Глафира

Давным давно всё это было, леском и травкой поросло.
Глафиры нет, в могиле сгнила, деревню начисто смело...

Среди кустов густых речушка, струился бег белесых вод,
А возле речки деревушка, в ней жил зажиточный народ.

Был городок вблизи деревни, крестьяне часто, на базар,
Возили масло, лук, редиску, и прочий деревенский дар.

В деревне той жила Глафира, вдова, красива, средних лет.
Лицом румяна и пригожа, прекрасна словно маков цвет.

Глафиру звали ту солдаткой, бывало с кем заговорит,
Иль бросит милый взгляд, украдкой, кровь в жилах так и закипит.

Хотя ей было тридцать, с гаком, но молодость тянулась к ней.
Смущала всех здоровой сракой, и изобилием грудей.

Как вдовы все Глафира наша, была слаба на передок,
Никто не знал у ней отказа, игра в любовь была ей впрок.

Она лишь больше здоровеет, и шире срака, выше грудь,
Как абрикос на солнце спеет, всегда готова подмахнуть.

Бывало только соберёшься, её, немного, приласкать,
Подол подымет: «Я готова» - ложиться вдовушка в кровать.

Притянет ближе к хохолку, кидает прямо к потолку.

Всю точность ебли понимала, встать раком, жопу показать,
Могла давать не вынимая, хоть целый день писдой махать.

Давала стоя, лёжа, раком, могла сама на фуй присесть,
Ебли её в писду и сраку, на все лады какие есть.

Ебли её на сеновале, в хлеву и в бане, на бугре...
Глафиру, как то, отъебали и на церковном алтаре.

Давно познавши ебли сладость, была вся на слуху, окрест.
И знала, добрый фуй на радость, а вялый фуй, что чёрту крест.

Она здоровый фуй любила, пред ним всегда готова лечь,
Что б до печёнки доставало, и ноги задерёт до плеч.

Сначала тот же фуй подрочит, поводит всюду и везде,
Готов спустить, аж нету мочи, она знай водит по писде.

Самца царапая, как кошка, шептала: «Милый мой, ещё,
Кончаю я, прибавь немножко» - Вцепившись, намертво, клещём.

Так дни и ночи провожая, жила она, который год.
Познав в писде блаженство рая, она брала залупу в рот.

Ну, что ж, закончу описанье, и даром время не займу,
Я Вам сейчас про всё подробно, как было дело опишу.

Однажды летом, наша Глаша, жильцов пустила, проживать.
Они в деревню, на всё лето, приехали поотдыхать.

Двоих Глафира поселила. Девица Таня, самый цвет,
Да брат Степан, большой верзила, здоровый парень в двадцать лет.

Папаша ихний и мамаша, служили, где то, в городке,
И приезжали к Тане с братом, по воскресеньям налегке.

Татьяне было лет семнадцать, блондинка, дивные глаза,
В своём отличие от братца, была стройна, как стрекоза.

Ресницы, носик, брови, губки, точёны ножки, бёдра, грудь,
Одета в рыженькую шубку, меж ног её и честь, и суть.

И Таня, изредка, совала в писду то палец, то морковь,
И потихоньку привыкала, пока не началась любовь.

Сначала тихо, мирно жили, втроём ходили, часто, в лес,
Но как то раз, в писду, Глафире, вселился, словно, дикий бес.

В лес по грибы они ходили. Произошло всё это так.
Поссать приспичило верзиле, он из штанов достал елдак.

Вблизи в кустах, с чего? Игриво, Глафира поднимает взгляд,
И тут, узрев такое диво, спустила три раза подряд.

Елдак у парня был здоровый, Мудья имели грозный вид,
Обычно, все такие, вдовы, увидят фуй, в писде зудит.

Решила, бедная вдовица, что даже будь Степан монах,
Такому хую не годиться, без дела прятаться в штанах.

Решила Стёпе наша Глаша, пре-непременно подвернуть,
Не спиться ей ночами, даже. Как Это дело провернуть?

Надумав, баню истопила, и говорит, вошедши в дом:
«Иди помойся ка, верзила, а я, с Танюшею, потом».

Забрав мочалку, веник, мыло, и пару сменного белья,
Степан наш в баню завалился, не понимая ни фуя.

Попарившись, он фуй намылил, и стал дрочить его, увы,
Его давно уже мутили, и зад, и передок вдовы.

Окончив первый раз дроченье, он снова хочет, но потом,
Вдруг видит: Что за наважденье? Глафира входит, нагишом.

