Гуси-лебеди. Набросок притчи

Видео :
http://youtu.be/PyIyTiT4yeE

-----

Это только с первого, поверхностного взгляда может показаться, что все птицы похожи между собой. На самом деле, это далеко не так. Стоит только повнимательнее вглядеться  и можно будет легко понять, что у пернатых все так же , как и у людей. Иным суждено взмыть высоко-высоко, в манящие заоблачные дали, не оглядываясь на убожество границ и предрассудков. А для других мир заканчивается покосившимся забором родимого птичьего двора…   
Есть где-то на белом свете такие блаженные края, где гнездятся дикие лебеди, полные таинственного и манящего аристократизма. Ни с чем не сравнимая элегантность и высота полета дается им с самого рождения. Этому нельзя научиться. Врожденное чувство аристократичной элегантности невозможно подсмотреть, перенять и сделать своим. Так уж, наверное, задумано высшими силами: это  чувство или есть, из-за какой-то наследственной прихоти или особого коварства природы, или нет его совсем. Кто-то назовет это “породой”, иные, немного подумав,  окрестят это судьбой. Но как бы мы  там ни было, это еще одна прихоть природы, которая имеет такое подлое и жестокое свойство: она живет по-своему, не подчиняясь придуманным людьми законам справедливости…
Все понимающие, а потому, грустные и величественные лебеди, как кажется, любимы абсолютно всеми. Многие с ними стремятся дружить. Однако горделивые белокрылые аристократы так и остаются страшно далекими как от всех низколетающих пернатых собратьев, так и от медленно и уныло ползающих по своим суетным делам пресмыкающихся - гадов. Лебедей привечает несметное число гордящихся своей особой премудрой ученостью самозваных натуралистов, натуропатов и натуроведов, которым число – легион. И лебеди, в восторженных глазах их наивных и самозабвенных любителей, в их наивных иллюзиях и мечтах, мгновение за мгновением, становятся менее дикими и более “окультуренными”. Иным кажется, что пройдет одно мгновение, другое, и эти изящные птицы превратятся в простое и привычное домашнее животное. Но к радости одних и горю других, нельзя разложить чудо на простые и доступные обывателям составляющие. Есть в нем, даже самом маленьком  волшебстве, божественная необъяснимость. Вот и дикие лебеди, несмотря на все старания несметного числа больших и малых любителей природы, не становятся более близкими и понятными, неся особое таинство непонятной и горделивой натуры.
Существуют где-то на белом свете далекие страны, где, не мудрствуя лукаво, небезуспешно пытаются гнездиться гуси, не обремененные особыми глупостями придуманных, как им кажется, жеманными ханжами приличий и сонма великосветских условностей. Они – всегда и всем «в доску» свои, без изысканных выкрутасов аристократичной несуразности, привычные и понятные. Практически, родные и знакомые с детства. Для всех бескрылых любителей природы гуси были всегда и всегда кажутся неизменным символом и извечным талисманом праведного и незамысловатого земного, почти что «опешеходненного» бытия. 
Но есть во всей разноликой и многоголосой бесконечности пространства обитания пернатого сообщества только одна, воистину удивительная страна, полная  каждодневной магии и несуразностей, где гнездятся существа, называющиеся “гуси-лебеди”. Нигде больше нельзя встретить этих странных и противоречивых созданий природы. Неповторим этот изящный аристократизм через короткую и жирную черточку с необъяснимо притягательной и горькой простотой правды пыльных и неровных дорог, изящество претензии на деликатную утонченность абсолютного неземного совершенства в неожиданно возникшей неразрывной паре с пьянящей бесшабашностью и видимым отсутствием надоевших условностей и всяческих тормозов.
Проще говоря, это привычное российское блаженство «картохи с водочкой», тяжелый разбег, громкое “внутреннее скрежетание” и пронизывающий все вокруг стон преодоления коварства земного тяготения. А потом, после невероятно тяжелого взлета, все земное  мгновенно остается позади, в пешеходном прошлом.
Наступает сказочное время крылатых чудес. Уходит время ремесла, приходит время поэзии. В гусях-лебедях просыпаются  совершенно неожиданные и возвышенные мечты, и высокий полет истинно лебединой  души поднимает их все выше и выше. И вот, они уже ложатся на новый курс, пролетая высоким клином улетающего сновидения надежды. И собираются неспешные пешеходы из угрюмых и пасмурных земель, оторвавшись на мгновение от своих бренных забот и привычной «тягомотины» ежедневных суетных тревог и печалей. И пронзает всех ползающих по неровностям родительского края такая неожиданно  яркая, неизбывная мечта о высоком...
