МАМА

Выжимала боль ее до капли.
Шнуровала ледяным корсетом.
И, хрипя, она кричала: «Хватит!»,
В самый темный час перед рассветом.

Боль пилила тело на кусочки,
Изощренно, знающе глумилась.
Но, дойдя до невозвратной точки,
Интерес теряя, отступилась.

И, когда страдалица решала:
В ад ли, в рай? И было все едино.
А куда возьмут, еще не знала,
Ей впервые показали сына.

И на прежних матерей похожа,
В страхе за него она рыдала.
Ведь прекрасней этих ручек–ножек
Ничего-то в жизни не видала.

Темной ночью у его кроватки,
Умоляла Господа, порою:
«Боже, дай ему дороги гладкой!
Все плохое я собой закрою…»


Ах, каким же он красавцем вырос!
Синий взгляд, в плечах – косая сажень.
И щетина первая пробилась,
И, как взрослый, стал он очень важен.

Вихри чувств, влюбленности, свиданья,
Поцелуи, обещанья, вздохи.
Маме от сыновнего вниманья,
Оставались высохшие крохи.

И она придирчиво вздыхала,
И ждала на кухне до рассвета,
И опять обед разогревала,
И спала, не выключая света.

Приходил голодный, виноватый…
Мать всегда слегка его журила.
И еще сильнее, чем когда-то,
Сына повзрослевшего любила.

Жизнь своею чередой катилась,
И в урочный час пришла повестка.
Вроде, ничего и не случилось,
Только сердце оборвалось резко.

Он на проводах ее не слушал,
Обнимая хмурую девчонку.
Мама думала, что так и лучше,
На дорогу дав ему иконку.


Белые конверты полетели,
Птицами, дарующими счастье.
С ними было легче ей в метели
И уже не страшно так в ненастье.

Только жизнь ножом, острее бритвы,
Судьбы их безжалостно вспорола:
«Сын Ваш пал на поле ратной битвы.
В феврале. Числа двадцать второго».

И вернулась боль, подруга злая,
В сумасшедшем вихре закружила,
Незаконченное вспоминая,
И тянула, и тянула жилы…


Мысль на дне ее сознанья билась,
Тяжкий груз когда несли солдаты:
«Как в коробке этой уместилось,
Все, что было дорого когда-то?»

Уготован сыну путь опрятный,
Меж могил насыпаны дорожки.
«Что это за ящик непонятный?
Кто замазал краскою окошко?

Я прошу, вас, люди, помогите!» -
Повторяла, словно заклинанье.
«На минуту сына покажите!!!»
Но, ответом было ей молчанье.

И голодной хищницей казалась
Темнота могильного провала.
Мама сына хоронить мешала:
Гроб собой железный закрывала.

Полетели горестные комья
И о крышку гулко застучали.
«Больно, Господи, ну как же больно…».
Словно камни те в нее бросали.

Потянулись серые недели.
Месяца повисли кандалами.
Ей дышалось трудно, еле-еле,
Горькими бессонными ночами.

В час, когда до пропасти осталось
Сделать шаг, с безумным миром в связке,
Ей приснилось, или показалось:
Сын-то жив! Хоть ездит на коляске.

И совсем другой она проснулась,
С радостным румянцем во все щеки.
Что-то на душе перевернулось
В эти удивительные сроки.

И, сыночку данная иконка,
Потянула, как магнит в дорогу.
К своему любимому ребенку
Заспешила мама на подмогу.


Но Кавказа древние вершины
Хмуро и не ласково встречали.
Удивлялись сильные мужчины,
Ей в ответ растерянно молчали.

Не сравнится с материнской верой
Ничего на этом белом свете.
Ей Господь отсыпал полной мерой
Мужества на тысячу столетий.

И она искала! Очень стойко
С ротой сына проходя торосы.
Где же не бывала она только,
Выплакав над мертвыми все слезы.

Мальчикам седым, еще безусым,
Матерью второй отныне стала.
Сыновей своих, когда-то русых,
Как могла, от бед уберегала.

Каменными горными хребтами,
Где чужому – братская могила,
Наравне с суровыми бойцами,
На Голгофу каждый день всходила.

Сколько глаз дрожащею рукою
На холодных лицах закрывала.
Ночью лишь, наедине с собою,
Горьким думам волюшку давала.

Вот уже с лесов сошла «зеленка»,
И в свои права зима вступила.
Ну, а мать пропавшего ребенка
Почему-то все не находила.

Только не мешала ей погода
К цели своей следовать упрямо.
…Утром командир родного взвода
Попросил:  «Вы, помогите, мама.

Только Вам могу доверить это.
Пацанов зеленых постреляли,
Их отправить в лазарет к рассвету
Санитары нам пообещали.

Тут недалеко, всего час лету.
Отдохнуть Вам тоже не мешает.
Но, как отдохнете – сразу в роту,
Вас ребятам очень не хватает».


В госпитале низкие порожки,
Чтоб легко коляски «проходили».
Лишь она присела, на дорожку,
Как в глазах полоски зарябили:

В инвалидной старенькой коляске,
На халате сером – поясочек,
Как в приснившейся, давнишней сказке,
Ей навстречу ехал он
… «Сыночек!!!»

На колени перед ним упала,
Обхватила остренькие плечи.
И на ухо без конца шептала:
«Потерпи, сынок, уже полегче».

Прижимая к сердцу свое чадо,
Пальцами сведенными поближе,
Слушала, как лучшую награду:
«Мама… Мамочка… Я – жив, я – выжил!

Я контужен был и сильно ранен,
И не помнил имени и рода.
Только вот вчера дружок, татарин,
Поступил к нам из шестого взвода.

С головы, как пелена упала,
В миг один, как с дерева листочек.
Если б знал, что ты меня искала,
Побежал бы…». «Ничего, сыночек…

Мама рядом, значит все в порядке.
Дай-ка, потеплей тебя укрою.
Подремли, ну хоть минуту, сладкий,
Буду я всегда теперь с тобою.

Баю бай... Стелю тебе постельку...
В новый день начнется жизнь сначала...».
И коляску, словно колыбельку,
Худенькой рукой своей качала.

"Боль ты, боль, заклятая подруга.
Что ж тебе спокойно не живется?
Что в груди закручиваешь туго?
Видно знаешь: своего добьешься...

Но за то скажу тебе: спасибо,
Что дала мне свидеться с сыночком...".
И, последние забравши силы,
Мир померк и сузился до точки...

Раскрутилась старая пружина,
Полыхнуло сердце и сгорело.
Мать в глаза испуганные сына,
В миг последний счастливо смотрела…


У одной могилы на погосте
Роз не переводятся букеты.
Воробьи заглядывают в гости,
Мчится мимо ласковое лето.

И на нотах красного заката
Ветерок разыгрывает гаммы,
Той, которой вместо скорбной даты,
Выбили одно лишь слово «МАМА»…