшего дня.

И плавится воском погасших огней канитель,
И видится город, где улицы те, да не те,
Мерещится счастье, которое вдаль не ушло,
Морошковым мёдом меня невзначай обожгло.

Пыльцой разлетается лето – гадай не гадай.
Слезою стекает по ложке живая вода
И солнечной каплей дробит, рассыпая, лучи.
Но что-то горчит, понимаешь? Всё время горчит.

От горечи этой становится слаще вдвойне.
Как будто я снова с тобой в недопрожитом дне,
Где лики прохожих как будто бы те, да не те,
Огонь в очаге намалёван на старом холсте,

И нас накрывает душистый и терпкий дурман,
И каждый в дурманном тумане становится пьян,
Слегка не в себе, а точней, сумасшедший почти.
Но что-то опять на губах нестерпимо горчит.

И мне невозможно уже наглядеть, намолчать:
Лежит оберегом морошковых ягод печать.
Течёт, как спасенье, прозрачный морошковый мёд.
Но лето останется с нами, а горечь пройдет.


Амазонка 2. 0

Вечер в городе расплещется, влажен, темен и лохмат.
По Москве гуляет женщина, над Москвой витает март.
Руки стянуты перчатками, каблучки её стучат –
Как по клавишам печатают подступившую печаль.
 
Ей бы гонору поменьше бы, быть открытой и простой,
Но она такая женщина – непонятная самой.
Наградила жизнь без скупости красотою и умом,
Ей бы хитрости да глупости – все сложилось бы давно!

Но она живет да мается, не разгадана никем.
Ну и толку, что красавица, коли прока нет совсем?
Ну и толку, что разумница? В этом был когда-то прок?
Отвернула счастья улица, зацепившись за порог.

Но она идет, высокая и спокойная вполне,
Каблучками звонко цокая по разлившейся весне,
Ловит капельки упавшие (в них горчит немного соль).
Как зовут её – не спрашивай. Просто женщина – и всё.

Коснуться твоего лица

Рукой коснуться твоего лица –
И больше ничего уже не нужно.
Идет ли дождь, унылый и натужный
С чуть слышным ароматом чабреца,
А может, снег ложится на дома,
Скрывая грани и смывая осень -
Мне ничего уже не нужно вовсе,
Я все отдам почти что задарма
За быстрый жест, что так неуловим,
Чуток неловок и немного робок,
Когда в тоске автомобильных пробок
Тебя коснусь дыханием своим
И проведу рукой, едва-едва
Почувствовав тепло и беспокойство…
Бегущих дней задуманная повесть
В себя вбирает новые слова.
По лужам

Прикосновение к воде –
и холодок по влажной коже
бежит, на кролика похожий.
Теченьем чувства овладев,
По памяти плывет листок.
Тот самый: тот, что в лето оно
Родился свежим и зелёным,
Теперь же… Все вокруг не то.
Похоже, да: и тот же дом,
И двор, и улица, и город.
Но вечер ливнями распорот.
Летят машины косяком
По навигатору тоски
Сверяя свой маршрут бездушный.
Деревья шелестят натужно,
Не видя целей никаких…
Все пыль и пепл. Все прах и тлен.
Уходит время. Длится осень.
И пустота жестоко косит
Сухие стебли хризантем.
Прикосновением к воде
Смывает женщина усталость.
Ей под дождем пройти осталось
Совсем чуть-чуть. Но кое-где
Непроходимых топких луж
Едва заметное свеченье…
Тупик. Ворота. Двор. Качели.
Фонарь. Скамья. Саратов. Глушь.
Коала

Скажи мне что-нибудь хорошее,
Склонись ко мне на полушепоте
И расскажи, как козлик с рожками
Серебряным копытцем топает,
Как рассыпаются каменьями
Кусочки солнечного прошлого…
Скажи, хотя бы в день рождения,
Мой друг, мне что-нибудь хорошее.

Чтоб отряхнуло небо сумрачность
И стерло ластиком ненужное,
Чтоб австралийский мишка сумчатый
В меня уткнулся мордой плюшевой,
Измазавшись печенья крошками,
Обняв, как маленькую, лапками.
Скажи мне что-нибудь хорошее,
Пока я снова не расплакалась…

Такой вот вечер фиолетовый
(методика по Максу Люшеру).
Пора нам пренебречь диетами,
Вареньем балуясь и плюшками,
И черпать радость полной ложкою,
Мешая сахар с наслаждением
Друг другу говорить хорошее
Хоть раз в году. На день рождения.
Выгул собак в облаках