 Вот такие они, гуси-лебеди северной неласковой земли. Они, как лед и пламень, день и ночь, “взаимоперетекающие” друг в друга в сумерках. Грань между ними неуловима, они кажутся простыми и понятными, ”нашими”, почти своими, как две капли воды похожими на своих дальних родственников, обычных гусей. Но все это только до того момента, когда они вздумают взлететь.
А потом, планируя в переменчивой стремительности воздушных потоков и откровенно смеясь над ограниченностью построенных нами земных границ, гуси-лебеди кажутся недоступно далекими и манящими. Улетая в небеса, они становятся подобны лучезарным небожителям из далекой и прекрасной сказки нездешнего блаженства и волшебства...

Мой рассказ   о некоторых мгновениях из жизни одной из стай гусей-лебедей, которых, если повезет, можно встретить на бескрайних просторах среднерусской возвышенности...
Это произошло на излете последних дней осени, освященных закатным светом времени уходящего тепла. Вновь наступало тревожное время решений для всех пернатых.
Задули нескончаемые осенние ветра над землей, столь часто резонирующей с печалью пронзительной мелодии проходящего сезона чудес. Многовековые деревья-исполины громогласно провозгласили время перемен многоголосием их взволнованных листьев. Они, проснувшись от сонной тягомотины летней жары и казавшегося нескончаемым томления, уже  начали собираться в стремительный полет, разукрасив свои крылья ярким многоцветием боевых красок скоротечной осени.
Наступало время чуда, кажущегося невнимательному наблюдателю банальным белоснежным безмолвием, прикрывающим обнаженные прелести деревьев дизайнерскими пушистыми шубами. Вот только наступающее время спокойствия совсем не соблазняло пернатых наступающей прохладой, и многочисленное крылатое племя начинало ежегодные сборы в чужедальние края непроходящего праздника тепла и других радостей карнавала нескончаемого лета. 
Предчувствие неизбежных холодов зимы уже витало в воздухе, заставляя всех  еще способных оторваться от ежедневной суеты перелетных птиц собираться в стаи и серьезно думать о предстоящей дальней дороге.
Вот и собрались на совет гуси-лебеди. Их души отчаянно стремились к теплу, но и улетать с родимой стороны им совсем не хотелось. Вот если бы взять и перенести чужеземное тепло прямо сюда, на эту землю переменчивой и капризной парадоксальности судьбы! И так – каждый год. Очередной поворот скрипучего колеса сезонов уносил с собой призраки прошедшего лета, и заунывные ветра вновь напоминали о предстоящем выборе.
Вожаком стаи был уже немолодой, внешне ничем особенно прекрасным не отличавшийся гусь-лебедь с загадочным именем Араис. Он был птицей с прекрасной  и возвышенной лебединой душой, прикрытой от нескромного и завистливого взгляда серостью внешней невзрачности. А иначе не был бы он вожаком. На той земле, где Араису довелось родиться, так было принято: будь ты хоть какой тонкой натурой в глубине души, но вот только внешне выделяться из серой толпы никак нельзя, окружавшие пешеходы этого не прощали ...
 А ему, этому вожаку беспокойного птичьего племени, все удалось – он был самым “нашим” и доступным для всех. Никого Араис не допускал в свою душу, поэтому никто и не догадывался о его переживаниях и бесконечных сомнениях.  Он всех устраивал и давно уже был признанным вожаком. А, главное, не раздражал вождь стаи этих диковинных птиц бескрылых завсегдатаев той далекой земли редкого, насмешливого счастья и абсолютной нескончаемости петляющих дорог. Вот и в этот раз, вождь неторопливо молчал: он всегда любил говорить последним, подводя черту прошедшей дискуссии.
А первым голос подал молодой гусь-лебедь по имени Букас, который очень тяготился простой приставкой “гусь” к своему высокому и аристократическому имени. Ведь в душе он был горделивым лебедем...
- Надо немедленно улетать, - громко и торопливо проговорил Букас, - вслед за уходящим теплом. Прочь страх застарелых условностей окружающих нас пешеходов и глупых, но общепризнанных мнений. Мы – вольные птицы ...
