Войлок 12

12
 
   Они  покатались  по городу, взмывая и низвергаясь, словно на сёрфинге, по вершинам  гор  и склонам.
   Взлетели  на Орлиную  сопку,  коронованную  железной  телевизионной вышкой.   
  Огляделись по сторонам, удлиняя перспективу угасающей жизни. Ольга  простёрла руки, готовая взлететь над двумя заливами.  Облака громоздились над  водой.
  — Какие коралловые небеса! — воскликнула Ольга, удивлённая своим сравнением.
   Загадав желание, они словили  наудачу последний луч заката, стекающего оранжевой лавой по склонам сопок на противоположном берегу залива. «И закатится солнце, и мраки священные снидут», — подумала Ольга, а потом озвучила  эти мысли.
   Луч осторожно коснулся голубой воды с отливом цвета высоколегированной стали, подёрнутой ржавчиной, словно паук коснулся своей трепетной ажурной  паутины и быстро оттянул  длинную золочёную лапку.
  Там, в   сетях водной ряби бился, казалось Ольге, белый  парусник, словно мотылёк в предсмертных муках.  «Нет, словно пёрышко от возлюбленного Сокола!» — поправила свои ассоциации Ольга.
  Ничто не могло  спасти этот парусник от хищного пожирания сумерками.   Дома казались недобрыми прижимистыми гномами. 
      — Я спускалась в долину, я поднималась на гору… — произнесла Ольга шёпотом, обращаясь к пустырю.
     — Простите, что?
     — Я  призывала к себе идеальный предмет будущей страстной любви…
Сергей смотрел на актрису, вошедшую  в образ. Перед ним стояла другая женщина. Он испытывал какое-то чувство неловкости из-за того, что эти театральные  слова выражали его глубоко зарытое тайное чувство.
— … всей силой желания…
  — ….всей силой желания, — повторил Сергей…
— Это из пьесы, — пояснила Ольга, вдруг выйдя из образа.
  Сергей кивнул.
  Ольга продолжила, отвернувшись от Сергея:
  — Я лобзала его, открывая уста свои ветру… Голос его слышался мне в потоке его… Этим воображаемым призраком становилось всё — даже звёзды небесные, даже жизненное начало Вселенной…

  Сергей слушал её в позе благодарного зрителя. Призрачного зрителя. Он становился призраком.
  — Вообще-то, это мужской монолог, — пояснила Ольга.
Сергей вышел из призрачного бытия в реальность.  Глаз его невольно скосился в сторону  косогора с выступающими скалами,  похожими на останки драконовой челюсти. В их зубьях что-то извивалось и поблескивало, как битое стекло.  Это был клубок змей, ищущих тепла. Сергей испугался.   Он осторожно  взял Ольгу за талию, перемещая её подальше от змеиного логова.
— Не оступитесь, — шёпотом сказал Сергей.
  Ольга подалась его рукам, словно в танце. Ей  хотелось, чтобы руки мужчины крепче сжимали её талию.
— Я увёл вас от змей.
— Что вы говорите? Где?
 Ольга развернулась и стала безбоязненно оглядываться по сторонам. Сергей показал рукой на темнеющий оскал камней.    Она решительно двинулась к логову.
— Змеи к счастью. Они символы вечности… Да здравствует Змея!
—  Вы не боитесь змей?
— Боюсь! Всё страшное и всё таинственное меня влечёт… Только так можно побороть страх, если идти ему навстречу.
   Напоследок они проехались по  мосту «Золотой Рог».
  С приятным чувством голода они    отправились в закрытый клуб-ресторан, расположенный в старом здании.  Долго поднимались по  лестнице с картинами на стене.    Две компании интимно сидели в  полумраке.    Слышались  женские вульгарные реплики:
— Я вся такая буржуазная, люблю всё буржуазное!
    Ольга была с дороги, это помнил Сергей, и тактично  старался  не докучать разговорами.  Он  потчевал гостью, давая ей возможность наслаждаться атмосферой,  сосредоточиться на своих мыслях и чувствах. Он не привлекал к себе большего внимания.  Говорили о вкусах в еде, о застольях в кинофильмах…
— Знаете, почему мне хорошо с вами, Серёжа?
  Он вопросительно взглянул на спутницу.
—  С вами мне не нужно быть ни актрисой, ни знаменитой, ни забытой, ни старой, ни молодой. Вы увели меня от этой заботы быть кем-то ещё, кроме самой собой…
— И мне тоже с вами хорошо… Вы тоже увели меня от… как бы это сказать… от того, кем я не являюсь…  у нас, у простых людей, неартистических людей,  тоже есть своё амплуа...  И порой очень жёсткое… Вам легче менять его, чем нам…