В короткой, маленькой рубашке, всё видно, даже хохолок,
Наружу грудь её и ляжки, писды здоровый бугорок.

Её увидев, дико взвизгнул, как конь, почуяв удила,
Он на вдову их фуя брызнул, попав на ляжки, волоса.

И тут же фуй свернулся сразу, Степан и головой поник,
Глафира, не моргнув и глазом, рубашку вниз, и говорит:

«Давай ка спину потру, милый. Потом и ты мою помой»,
Одной рукой трёт спину мылом, щекочет фуй другой рукой.

Немного осмелев, верзила, в ответ кивает. Раз живём.
Глафира  тотчас раком стала, полна задором и огнём.

И хоть впервые видит Стёпа, купанье это для двоих,
Его фуище, через жопу, писда всосала в один миг.

Писда Глафирина не целка,  нетрудно было и попасть.
И началась тут переделка, и началась тут ебли страсть.

Танюша уж вернулась с речки, вошла в избу, Глафиры нет,
И братца нет, огня нет в печке, а время кушать уж, обед.

Пошла во двор, и вдруг, из бани, несутся крики, стоны, вой
И, хоть дрожит бедняжка, Таня, бежит на помощь к ним, трусцой.

Дверь заперта, она к окошку, а день был солнечный, назло,
И, хоть ей боязно немножко, она взглянула сквозь стекло.

И видит, бедная девица, Степана, с толстою елдой,
Вдова ему на фуй садится, своей раскрытою писдой.

Зловещий вид писды и жопы, Степан вдову со смаком ёб,
Торчащий фуй братишки Стёпы, бросает девушку в озноб.

Всё в голове у ней мутится, крик боли вырвался из уст,
И, как подраненная птица, на землю падает без чувств.

Тот голос в уши Глаше дунул, и заходил по ней дрожок,
Степан ей в жопу фуй засунул, почти под самый корешок...

Ползёт неделя еле, Тане, она не видит и вдовы,
А этот гадкий случай в бане, ну не идёт из головы.

Ведь как узнают папа с мамой, что Стёпа вдовушку ибал,
То обернётся ебля драмой, и будет братику скандал.

А ночью, лёжа на постели, уткнувшись взглядом в потолок,
Тихонько пальчиком шевелит, писды пушистый хохолок.

И вдруг рука её коснулась, среди волос, к губам любви,
Татьяна резко встрепенулась, и искры вспыхнули в груди.

Она всё гладит и ласкает, меж ножек трепетной рукой,
Потом дрожит она, спуская, и сон приносит ей покой.

Терзают девушку сомненья, уж если палец, с ноготок,
Приносит столько наслажденья, и счастья полного поток.

А если палец покрупнее, хоть как у Стёпы, больше прок.
Волнуется она и млеет, дрожь ощущая между ног.

Среди терзаний и мучений, в догадке, муке и тоске,
Рукой дрожащей Таня гладит, по хохолочку на писде.

Уж не смущает больше случай, как вспомнит братца и вдову,
Нахлынет кровь, волной кипучей, и вспомнит всё, как наяву.

Так день и ночь томившись, всуе, пришло решенье, наконец,
Что вместо пальца, лучше фуя, ещё не выдумал творец.

Решила так и уж покоя, не знает Танечка, с тех пор.
И, как то, у колодца стоя, заводит с Глашей разговор.

Всё откровенно рассказала, как убивается, до слёз,
Что уже пальца стало мало, пора попробовать всерьёз.

Вдова вся, наша, засияла, такие речи ей как мёд,
И Глаша Танечке сказала, что ёбаря ей приведёт.

«Есть пастушок в деревне, Вася, лицом и фуем всем хорош,
Я с ним сама еблась, бывало, в такое дело будет гож.

Хотя он, с виду, парень хрупкий, но фуй совсем не так уж мал,
Сломает целочку голубке, он не таких ещё ибал.

Сегодня спи на сеновале, туда я Васю приведу,
Сама с тобою буду в паре, ты вспомнишь добрую вдову.

Всё покажу, раздвину ножки, направлю Васенькин фуек,
Сначала поболит немножко, потом писдёнка пустит сок.

Пойдёт работа как по маслу, ты только, Таня, не робей,
Боишься фуя ты напрасно, ибётся даже воробей».

Настало время собираться, за Васенькой ушла вдова,
И говорит Татьяна братцу, что разболелась голова.

