Баллада о сотворении с эпилогом

Когда свершалось сотворенье,
то, по неведомой судьбе,
Творец, лишившись вдохновенья,
в смятенье думал о себе.

Он был велик, Творец Вселенной, –
иначе не могло и быть,
чтоб так вот взять и сотворить
весь мир – и тленный, и нетленный.

Вокруг него была пустыня,
зачем-то созданная им,
и неба свод, такой же синий,
как и сегодня, был над ним.

С тех пор века прошли бесследно,
а он, взъерошенный и бледный,
со всей фантазией его,
не мог придумать ничего.

Вдруг то ли ангел, то ли гений
(Откуда взялся он тогда? –
вопрос излишний, без сомнений, –
на то, как видно, он и гений,
чтоб появляться иногда)

предстал ему. Взглянув пытливо,
с печатью мысли на лице,
он показал, Творцу на диво
(Черта, не лишняя в творце),

на лужу, что в пути он встретил
(Творец о ней совсем забыл –
когда-то он твореньем этим
пейзаж унылый оживил).

Над лужей той, на фоне неба,
шёл мошкариный карнавал.
Творец был удивлен безмерно -
Он мошкары не создавал.

Он погрузился в размышленья,
и снова протекли века…
И вдруг какое-то шипенье
Его встревожило слегка.

Взглянув, он обомлел от страха:
из лужи выползла змея.
В тройном прыжке он не дал маху
и сел на камень у ручья.

С тех пор так и пошло без меры –
под солнцем ясным и во мгле –
являлись гады, птицы, звери
и расселялись по земле.

Творец подумал:  «Что тут делать?
Все занято – поля, леса…».
И взвесив обстановку в целом,
переселился в небеса.
          
        Эпилог

Так может гастролер заезжий
легко помыслить – что почем.
Так бредил я когда-то прежде
в тщеславном рвении своем.

Но жизнь по-своему учила
и больно делала порой,
и дух страданием лечила,
а не фантазии игрой.

Печальный опыт самомненья!
Как блудный сын под кров отца,
спешу, сгоняя стыд с лица, –
спешу искать души спасенья
пред вечной тайною творенья,
перед величием Творца.