Адельберт фон Шамиссо. Абдулла

АБДУЛЛА
(Из тысячи и одной ночи)

Купец Абдулла отдыхает, удачной торговле рад,
Завтра, покинув оазис, он дальше пойдёт, в Багдад;
Товар весь распродан в Басре за золото и серебро,
Лишь восемьдесят верблюдов осталось - его добро.

И в тот же оазис входит, дабы у ручья отдохнуть,
Смиренный усталый дервиш, прервав из Багдада путь.
И, трапезу разделяя, сидят они, веселы,
Источник усердно хвалят, Аллаху возносят хвалы.

Спросить о делах, о дороге и о себе рассказать,
Раскрыть свою душу в беседе – вот истинная благодать,
Степенно течёт беседа меж ними ночь напролёт,
Под утро учёный дервиш задумчиво речь ведёт:

«Мне эти края знакомы, здесь рядом есть место одно –
Дорогу туда я знаю – несметных сокровищ полно.
Ни восемьдесят верблюдов, ни тысяча их не свезут,
Каменьев и золота груды исчерпать напрасен труд.»

Сияньем златым околдован, внимает ему Абдулла,
А душу сжигает алчность холодным огнём дотла:
«О, брат мой, веди же, брат мой, меня поскорей туда!
Тебе богатство - обуза, мне – счастие навсегда.

Что восемьдесят верблюдов - лишь восемьдесят - увезут
Оттуда, где золота груды исчерпать напрасен труд?
А я дам тебе в награду, о брат наречённый мой,
Сильнейшего из верблюдов с поклажею золотой.»

Но дервиш: «Я думал, брат мой, возьму я и ты возьмёшь
По сорок верблюдов каждый – таков справедливый делёж,
Ты отданных мне животных окупишь немало раз,
Всего лишь сорок верблюдов – подумай - за мой рассказ.»

«Да будет по-твоему, братец, пора собираться нам,
Верблюдов, а после – добычу разделим с тобой пополам,» -
Ему Абдулла отвечает, смиряя своё естество,
Но зависть с алчностью рядом вселилась в сердце его.

И без промедленья оба собрались в недальний поход,
Путь выбирает дервиш, верблюдов купец ведёт.
Идут по тропинке узкой, невидимой с двух шагов,
В неведомую долину, укрытую меж холмов.

Вся местность, что их окружает, безжизненна и нага,
Едва ли ступала прежде сюда человечья нога,
И отдых дают верблюдам они в окруженьи скал,
Купец наблюдает за другом, что здесь устроил привал.

Сухую траву и хворост собравши на склонах гор,
Поспешно разводит дервиш у самой скалы костёр.
Какие-то редкие зелья выкладывает на ладонь,
Под странные заклинанья бросает их в яркий огонь.

Дым чёрный валит клубами, и меркнет вдруг ясный день,
Трясётся земля от грома, упала на горы тень,
Но вот всё закончилось, снова рассеялась темнота,
Свершилось великое чудо: открылись в скале врата.

За ними – роскошные залы, ещё и ещё один,
Построили их когда-то подземные духи глубин,
Из золота колоннада и своды из хрусталя,
Прекрасней, богаче убранства ещё не видала земля.

Повсюду, куда ни глянешь, среди золотых колонн
Высятся золота груды у стен с обеих сторон,
А рядом – каменьев груды сверканьем бросают в дрожь,
Брильянты, гранаты, рубины - чего только здесь не найдёшь!

Глядит Абдулла в восторге, сияньем пленён златым,
Кипит в его жилах алчность, глаза застилает, как дым.
Старательный дервиш алмазы пакует за тюком тюк,
Купец лишь золото тащит, не покладая рук.

Но вскоре его бросает, поняв свой просчёт и конфуз,
Он на драгоценные камни поспешно меняет груз,
И радость его от сокровищ, тех, что унести хватит сил,
Враз меркнет при виде богатства, которое не погрузил.

Нагружены все верблюды, придётся им трудно в пути,
Но что это делает дервиш, не хочет скорее уйти?
Он из сундука, что в дальнем углу подземелья стоит,
Коробочку вынимает, совсем простую на вид.