«В избе мне стало что то душно, я здесь пожалуй не усну,
Мне среди трав, душистых, нужно, на сеновале отдохну».

С крылечка пёрышком спустилась, была стройна и весела,
Вдову увидев засветилась, та нежно Таню обняла.

«Ах, Таня, милая Танюша, пройдут года, твоя писда,
Сушоной станет, словно груша, ты вспомнишь эту ночь тогда.

Не бойся фуя, он не страшный, нет через чур больших мудей,
Все через то прошли, однажды, ты только Таня не робей.

Посмотришь, как всё будет мило, пока моменты есть, лови,
И не жалей, что страсть вкусила, запретный, сочный плод любви.

Писда,  одна в писде вся сила, писда вращает шар земной.
На сеновале ждёт нас милый, он будет первый, только твой»...

Вот сеновал, зелёным сеном, Танюша, с трепетом, идёт...
Лежит Василий с толстым членом, избранницу младую ждёт.

Вначале разговор, умело, заводит, но не о писде.
Глафира тут же влезла, смело, о горькой девичьей судьбе:

«Как  в старину еблись, бараком, подчас по девять пар подряд.
Там, в темноте ебуться раком, В углу на нарах, как хотят.

Ибал, кого то, только в сраку, и тут же в рот кому попал.
Там за писду уж лезут в драку, сам чёрт бы фуй что разобрал.

Фуи мелькают, сраки, груди, перееблося всё, вверх дном...
Да, в старину, умели люди, развлечься, еблей и вином».

Вдове рукой Василий машет, уж вся деревня спать легла,
С волненьем посмотрев на Глашу, разделась Таня догола.

Лёг пастушок с ней, жаром пышет, Глафира рядышком легла,
Татьяна наша еле дышит, все в напряжении тела.

Тут Васин голос тихо шепчет: «Не бойся страсти, что внутри,
Я буду, в первый раз полегче, не больно будет, вот смотри.

Раздвинь Танюша свои ножки, и вверх, чуть-чуть, приподними» -
Поцеловал её: «Немножко, теперь, мой ангел, потерпи».

Ладонями своими, нежно, он груди стал её ласкать,
Волною страсти неизбежной, стараясь всю зацеловать.

Глафира сбоку уж смеётся, когда стал ноги Тане драть,
А та и мечется, и вьётся, уже готова закричать.

Она за фуй его поймала, к писде дотронулась, слегка,
Потом вся вдруг затрепетала, и оттолкнула фуй рука.

Потом опять его схватила, приятно, горячо, легко,
Вдруг что то брызнуло и, с силой, ей прямо в руки потекло.

Танюша в страхе вся, ужасном, что аж свернулася в комок,
Зажала ноги, но напрасно, ей сам бы чёрт тут не помог.

Вдова Танюшу обнимает, и гладит ласково везде,
Пастух знай ноги раздвигает, и гладит фуем по писде.

Танюша шепчет: «Вася, больно, не надо, миленький, постой,
Ой, не хочу уже, довольно, не надо дальше, он большой».

А Вася, хоть пастух и местный, и парень вроде молодой,
На всю округу был известный, своей огромною елдой.

Всегда к любви гонимый очень, он продолжал совать, в тот миг,
Нарушив тишину средь ночи, раздался Танин страшный крик.

Танюша вьётся, рвётся, плачет, он фуй, по яйца, ей вогнал,
Напрасно Таня билась плача, пастух как мог её ибал.

Работал до седьмого пота, Елдак его стоял как кол,
Он крепко Таню взял в работу, как говорят во вкус вошёл.

Вначале Таня сомневалась, в чём красота и прелесть здесь.
Без наслаждения ибалась,  тогда он фуй вогнал ей весь.

И настроение поднялось, ушла куда-то боль и муть,
На третьем разе извивалась, уже пыталась подмахнуть.

На пятом разе Таня, робко, просила Васю, чуть дыша.
Чтоб выеб разик через жопу, чтоб кончить разом, не спеша.

Потом сама сверха осела, поправив Васин фуй слегка,
Без содроганий села, смело, как это делала вдова.

Танюша семь разов ибалась, пастух три раза пёр вдову,
Но всё же Таня поругалась, с вдовою бедной поутру.

Кричит, Глафира: «Ты ибалась, теперь черёд настал уж мой».
Довольно долго препиралась, Татьяна с нашею вдовой.

Коль не пастух была бы драка, обоих выеб, молодец,
Одну в писду другую в сраку, на этом повести конец.