Если станут биографы время искать в дневниках...

Если станут биографы время искать в дневниках
для надутых портретов и пухлых лихих диссертаций,
подскажи им, пожалуйста, чтобы не смели соваться
в эти бредни терновые, мой утопический страх,
в эту тряскую пору, где мне девятнадцать и двадцать:
я им сам расскажу и все карты оставлю в руках.
Истекающий клюквенным соком естественной речи:
господа, налетайте, читайте, не стоит бояться.
Будет капелька мифа, чуть-чуть мемуарного глянца.
Нерождённые дети. Убитые судьбы. Невстречи.

- Эй, звезда, посмотри-ка, не видно ль в потомстве следа?
Ну тогда подчини всё тому, чтоб не зря умирать,
чтобы влага не смыла с плиты рукотворное имя.
Память выбросит слайды: разлитая в небе беда,
раздражённая просьба – о времени и о себе.
Мы шатаемся праздной толпой по июньской Москве.
(Если олухи годы спустя не поленятся нас изучать, -
подскажи им, пожалуйста: пусть вспоминают такими).

Рома М., Света Г., Лёня З. (мы чуть позже поймём,
как слова заменяемы, как совпаденья случайны).
А пока нас кривая ведёт от распаренной чайной
прямо к дому поэта, увитому диким плющом.

Рома М. говорит, сигарету приблизив ко рту,
почему, мол, поэты такие в быту, как в аду,
нервно лгут, сквернословят, ругают коллег.
Я, плечами пожав, бормочу лабуду, ерунду,
что поэту диктует, мол, голос по сторону ту,
что поэт, мол, иной человек и вообще, не совсем человек.

… Я не знаю и нынче. Вопросы, ответы, вопросы.
Вечер дышит на ладан. Уносится дым папиросы.
Мы расходимся: Питер, Китай, полюса-направленья.
Переезды одних, переезды других, перемены во мне.
Подтверждается фраза из давнего стихотворенья,
что ни с кем, ни о чём и, наверно, не в этой стране.

Я стою, провожаю-встречаю – такая работа:
понимать, раскрывая объятья: опять никого там,
как горластое чадо, баюкать обиду свою…

… Если всем нам задумают памятник нерукотворный, -
придержи мне, пожалуйста, место на самом краю.