Из дерева недорогого. И то, что скрыто внутри,
Похоже на мазь от ожогов, чтоб смазывать волдыри.
Её оглядевши, словно она всех сокровищ ценней,
Он прячет её в одежде, как самый желанный трофей.

Оба выходят наружу, и снова костёр горит,
И вновь свои заклинанья у скал мудрый дервиш творит;
Врата закрываются с громом, вновь погружаясь во тьму,
И каждый берёт верблюдов, что принадлежат ему.

Вместе они достигают оазиса средь песков,
И каждый своей дорогой дальше идти готов;
Последний раз на прощанье обнялись, как с братом брат,
Лишь Абдулла всё медлит, богатству уже не рад.

В груди закипает зависть, заноза в сердце, не блажь:
Чужие сорок верблюдов, верблюжьих сорок поклаж!
Преданный лишь Аллаху, презревший земную юдоль,
На что их потратит дервиш? О, Боже, какая боль!

«О, брат мой, послушай, брат мой! - кричит он дервишу вслед, -
Я лишь о тебе забочусь, корысти в словах моих нет,
Ведь ты в караванном деле неопытен и неумел,
Вести сразу сорок верблюдов – я б ни за что не посмел.

Свои у верблюдов привычки, упрямы они и горды,
Я с ними провёл всю юность, всегда жди от них беды,
Тебе совладать под силу, быть может, с тридцатью,
Но сорок вести не сможешь, я слово тебе даю».

В ответ ему дервиш молвит: «По-моему, брат, ты прав,
Ты просто прочёл мои мысли, всё это мне рассказав,
Возьми ещё десять верблюдов, коль сердце тебе велит,
Подарок скромный от брата пусть душу твою исцелит».

Вновь алчностью истязаем прощается с ним купец:
«Просить надо было двадцать, их отдал бы этот глупец».
И вновь Абдулла в горячке за дервишем скачет вдогон,
А тот его ожидает, спокоен и умудрён.

«О, брат мой, послушай, брат мой, я честен с тобой, поверь,
Тебе слишком много – тридцать, я понял только теперь,
Капризней, упрямей зверя на свете нет, чем верблюд,
Отдай лучше мне ещё десять, они тебя подведут.»

В ответ ему дервиш молвит: «По-моему, брат, ты прав,
Ты просто прочёл мои мысли, всё это мне рассказав,
Возьми ещё десять верблюдов, коль сердце тебе велит,
Подарок скромный от брата пусть душу твою исцелит».

Чем легче он уступает настойчивым просьбам купца,
Тем больше его распаляет, ведь алчности нет конца;
И вот отдаёт ему дервиш десять из двадцати,
И снова мольбы и просьбы – девять из десяти.

Один лишь верблюд остался, но алчность не знает границ,
Теперь Абдулла как безумный пред дервишем падает ниц,
За ноги его хватает, целует в пыли его след:
«Помилуй, ещё ни разу ты мне не ответил нет!»

«Возьми же, мой брат, верблюда и встань поскорей с земли,
Чтоб не было горьким прощанье, печаль свою утоли.
Будь благочестивым и мудрым, и помни в молитвы час:
Аллах нам даёт богатства, и он же берёт их у нас».

Стоит Абдулла озадачен, сомнение гложет его:
Всё дервиш отдал, не оставил себе из богатств ничего!
Неужто такой простофиля? Должно быть, всё это обман:
Ценней всех сокровищ коробка, что он себе сунул в карман!

И он возвращается снова: «О брат мой, правду скажи,
Зачем тебе с мазью коробка? Сними мне камень с души!»
И дервиш коробочку с мазью без споров, торговли, вранья
Спокойно кладёт ему в руку, промолвив: «Она твоя».

У Абдуллы замирает крик радости на устах,
Таких сокровищ прежде не видел он даже в мечтах;
Но дервишу нетерпеливо: «Учи же меня скорей,
Что делать мне с этой мазью, что надо намазывать ей?»