- Ага , - неспешно пробурчал упитанный гусак-коротышка по имени Кузьма Фомич, - вот сейчас мы все дружно разбежимся и начнем стремительно «улепетывать» вслед за теплом. Бросим все подаренные нам и собранные по крупицам корма и вперед, за призрачной мечтой. Только как же покинем мы наши исконные, родные края. Здесь мы однажды родились обычными гусями. И прошли долгий путь до нынешнего лебединого сообщества.
Пронесся ропот по неровному строю гусей-лебедей, только никто ничего так и не сказал. Хотелось не думать о холодах, вот только ждет ли счастье в далеких краях? Как знать…
А привычные и до боли знакомые «зимние квартиры» искушают заготовленным загодя изобилием вкусных плодов. Вот и решай тут, прямо напасть какая-то. И такое несуразие хлопотного выбора случается каждый год, на самом излете теплого сезона.
А меж тем ветра, словно соревнуясь друг с другом, срывали разноцветную палитру говорливых листьев, разрисованную быстротекущим временем в боевые краски наступающей сумятицы межсезонья.
Оторвавшись от родительских веток, стаи листьев, наслаждаясь вдруг обретенной свободе полета, закружились в стремительном танце уходящей осени. Пауза, меж тем, противно затянулась. Араис медленно обвел взором своих собратьев. А потом он печально произнес:
- Кузьма Фокич, конечно, прав. Сложно нам покинуть родные края. Тяжело зимовать, но эта холодная и , порою, кажущаяся неласковой земля – наша Родина.
- Вот и я о том, - обрадовался Кузьма Фокич, - нельзя нам улетать. Здесь нам  надо жить и зимовать.
- Кузьма Фокич, конечно, мудрый гусь, - произнес значительно и твердо Араис, и улыбнулся каким-то своим мыслям, - вот только забыл он о том, что по иронии судьбы и воле природы, он принадлежит к легендарному лебединому племени. А лебеди, они ведь стародавние путешественники. Согласен, тяжело покидать родные просторы. И в чужих краях счастье всегда призрачно. Но , все-таки придется лететь. Такая судьба у нас. Такая уж наша нелегкая ноша – покидать Родину, унося ее в своем сердце. Покружим малость над березками и полетим в басурманские края противного лета…
Заохал Кузьма Фокич, а заодно с ним и многие гуси-лебеди. Но делать нечего. Слушая слова своего вожака, все гуси-лебеди прекрасно поняли, что придется собираться в дальнюю дорогу.
А Араис тяжело вздохнув, старательно изобразив тяжелые думы о временном, но все-таки неизбежном расставании с неласковой матерью, которую не выбирают. А сам, в глубине своей лебединой души, уже радовался предстоящей встрече со средиземноморским теплом лазурного берега незамерзающего моря и яркими заморскими птицами небывалой расцветки и красоты. К тому же, думал он, зачем же искушать несметное племя не очень удачливых охотников за птицами. Зима - время суровое...
Вскоре, посланники земли переменчивого и насмешливого счастья, выстроившись в клин и «держа фасон», с выражением глубокой задумчивости и печали, все-таки полетели в теплые края. Каждый из них думал о встрече с чужеземным коварством бесконечного тепла  и абсолютного безобразия райских садов басурманского вечнозеленья.
 Во главе клина перелетных птиц, вечных странников, летел Араис. Был он в состоянии высокой, почти вселенской задумчивости. Рядом с ним, в поднимающихся воздушных потоках, летел небольшой, грустного вида, гусь-лебедь Кузьма Фокич, еще совсем недавно тосковавший по родному очагу и печалившийся вынужденному расставанию со своей Родиной.
Гуси-лебеди летели над небогатыми поселками с покосившимися домиками, покрытыми  соломенными  и черепичными крышами. Араис встряхнул головой, оглядывая родимые просторы и, тяжело вздыхая, Араис повернул голову к своему соседу по клину.
- Ну, ты и гусь, Кузьма, Вот ведь какую душещипательную трогательность изобразил ! В этот раз у тебя, Фокич, очень реально получилось, - произнес Араис, поднимаясь вверх в воздушных потоках, - даже меня проняло. Можешь ты облечь всякую, даже особо шальную и резкую мысль, в особую, чувствительную оболочку душещипательных слов. 