Вечер вполне подходящий. Слегка дождит. Холодно, но не настолько, чтоб так дрожать. Облако видишь? Левее. Чуть впереди. Да, это самое. Очень похожее на ежа. Лапы устали? Сейчас отдохнешь. Летим? Просто подпрыгни повыше. Еще разок! Вот, получилось. Небесное ассорти облачных радостей пробуй теперь, щенок! Прыгай, резвись, кувыркайся, ныряй, беги! Про непогоду не надо: она внизу. Здесь же практически рай в небесах разлит –
Пей из криницы чудесную бирюзу. Крылышки радуги ярче собачьих снов в зимнем подъезде (об этом не знаешь ты). Прыгай, резвись, веселись и расти, щенок. Вырастешь в пса – измельчают твои мечты. Впрочем, не будем о грустном. Оно пока бродит в тумане. А может, совсем нигде? Просто гуляй по разбросанным облакам. Видишь, они отражаются в чистой живой воде?
Про кота

Он откроет глаза и лениво посмотрит вокруг,
Он потянется, встанет и выйдет на старый балкон,
И пройдет по карнизу семнадцатого этажа,
И понюхает воздух, от запахов острых чихнув.
Он поднимется выше: на крыше до неба рукой…
А точнее, что лапкой до солнца несложно достать,
И, прищурившись, греться и впитывать свет про запас,
Чтоб его принести и рассыпать по темным углам.
Он не будет ловить сонных мух и летучих мышей,
Он растянется в небе мохнатым и теплым ковром,
И оставит тот дом, где котенком когда-то шалил,
Где ему молоко наливали одиннадцать лет.
Он попробует спрыгнуть и снова попасть в этот мир,
Где все было понятно, приятно и сонно порой, -
Но раскроются крылья на рыжей и мягкой спине,
Унося в высоту все кошачьи земные дела.
И тогда он поймет, что домой не вернуться ему,
И уйдет из пространства, где были уют и любовь.
А пушистое тело над городом будет лететь,
И подумают люди, что это забавный мираж:
Разве могут у облака вырасти уши и хвост,
Разве может оно над Москвою по;тру кружить?
Только легкая тень пробежит по дорожке в подъезд,
Только эхо беззвучно окликнет меня в пустоте.
Я проснусь, осознав: этот дом навсегда одинок,
Потому что вчера в нашем мире не стало кота.

Перед зеркалом

Темная ночь. Многоглазое небо.
Призраком бледным – луна.
Мне отразиться в серебряном дне бы,
Млеком напиться сполна.
 
Песни русалок – по скрученным нервам
В омуте черной воды.
Вервии веток свивает мне верба,
Ветром ударив под дых.
 
Панночка смотрит прозрачно и жутко,
Душу по капле пия.
Кажется все затянувшейся шуткой:
В зеркале старом – не я.
 
Кто же, о Господи, тонкою сканью
Пишет свои словеса
По вечерам в позабытой Диканьке –
Тонок, умён и носат?
 
Ужас живет под холодною кожей,
Держит на привязи страх.
Кто же, о Господи, кто же, о Боже,
Ходит по травам впотьмах?
 
Ночь растворяется тонкою пленкой,
В небо вливая зарю.
Кочет кричит спозаранок. Негромко
С Гоголем я говорю.

Забытая река

Слышишь: скрипит колесница натужно, ржаво.
Крутит возница-судьба колесо к закату.
Помнишь: река между гор в океан бежала?
Помню, бежала. Не помню, когда. Когда-то…

Спица за спицей вонзаются в область сердца,
Катится обод, сдирая земную кожу.
Ты понимаешь, что нам никуда не деться
С вечного круговращенья, но всё же, всё же…

Время замкнулось в кольцо на руке у Бога,
Как ни крути – не найдется конца-начала.
Стелется пылью, шуршит тростником дорога,
Небо звенит, наполняя себя печалью.

В нем отражается лето. В хрустальных водах
Солнце рисует морозных узоров тени,
Кажется, что перепуталось время года,
Кажется, что потерялись во снах метели.

Плещутся волны, лениво лаская берег.
Лодка качается: нового ждет клиента.
А вдалеке - облака, словно птичьи перья,
Пухом слетают в зелёную воду Леты.
Колесо

Разговоры, пересуды,
Переборы, то да сё…
Знать бы: выплыло откуда
Золотое колесо.
Покатилось по дорогам,
Прямо с севера на юг.
Все в порядке? – слава богу!
Все как прежде и не вдруг.
Раскатились горсти бусин,
Нанизались на траву.
Жили гуси у бабуси.
А теперь и я живу.
Молоко парное льется,
Зреют ягоды в лесах.
У бабуси мне живется,
Как за пазухой Христа:
Два прихлопа, три притопа,
Да забавы без затей.
Ни тебе московских пробок,
Ни последних новостей.
И колышется покоем
Над пшеницей и овсом,
Вот такое – расписное
Золотое колесо.