Ему дервиш: «Мазь волшебна, запомни, Аллах велик,
Глаз левый намажешь ею – отыщешь любой тайник,
Увидишь, где клады зарыты, ты все потайные места;
Но если глаз правый намажешь, тебя поразит слепота.»

Не веря своей удаче, откуда только взялась,
Спешит Абдулла скорее проверить волшебную мазь:
«Тебе доверяю, брат мой, намазать глаз левый мне,
Сокровища, клады увидеть в подземной хочу глубине.»

Лишь выполнил дервиш просьбу, глядит Абдулла – под ним
Блистающий слой сокровищ лежит, землёю храним;
Лежат в сундуках, в кубышках топаз, рубин, изумруд,
А рядом – золота жилы и разных диковинных руд.

От радости и удивленья теряет он речи дар,
И вновь наполняет сердце холодной алчности жар:
«Ничто все богатства мира пред этой сокровищ горой!
Быть может, моим всё станет, коль глаз намазать второй.»

«О, брат мой, послушай, брат мой, прошу я в последний раз,
Мне точно так же, как левый, намажь теперь правый глаз,
Пусть всё, что по воле Аллаха должно с нами произойти,
Исполнится и разойдутся земные наши пути.»

Дервиш на это: «Брат мой, я правду тебе говорил,
И все твои просьбы, брат мой, исполнил я в меру сил,
Но после всех благодеяний, которые сделал тебе,
Я стать не хочу Божьей карой в твоей несчастной судьбе.»

Завистью и нетерпеньем опять Абдулла обуян,
Он твёрдо теперь уверен, что дервиш задумал обман,
Пустые его отговорки отбрасывает, презрев,
И в сердце с алчностью рядом уже поселился гнев.

Он молвит с язвительным смехом: «Довольно, не надо глупить,
То, что меня просветлило, не сможет меня ослепить.
Намажь мне скорей глаз правый, как прежде глаз левый мой,
Иначе силком заставлю тебя, клянусь бородой!»

Уже от угроз к побоям готов перейти купец,
И дерзкий, упрямый дервиш смиряется, наконец,
Он мажет ему глаз правый, как раньше левый, точь в точь,
И вмиг Абдуллу накрывает навеки тёмная ночь.

«О, дервиш, жестокий дервиш, ты правду всегда говорил,
Теперь исцели, о мудрый, болезнь, что ты мне сотворил»
«Я ничего не нарушил, а ты получил, что хотел,
Оценит Аллах всемогущий любое из наших дел.»

Катаясь в пыли, проклинает купец всех и вся вокруг,
А дервиш берёт верблюдов, к воплям и жалобам глух,
Идёт с караваном в Басру, туда, где его ждут дела,
Один у ручья в пустыне остался лежать Абдулла.

А солнце, что он не видит, не прекращает сиять,
Ещё день и ночь проходят, и утро встаёт опять,
На третий лишь день послала судьба, наконец, купца,
Который в Багдад милосердно убогого взял слепца.


ABDALLAH
(Tausend und eine Nacht)

Abdallah liegt behaglich am Quell der Wüste und ruht,
Es weiden um ihn die Kamele, die achtzig, sein ganzes Gut;
Er hat mit Kaufmannswaren Balsora glücklich erreicht,
Bagdad zurück zu gewinnen, wird ledig die Reise ihm leicht.

Da kommt zur selben Quelle, zu Fuß am Wanderstab,
Ein Derwisch ihm entgegen den Weg von Bagdad herab.
Sie grüßen einander, sie setzen beisammen sich zum Mahl,
Und loben den Trunk der Quelle, und loben Allah zumal.

Sie haben um ihre Reise teilnehmend einander befragt,
Was jeder verlangt zu wissen, willfährig einander gesagt,
Sie haben einander erzählet von dem und jenem Ort,
Da spricht zuletzt der Derwisch ein gar bedächtig Wort:

»Ich weiß in dieser Gegend, und kenne wohl den Platz,
Und könnte dahin dich führen, den unermeßlichsten Schatz.
Man möchte daraus belasten mit Gold und Edelgestein
Wohl achtzig, wohl tausend Kamele, es würde zu merken nicht sein.«

Abdallah lauscht betroffen, ihn blendet des Goldes Glanz,
Es rieselt ihm kalt durch die Adern und Gier erfüllt ihn ganz:
»Mein Bruder, hör, mein Bruder, o führe dahin mich gleich!
Dir kann der Schatz nicht nützen, du machst mich glücklich und reich.

