Путь к Башне - Часть 2. Комедия

Когда я продолжал извилистый свой путь,
Я ненадолго в рюмку погружался.
Сквозь дно её мирок чистей казался,
Однако ж продолжал своё я гнуть
До той чудной поры, пока слегка качался,
А профиль мой в салат мечтал нырнуть.

За чашечкой сакэ я услыхал о нравах
Людей, что их успешными завистники зовут.
За разные дела их чтут и там, и тут.
Мне стало любопытно; странно, право,
Что в ныне постном обществе приют
Нашли те, кто не пил его отравы.

К примеру, одного их них недавно показали -
Пришлось закрыть платком плотнее рот и нос:
В исправном некогда коллекторе бурлил понос,
И там, во всей резиновом, исследователь кала
С хитрейшими приборами в руках решал вопрос
Своей науки популярной небывалой.

А вот другой, что признан гением великим:
ПолИнтернета помнит наизусть, и лишь спросить -
Где то, да это - сей мудрейший во всю прыть
Набьёт на клаве адрес, в монитор ткнёт и притихнет.
Всё потому что разучился он читать и говорить;
Зато в десятках блогов его имя "Солнцеликий".

Под закусь мне сказал один седой монах,
Что в Лхасе есть великий истины поборник:
На все мирян вопросы, хоть в среду, хоть в вторник,
Ответит он известный в крупных городах:
"Почисть розетку и иди молись в коровник".
И фраза эта мигом вызывает благолепие и страх.

Другое дарование большое видел как-то:
Пред девою одной кладут плиту бетона,
И на неё она плюёт, что не сотрёшь и ацетоном,
И кислота не смоет след слюнного акта.
Талант сей величайшим наречён со многих тронов,
Да будет непризнавшим всем отит и катаракта.

Чудак один, поняв - совсем нет времени мечтать,
За птицами следил пять лет подряд исподтишка.
Затем, сшив нечто скромное из старого мешка,
Созвал народ и прыгнул в пропасть. Стоило сказать,
Что он не стоит и паршивого стишка,
Мне возразили: он герой, учил людей летать.

А тот портрет, что видел я при академии Генштаба,
Смог рассказать о теоретике армейском,
Который след оставил в хрониках житейских:
Изготовлял солдат из стали, глины, граба -
Они, мол, есть не просят и чужды масонств еврейских.
Но с ними не дошёл он и до первого ухаба.

Поднял в атаку те болваны из железа и опилок,
Они ж не сдвинулись с позиций ни на пядь.
Тогда военачальник, поминутно поминая мать,
Попёр в атаку сам, чтоб вдохновить тех, кто не пылок.
Само собой, враги его успели расстрелять...
Не славивших героя же лечили инъекцией в затылок.

Особенно доставил богатейшему гламурному бомонду
Один, в недальнем прошлом, музыкант-нонконформист:
Он завернул своё творенье на кассете в чистый лист
И спрятал от людских ушей так, что снилось Джеймсу Бонду,
Сказав: "Попсы не будет, я в тираж не выйду - чист!"
Альбом тот легендарный до сих пор спит под ротондой.

Один из респектабельных уроженцев Узбекистана,
Живущий в Лондоне в квартале эмигрантском,
Тем знаменит был, что боготворил он в ритме вальса,
И хрюканье распущенной свиньи, и блеянье барана.
Я говорил ему, что музыкой считать сие напрасно,
Но всё ж скотины звуки в нём нашли большого фана.

Обдумав перечисленное, вспомнил боддхисатву,
С которым как-то шли вдоль Аркатагского хребта.
Сказал он, сожалея: "Правда нынче уж не та,
Чтоб разум мог собрать с обличья мира жатву.
Сощурившись над древней книгою похож ты на крота,
А там, совсем не то, что так привыкли жать вы.

От медитаций длительных на каменным полу
Болеть лишь станут ноги, и, возможно, ягодицы.
Я вижу, что потешным тем пророкам не сидится,
Они быстрей, чем к Будде, побегут к тому столу,
Где будут их бессмыслицу вкушать, как мясо птицы.
Таких князья Тибета оставляли прохлаждаться на колу".

Что мог я возразить ему тогда? Да ничего.
Истоки поклонения наводят смех сквозь слёзы.
Восторги массы лепят из абсурда явь и грёзы,
А уважение лишь результат тотализаторных бегов.
Посмеиваясь, шли мы сквозь тибетские морозы,
На встречу с тем, к чему я был всегда готов.