джун и джонни

она страдает мигренями, всегда по понедельникам заплетает волосы в косы
пьет черное кофе без сахара, ломает пальцы, когда нервничает
он кроет матом, когда не находит слов и задает вопросы,
а когда не находит эмоций, кричит, и души в ней не чает.
встречает четные в ожидании ее тихого шепота
по телефонному проводу,
и без повода кидает ей «я тебе солнце дам,
только бы ты умерла на моих руках, а не в больничном хохоте»
она морщится и плечами дергает. он таблетки глотает
и представляет, что за нее лечится. что ради нее лечится,
и вообще, представляет, что лечится, а не загоняет себя под плиту
гранитную. кто-то считает ее фригидною,
 кто-то – занозой в обществе, она вставляет в очки диоптрии
и жалуется на повседневный стресс,
и только теплое молоко и запах его алкогольной кожи
крошит ее проблемы как строительный пресс.
он пьет темный ром и цитирует давно умерших поэтов,
в его столе неизвестные тени и чьи-то портреты,
она умирает в нечетных, ждет его хриплого,
колючих ладоней, нелепых обещаний и клятв до потери голоса,
однажды он сказал, что если не досчитается на ее голове и волоса,
перебьет к чертовой матери пригород
в гробу перевернулся неизвестный фигаро,
которого ни там, ни тут нет.
он пишет ей «давай поженимся?», он совсем не джонни,
но носит черное, молится джун, которая и не джун вовсе,
а среднее человеческое существо, не икона сцены,
она не будет терпеть измены,
не будет на сорок первый отвечать положительно,
ведь она уже давно не…
он смотрит на нее, бумажную, клянет себя, клянет господа,
за то, что, когда его руки были заняты другой,
вечная вдруг стала навечно являться ему во сне.