Laß dort mit Gold uns beladen die achtzig Kamele mein,
Nur achtzig Kameleslasten, es wird zu merken nicht sein.
Und dir, mein Bruder, verheiß ich, zu deines Dienstes Sold,
Das beste von allen, das stärkste, mit seiner Last von Gold.«

Darauf der Derwisch: »Mein Bruder, ich hab es anders gemeint,
Dir vierzig Kamele, mir vierzig, das ist, was billig mir scheint,
Den Wert der vierzig Tiere empfängst du millionenfach,
Und hätt ich geschwiegen, mein Bruder, o denke, mein Bruder, doch nach.«

»Wohlan, wohlan, mein Bruder, laß gleich uns ziehen dahin,
Wir teilen gleich die Kamele, wir teilen gleich den Gewinn.«
Er sprach's, doch taten ihm heimlich die vierzig Lasten leid,
Dem Geiz in seinem Herzen gesellte sich der Neid.

Und so erhoben die beiden vom Lager sich ohne Verzug,
Abdallah treibt die Kamele, der Derwisch leitet den Zug.
Sie kommen zu den Hügeln; dort öffnet, eng und schmal,
Sich eine Schlucht zum Eingang in ein geräumig Tal.

Schroff, überhangend umschließet die Felswand rings den Raum,
Noch drang in diese Wildnis des Menschen Fuß wohl kaum.
Sie halten; bei den Tieren Abdallah sich verweilt,
Der sie, der Last gewärtig, in zwei Gefolge verteilt.

Indessen häuft der Derwisch am Fuß der Felsenwand
Verdorrtes Gras und Reisig und steckt den Haufen in Brand;
Er wirft, so wie die Flamme sich prasselnd erhebt, hinein
Mit seltsamem Tun und Reden viel kräftige Spezerein.

In Wirbeln wallt der Rauch auf, verfinsternd schier den Tag,
Die Erde bebt, es dröhnet ein starker Donnerschlag,
Die Finsternis entweichet, der Tag bricht neu hervor,
Es zeigt sich in dem Felsen ein weitgeöffnet Tor.

Es führt in prächtige Hallen, wie nimmer ein Aug sie geschaut,
Aus Edelgestein und Metallen von Geistern der Tiefen erbaut,
Es tragen goldne Pilaster ein hohes Gewölb von Krystall,
Hellfunkelnde Karfunkeln verbreiten Licht überall.

Es lieget zwischen den goldnen Pilastern, unerhört,
Das Gold hoch aufgespeichert, des Glanz den Menschen betört,
Es wechseln mit den Haufen des Goldes, die Hallen entlang,
Demanten, Smaragden, Rubinen, dazwischen nur schmal der Gang.

Abdallah schaut's betroffen, ihn blendet des Goldes Glanz,
Es rieselt ihm kalt durch die Adern und Gier erfüllt ihn ganz.
Sie schreiten zum Werke; der Derwisch hat klug sich Demanten erwählt,
Abdallah wühlet im Golde, im Golde, das nur ihn beseelt.

Doch bald begreift er den Irrtum und wechselt die Last und tauscht
Für Edelgestein und Demanten das Gold, des Glanz ihn berauscht,
Und was er fort zu tragen die Kraft hat, minder ihn freut,
Als was er liegen muß lassen, ihn heimlich wurmt und reut.

Geladen sind die Kamele, schier über ihre Kraft,
Abdallah sieht mit Staunen, was ferner der Derwisch schafft.
Der geht den Gang zu Ende und öffnet eine Truh,
Und nimmt daraus ein Büchschen, und schlägt den Deckel zu.