- Знаешь, - устало отвечал Кузьма, покачиваясь в восходящих потоках , - в наших суровых широтах гусем то легче прожить. Поэтому, наверно, со стороны внешней показательности, я – ну прямо чистый гусь. Зато в душе я – точно лебедь. А , вообще-то говоря, много молодых гусей-лебедей в нашей стае, а страдания душевные очищают. Надо было добавить глубины чувств, для “драматизьма” переживаний, по-басурмански названного “катарсисом”. А то разлетались они, самонадеянные гуси-лебеди, по теплым странам и чужеземным курортам. Мы ведь с тобой, помнишь, было дело, и на Родине зимовали. Вот ведь времена какие были. Просто страшно вспомнить.
- Да уж. Зимовать – это уже совсем не наше, не лебединое.
-Вот-вот. Давай в этот раз во Францию завернем. Уж больно мне там понравилось в прошлый раз. Там такие изящные и разговорчивые гусыни с изящными формами встречаются!
- Отчего же не завернуть. Завернем. Не знаю как насчет гусынь, но вспоминаю, что это там ты весь сезон за розовыми фламинго гонялся. Это в твоем-то почтенном возрасте!  А вот по мне, на самом деле, нет лучше наших ядреных гусынь. А во Франции пища вкусна, тепло и вина знатные. Но все какое-то не “нашенское”. Вот только давай маршрут потом обсудим. А теперь, давай немного покричим, самую малость. Для полноты картины и утешения остающихся зимовать зрителей-пешеходов, ползающих где-то там внизу по своим суетным житейским делам.
- Ну, это дело святое и исконное, жалко их, бескрылых...
А с земли за клином улетающих гусей-лебедей, с неизменным вниманием и затаенным восхищением, следили оставшиеся зимовать неулыбчивые и трогательные в своей простой несуразности старожилы земли наступающих зимних холодов.  И вдруг раздались пронзительные крики птиц. Это Араис и Кузьма Фокич постарались, благо слушателей было на самом деле немало. Добавили свою трогательную ноту в симфонию чувств на самом пороге наступающего зимнего безобразия.
И усталые, готовящиеся к холодам старожилы качали головами, наивно жалея перелетных странников, вечных скитальцев. Надрывали душу эти пронзительные прощальные крики птиц. И плакали вечные пешеходы, и гордились своими нелепыми избушками сомнительного тепла и удобства, где им суждено было зимовать. И было у каждого из бескрылых существ в душе что-то настоящее и большее, подаренное щемящей и пронзительной песней улетающих гусей-лебедей.
Вот только перестарались они - и от избытка чувств не выдержал  Букас. Молод он еще был, впечатлителен и горяч. Ах, молодость ! 
Потому и покинул он свое место в стройном строю улетающих птиц, известных всем своими аристократическими манерами и свободным характером. Решил Букас вернуться к родным неустроенностям и наступающим холодам. Так бы и замерз он, восторженный и глупый, если бы не  вездесущий Кузьма Фокич. Он, отряхнувшись от напавшей было на него излишней чувствительности, и, оглядывая клин своих собратьев,  вдруг заметил изъян в привычном строю гусей-лебедей.
Оглянулся Араис и крикнул :
- Ты куда, Фокич ?
- Спасать глупого гуся ! – громогласно прокричал Кузьма Фокич с искренней болью в голосе, резко поворачивая назад. Он попытался  догонять восторженного Букаса, столь нежданно и отчаянно решившего зимовать.
А где-то далеко внизу, у самого подножия громадных гор, один восторженный и внимательный пешеход  заметил малый промежуток в клину гусей-лебедей. И показалось ему, что это его место. Ведь пока Кузьма Фокич искал и догонял Букаса, клин был неправильный, с бросающимися в глаза промежутками.
И показалось тому пешеходу что однажды, туманной  вечерней порой, полетит он тоже вот так: красиво и высоко. И понимал он, что будет это, скорее всего в его другой, «непешеходной»  жизни. И написал ходок по пыльным земным дорогам одно стихотворение, которое стало любимой песней в той суровой стороне...
А Букаса удалось догнать почти у самой земли. Давно уже Кузьма Фокич так быстро не летал. Букас и сам уже был не рад своему решению остаться на повернувшей к зимним холодам родимой стороне.