— Да, я понимаю… Только не говорите  «нам» и «вам». Не разделяйте меня с вами сегодня…
— Вы знаете,   там, где я провёл свои юные годы, простите уж за это упоминание, становишься идеалистом,  как  ни странно. Ты  разделяешь мир поневоле.  Разделяешь  этот мир на тех, кто здесь, и на тех, кто там.
— У нас тоже самое… Рампа разделяет нас…
— «Там»  ты думаешь, что  на свободе, среди  людей, протекает нормальная жизнь,  ты стремишься к ней. Ты  думаешь, что вольёшься в эту жизнь, как только закончится срок,  заведёшь семью, детей, будешь воспитывать их в правильном духе, достойными людьми…
— Что, разве по-другому вышло?
— Да, мои идеалистические представления и мой кодекс чести всё время приходилось ломать…
—  Выходит, что ваш кодекс формировала камера, а мой кодекс — камерный театр…
Ольга улыбнулась.
— Вам  не приходилось ломать себя…
— Приходится всегда месить себя, как тесто, собственными руками…
— Здесь, на свободе, приходится тоже бороться за правильную жизнь…. Люди не понимают счастья быть свободными…
   Ольга кивала. Лица их сблизились.
— Да, Серёжа, вы увели меня от притворства, от театральщины… Не в том смысле, что я актриса всегда должна играть какую-то роль,  а в  том, что иногда хочется быть просто н и к а  к о й, как артистическое платье, снятое после спектакля, который, я кстати, играю послезавтра. Так что приходите на «Распиленный дом»…
Он кивнул в знак согласия.
—   … как платье, которое  бросил на спинку стула и на время забыла… У меня был роман с одним молодым человеком —  тайный. И теперь об этом все судачат… — зачем-то призналась Ольга.
    — Что вы Ольга,  разве можно сказать, что вы «никакая»!   Знаете, вот  богиня Тара тоже забыта людьми, теперь  другие кумиры, другие  богини, другие звёзды… Но  она всё равно останется  звёздной  богиней. Ваш час настанет! Я верю! Это не страшно, что «был»,  будет ещё и роман,  и спектакль, и  кино, и успех небывалый…
   —  А с ним уже не будет никогда, он… говорят…  погиб….  в метро, на станции… Простите,  не нужно было говорить, вечер испортила…
   — Ничего… Слава богу, что  есть кому сказать… незнакомому человеку…  Пойдёмте на балкон, я вам что-то покажу. Чертоги богини Тары…
    Они встали из-за стола, прошли через весь зал мимо столиков и пустого бара, оркестра, настраивающего инструменты. Вышли на балкон. Сентябрьская ночь была усыпана маньчжурскими звёздами. Они висли гроздьями, как виноград, как плоды актинидии.    Они сияли почти без мерцания. 
—  Какой аромат ночи! Я вспомнила стихи: «Ночь, влюблённая в день, над раменом моим рыдает акация…»  Это болгарские стихи…
— Красиво!  Я бы подставил свои рамена этой акации, — сказал Сергей.
— Вы сказали о чертогах. Что же это такое? Слово-то какое-то царское и сказочное, а что означает,  не задумывалась. Терем что ли, где красная девица почивает? — спросила   Ольга, слегка  облокотившись  на перила. 
  — Почти угадали. Чертогами наши предки называли созвездия. Это мера звездного  расстояния.   Помните сказку о Финисте  Ясном Соколе?  Девица Настенька  изглодала три каменных просвиры, истоптала три железных пары башмаков, изломала три железных посоха в поисках своего ясного Сокола, а  был он звёздным юношей, а хожение её было за тридевять созвездий, к чертогам небесным… То, что для нас сказка, для древних было былью… А вон там  звезда Тары…
  Сергей указал рукой в сторону Полярной звезды.
    Из зала доносилась  песенка  на очень знакомом языке.
   Чёрный юноша пел по-сербски: «Нема више сунца,  нема више месеца. Нема тебе, нема мене. Ничег више, нема јој, покрива нас ратна тама,  покрива нас тама joj…»
    Когда они зашли, песня закончилась.
    К микрофону вышла длинноволосая  и длинноносая девушка.
—  Я  спою  песню на сербском языке из репертуара  Горана Бреговича.  Песня о весне, о ландышах, по-сербски  «джерджевак».   Они цветут,  «зелени»,  для всех, но только не для меня, что он остался один, ни звезды, ни спутницы нет рядом, но кто-то  вдыхает аромат моей любимой, пахнущей ландышами.
   Музыканты вступили. Зазвучали духовые, забренчали струнные.   Девушка  запела низким голосом: « Пролеће на моjе раме слиjеће.  Ђурђевак зелени, Ђурђевак зелени.
Свима осим мени…»
    Сергей пригласил  Ольгу на танец.
   Песня  проникала под кожу. Сергей чувствовал озноб в  руках Ольги.
  — Я дрожу, как моя героиня из фильма «Остров». Приходите,  завтра, мы пойдём на  фестивальную премьеру, — пригласила Ольга, желая продолжить это странное знакомство.   
— О чём ваш фильм, Ольга?
— Некая девушка, торгующая валютой на улице, устала от городской сутолоки и людей, решает уехать на островок в заливе, чтобы побыть в одиночестве.  Сначала природная стихия посылает ей испытания, но затем она встречает  мужчину, который даёт ей приют, и этот приют стал для неё заточением и пыткой. Она пытается убежать от него,  и  природная стихия приходит ей на помощь…
—  Да,  у меня уже трясутся поджилки…