Es ist von schlichtem Holze und was darin verwahrt,
Gleich wertlos, scheint nur Salbe, womit man salbt den Bart;
Er hat es prüfend betrachtet, das war das rechte Geschmeid,
Er steckt es wohlgefällig in sein gefaltet Kleid.

Drauf schreiten hinaus die beiden und draußen auf dem Plan
Vollbringt der Derwisch die Bräuche, wie er's beim Eintritt getan;
Der Schatz verschließt sich donnernd, ein jeder übernimmt
Die Hälfte der Kamele, die ihm das Los bestimmt.

Sie brechen auf und wallen zum Quell der Wüste vereint,
Wo sich die Straßen trennen, die jeder zu nehmen meint;
Dort scheiden sie und geben einander den Bruderkuß
Abdallah erzeigt sich erkenntlich mit tönender Worte Erguß.

Doch, wie er abwärts treibet, schwillt Neid in seiner Brust,
Des andern vierzig Lasten, sie dünken ihn eigner Verlust:
Ein Derwisch, solche Schätze, die eignen Kamele, – das kränkt
Und was bedarf der Schätze, wer nur an Allah denkt?

»Mein Bruder, hör mein Bruder!« – so folgt er seiner Spur –
»Nicht um den eignen Vorteil, ich denk an deinen nur,
Du weißt nicht, welche Sorgen und weißt nicht, welche Last
Du, Guter, an vierzig Kamelen dir aufgebürdet hast.

Noch kennst du nicht die Tücke, die in den Tieren wohnt,
O glaub es mir, der Mühen von Jugend auf gewohnt,
Versuch ich's wohl mit achtzig, dir wird's mit vierzig zu schwer,
Du führst vielleicht noch dreißig, doch vierzig nimmermehr.«

Darauf der Derwisch: »Ich glaube, daß Recht du haben magst,
Schon dacht ich bei mir selber, was du, mein Bruder, mir sagst.
Nimm, wie dein Herz begehret, von diesen Kamelen noch zehn,
Du sollst von deinem Bruder nicht unbefriedigt gehn.«

Abdallah dankt und scheidet und denkt in seiner Gier:
Und wenn ich zwanzig begehrte, der Tor, er gäbe sie mir.
Er kehrt zurück im Laufe, es muß versuchet sein,
Er ruft, ihn hört der Derwisch und harret gelassen sein.

»Mein Bruder, hör, mein Bruder, o traue meinem Wort,
Du kommst, unkundig der Wartung, mit dreißig Kamelen nicht fort,
Die widerspenstigen Tiere sind störriger, denn du denkst,
Du machst es dir bequemer, wenn du mir zehen noch schenkst.«

Darauf der Derwisch: »Ich glaube, daß Recht du haben magst,
Schon dacht ich bei mir selber, was du, mein Bruder, mir sagst.
Nimm, wie dein Herz begehret, von diesen Kamelen noch zehn,
Du sollst von deinem Bruder nicht unbefriedigt gehn.«

Und wie so leicht gewähret, was kaum er sich gedacht,
Da ist in seinem Herzen erst recht die Gier erwacht;
Er hört nicht auf, er fodert, wohl ohne sich zu scheun,
Noch zehen von den zwanzig und von den zehen neun.

Das eine nur, das letzte, dem Derwisch übrig bleibt,
Noch dies ihm abzufodern des Herzens Gier ihn treibt;
Er wirft sich ihm zu Füßen, umfasset seine Knie:
»Du wirst nicht nein mir sagen, noch sagtest du nein mir nie.«

»So nimm das Tier, mein Bruder, wonach dein Herz begehrt,
Es ist, daß trauernd du scheidest von deinem Bruder, nicht wert.
Sei fromm und weis im Reichtum, und beuge vor Allah dein Haupt,
Der, wie er Schätze spendet, auch Schätze wieder raubt.«

Abdallah dankt und scheidet und denkt in seinem Sinn:
Wie mochte der Tor verscherzen so leicht den reichen Gewinn?
Da fällt ihm ein das Büchschen: das ist das rechte Geschmeid,
Wie barg er's wohlgefällig in sein gefaltet Kleid!