Если бы кто-нибудь из  местных селян внимательно посмотрел на самую восточную оконечность леса, то его глазам открылась бы странная картина. Почти на самой макушке пушистой ели, на одной из больших верхних веток, расположились две элегантные птицы. Это сели передохнуть два гуся-лебедя: восторженный и еще такой глупый беглец Букас и усталый, запыхавшийся Кузьма Фокич.
- Сами же говорили, что жалко покидать родные пенаты, – проговорил Букас.
- Конечно, жалко, - устало ответил Фокич, все еще тяжело дыша, - о чем речь: какая-никакая, а родимая сторонка. Но лететь надо, планида у нас с тобою такая. Вот передохнем еще немного на этой ветке, и полетим. Ты пойми, несмышленый ты гусь лебединого звания: увидев наш клин, все угрюмые пешеходы поневоле замедляют ход и останавливаются, пусть даже на одно короткое мгновение. Кажется им, что однажды и они смогут вот так полететь. Поднимают голову, забывают о своих мелочных делах, заготовке вкусных ягод и прочих даров лесов и полей, начинают задумываться о чем-то высоком. А мы, гуси-лебеди, и есть то высокое и для них, пешеходов, недоступное. Мы с тобой даруем мечту о полете всем этим тварям ползающим. Некому, кроме нас с тобою, подарить всем ковыляющим в тоске муравьям надежду полета, без границ и заборов. Их жизнь на мгновение становится легче.
- А как же журавли, наши длинноногие друзья? Вроде бы, если подумать и внимательно посмотреть, то же ведь, таким же клином летят.
- Ну, ты и сравнил, вроде как бы, - искренне удивился  Кузьма Фокич, медленно покачивая головой, - журавли на нас не похожи. И не друзья они нам совсем, а так, знакомые. Рядом летают, но намного, намного ниже. Да и не в этом дело: простые они, как две копейки, хоть и полны горделивой и громогласной суетливости. Длинноногие они и, скажу тебе по секрету, весьма глупы. Нет в них нашего сочетания прирожденного аристократизма манер и родимой гусиной обыденности. Они абсолютно, «насквозь» не наши. Даже и сравнивать нечего. Пора нам лететь, а то не догоним свой клин и останемся с пешеходами зимовать.
- Так может это и будет наш подвиг. Приблизимся к бескрылому сообществу и разделим его тяготы.
- Да нет, - искренне удивился Кузьма Фокич, - не подвиг это будет, а полная несуразица. Причем, скажу я тебе, будет эта несуразица особо глупого и вредного, “антиприродного” свойства. Ну, представь, мы все останемся. Ну, даст бог, перезимуем. А как же мечта о высоком? Не будет ее, потому что ничего высокого и не останется. Надо беречь мечту о полете в далекие страны. Такая у нас судьба…
   Вздохнул Букас и согласился, что мечту надо поддержать. А через несколько быстро пролетевших минут, внимательный наблюдатель мог бы заметить, как два гуся-лебедя поднялись с высокой ветки старинного дерева и полетели в небеса, занимая свое место в клине улетающих в теплые края пернатых путешественников.
Клин вновь стал правильным, вот только с тех пор перестали гуси-лебеди радовать своих слушателей продолжительными и тоскливыми песнями прощания. Решили они, что так оно безопаснее будет. А то опять произойдет нежданный перебор чувствительной щепетильности ежегодного расставания с родной землей. И все может закончиться гораздо хуже, чем в этот раз.
И тогда, вместо создания еще одной трогательной песни, случится еще одна очевидная несуразность. Исчезнет племя гусей лебединого звания, называемое «гуси-лебеди». Останутся одни муравьи-пешеходы, уныло ползающие по грязи окрестных косогоров да низинам.
Станут все одинаково привычные,  почти родные, но бескрылые и неспособные к взлету, к вещей радости лукавых правителей, царедворцев, челяди и прочих пресмыкающихся вороватых слуг. Исчезнет высокая мечта о вольном полете.  Время остановится, и похожие друг на друга пешеходы с тоской в глазах привыкнут устало брести по пыльным раздолбанным дорогам угрюмого края. И никто даже и не подумает, что можно жить без глупости земных границ, паспортов и виз, лукавых и вороватых охранников да коварных царедворцев, возомнивших себя равных богам…
А жить без мечты никак нельзя, даже самым заурядным пешеходам...