    Они танцевали,  и казалось, что они плывут сквозь чертоги созвездий. 
   За лобовым стеклом автомобиля мелькали огни ночного города,  огни на кораблях и катерах, огни в небе, огни  на  море…
   Они оказались на берегу моря, неподалеку от  маяка. Вышли из машины, постояли у воды. Слушали шелест волн  и говор цикад. Ольга   нашёптывала стихи.

                Когда на землю тихо сходит ночь
                И вспыхивают в сумерках зарницы,
                Всем сердцем я тебе хочу помочь,
                В рубашке белой, мальчик смуглолицый.

   Серёжа обхватил Ольгу за плечи и притянул к себе.
   Из машины звучала старинная песня в исполнении Эмиля Горовец: «Я бродил в ночи и ждал рассвета… Ночь была вокруг сплошной преградой… Путники в ночи, два одиноких человека на  пути, на этом долгом и запутанном пути… Нам так просто потеряться… Я нашёл тебя…» 
     Ольга и Сергей стояли у кромки моря, держа друг друга за руки,  и покачивались в ритме  прибоя.   Три звезды, ровно весившие на ночном  небе, стали приближаться к ним. Они двигались  на одинаковом расстоянии друг от друга.
—  Вот, смотрите, это  Альтаир,  вот Вега, а то Арктур, — говорил Сергей, запрокинув голову.
— Где, где, где?
—  Глядите вдоль моей руки…
— Они летят…
— Похоже, что летят.
— Это не  звёзды…
— И не  спутники…
— И не  самолёты…
— Они летят за нами…
— Чертоги сошли с небес!
— Они спускаются за нами…
    Серёжа подхватил Ольгу на руки и понёс в машину.  Он  не терял времени для  поцелуев. Был нежен, был робок, был настойчив, был  предупредителен. Она доверилась ему   каждой  клеточкой  своего тела.  Три звезды зависли над их машиной. Столб   света объял  и  возвысил любовников. Вихрь света  закружил  над ними и вместе с ними, астральными паломниками.
  «О, святая Мария!» — беззвучно восклицала Ольга. Казалось, что машина взмывала вверх и вниз, вверх  и вниз.   Они  как будто кружились на колесе обозрения. Ольге  мерещился хоровод лиц. Лица эти были  знакомы ей и любимы. Это были лица из старых кинофильмов.    
  …Вот  Любовь Орлова, вот Лайза Минелли, вот Вия Артмоне,  вот Нина Симоне, вот Лилиан Гиш, вот  Любовь Смирнова, вот Елена Проклова, вот Полина Виардо, Ольга Чехова,  вот Аста Нильсон и  какая-то женщина в синем ситцевом  платьице, а за ней ковылял её влюблённый пингвин. «И пингвин глупый…»
   Она будто  сидела  в зелёном кинозале, под кронами деревьев, на открытом воздухе. Свет исходил   из кинопроектора. Стрекотала плёнка,  или это стрекотал  хор прибрежных  цикад...   Его губы   что-то шептали над её ухом. «Трансвааль, Трансвааль, страна моя, ты вся горишь в огне!» — пели цикады.   Наконец  все лица смешались в круговороте и  слились в одно страшное лицо.  Это лицо смеялось над ней, над её чаяниями о славе.         
   Машина рухнула  наземь. 
  Такого неземного счастья, взмывавшего Ольгу  в невесомость,  она никогда не изведывала.
  Это счастье напугало её.

… Ольга отпрянула от страха.
Она  проснулась в гостиничном номере одна…
Сергея не было.
  Страх  обнаружить  его утром в своей постели  сменился разочарованием.
   Испуг  уступил место сладкой истоме. Угасшее сладострастие отзывалось  ломотой  в мышцах. Она  потянулась как кошечка,  хрустнув косточками…
Она забыла своё имя,  забыла,  кто она есть… Вновь забылась… Чтобы вытянуть  руки, чтобы потянуть ноги, нужно было приложить усилия. Она чувствовала себя в ватном коконе.  И вправду что-то трещало, трескалось, рвалось, поскрипывало. Кто-то прошептал ей: «Когда я умру, кто же будет видеть сом сны…»
  Она пыталась раздвинуть руками этот тугой кокон…
  Ольга зажмурилась, тотчас превратившись в личинку шелкопряда.
Личинки кишмя кишели.
Вот её подхватили какие-то руки и бросили в чан с кипящей  водой…
Тотчас вынули из кипятка.
Вот её вынули и стали  вытягивать из неё тонкую шёлковую нить…
Какое счастье!
Какое блаженство!
Она стояла на сцене за веретеном…