Er kehrt zurück: »Mein Bruder, mein Bruder! auf ein Wort,
Was nimmst du doch das Büchschen, das schlechte, mir dir noch fort?
Was soll dem frommen Derwisch der weltlich eitle Tand?« –
»So nimm es«, spricht der Derwisch und legt es in seine Hand.

Ein freudiges Erschrecken den Zitternden befällt,
Wie er auch noch das Büchschen, das rätselhafte, hält;
Er spricht kaum dankend weiter: »So lehre mich nun auch,
Was hat denn diese Salbe für einen besondern Gebrauch?«

Der Derwisch: »Groß ist Allah, die Salbe wunderbar.
Bestreichst du dein linkes Auge damit, durchschauest du klar
Die Schätze, die schlummernden alle, die unter der Erde sind;
Bestreichst du dein rechtes Auge, so wirst du auf beiden blind.«

Und selber zu versuchen die Tugend, die er kennt,
Der wunderbaren Salbe, Abdallah nun entbrennt:
»Mein Bruder, hör, mein Bruder, du machst es besser, traun!
Bestreiche mein Auge, das linke, und laß die Schätze mich schaun.«

Willfährig tut's der Derwisch, da schaut er unterwärts
Das Gold in Kammern und Adern, das gleißende, schimmernde Erz;
Demanten, Smaragden, Rubinen, Metall und Edelgestein,
Sie schlummern unten und leuchten mit seltsam lockendem Schein.

Er schaut's und starrt betroffen, ihn blendet des Goldes Glanz,
Es rieselt ihm kalt durch die Adern und Gier erfüllt ihn ganz.
Er denkt: würd auch bestrichen mein rechtes Auge zugleich,
Vielleicht besäß ich die Schätze und würd unermeßlich reich.

»Mein Bruder, hör, mein Bruder, zum letzten Mal mich an,
Bestreiche mein rechtes Auge, wie du das linke getan,
Noch diese meine Bitte, die letzte, gewähre du mir,
Dann scheiden unsere Wege und Allah sei mit dir.«

Darauf der Derwisch: »Mein Bruder, nur Wahrheit sprach mein Mund,
Ich mache dir die Kräfte von deiner Salbe kund.
Ich will, nach allem Guten, das ich dir schon erwies,
Die strafende Hand nicht werden, die dich ins Elend stieß.«

Nun hält er fest am Glauben und brennt vor Ungeduld,
Den Neid, die Schuld des Herzens, gibt er dem Derwisch schuld,
Daß dieser so sich weigert, das ist für ihn der Sporn,
Der Gier in seinem Herzen gesellet sich der Zorn.

Er spricht mit höhnischem Lachen: »Du hältst mich für ein Kind;
Was sehend auf einem Auge, macht nicht auf dem andern mich blind,
Bestreiche mein rechtes Auge, wie du das linke getan,
Und wisse, daß, falls du mich reizest, Gewalt ich brauchen kann.«

Und wie er noch der Drohung die Tat hinzugefügt,
Da hat der Derwisch endlich stillschweigend ihm genügt,
Er nimmt zur Hand die Salbe, sein rechtes Aug er bestreicht – –
Die Nacht ist angebrochen, die keinem Morgen weicht.

»O Derwisch, arger Derwisch, du doch die Wahrheit sprachst,
Nun heile, kenntnisreicher, was selber du verbrachst.« –
»Ich habe nichts verbrochen, dir ward, was du gewollt,
Du stehst in Allahs Händen, der alle Schulden zollt.«

Er fleht und schreit vergebens und wälzet sich im Staub,
Der Derwisch abgewendet bleibt seinen Klagen taub;
Der sammelt die achtzig Kamele und gen Balsora treibt,
Derweil Abdallah verzweifelnd am Quell der Wüste verbleibt.

Die nicht er schaut, die Sonne vollbringet ihren Lauf,
Sie ging am andern Morgen, am dritten wieder auf,
Noch lag er da verschmachtend; ein Kaufmann endlich kam,
Der nach Bagdad aus Mitleid den blinden Bettler nahm.