Война мышей и лягушек

(Batrachomyomachia)

 К первой строке приступая, я Муз хоровод с Геликона
 Сердце мое вдохновить умоляю на новую песню, —
 С писчей доской на коленях ее сочинил я недавно, —
 Песню о брани безмерной, неистовом деле Арея.
 Я умоляю, да чуткие уши всех смертных услышат,
 Как, на лягушек напавши с воинственной доблестью, мыши
 В подвигах уподоблялись землею рожденным гигантам.
 Дело, согласно сказанью, начало имело такое.

 Раз как-то, мучимый жаждою, только что спасшись от кошки,
 [10] Вытянув жадную мордочку, в ближнем болоте мышонок
 Сладкой водой упивался, — его на беду вдруг увидел
 Житель болота болтливый и с речью к нему обратился:
 «Странник, ты кто? Из какого ты роду? И прибыл откуда?
 Всю ты мне правду поведай, да лживым тебя не признаю.
 Если окажешься дружбы достойным, сведу тебя в дом свой
 И, как любезного гостя, дарами почту торовато.
 Сам я прославленный царь Вздуломорда и здесь на болоте
 Искони всепочитаемый вождь и владыка лягушек.
 Родом же я от Грязного, который с царевною Водной
 [20] На берегах Эридана в любви сочетался счастливо.
 Впрочем, и ты, полагаю, из роду не вовсе простого:
 Может быть, царь-скиптродержец и мощный в боях предводитель?
 Ну, не таи же, открой мне скорее свой род именитый».
 Тут на расспросы лягушки мышонок пространно ответил:
 «Что ты о роде моем все пытаешь? Он всюду известен:
 Людям, бессмертным богам и под небом витающим птицам.
 Имя мое — Крохобор, я горжусь быть достойным потомком
 Храброго духом отца Хлебогрыза и матери милой,
 Ситолизуньи, любезнейшей дочки царя Мясоеда.
 [30] А родился в шалаше я и пищей обильной взлелеян:
 Смоквою нежною, сочным орехом и всяческой снедью.
 Дружба же вряд ли меж нами возможна: мы слишком несхожи.
 Жизнь вся твоя на воде протекает, а мне вот на суше
 Пища привычна людей, и меня на дозоре не минет:
 Ни из красивоплетеной корзины калач белоснежный,
 Ни с чечевичной начинкой пирог с творогом многослойный,
 Ни окровавленный окорок, ни с белым жиром печенка,
 Ни простокваша, ни сыр молодой, ни парная сметана,
 Ни пирожочки медовые — их же вкушают и боги, —
 [40] Словом, ничто из того, что к пирам повара припасают,
 Вкусно приправами всякими пищу людей услащая.
 Не убегал никогда я с опасного поля сраженья,
 Первому следуя зову, я в первых рядах подвизаюсь.
 Даже его не страшусь, человека с огромнейшим телом:
 Смело на ложе взобравшись, цепляюсь за кончики пальцев
 Или пяту ухвачу, и, хоть боль до людей не доходит,
 Скованный сном человек моего не избегнет укуса.
 Но, признаюсь, опасаюсь и я двух чудовищ на свете:
 Ястреба в небе и кошки — великое с ними мне горе, —
 [50] Также и скорбной ловушки, где рок затаился коварный.
 Эти напасти — все страшные, наистрашнейшая — кошка:
 Даже к зарытым в норе норовит она ловко пробраться.
 Редьки же грызть я не склонен, ни толстой капусты, ни тыквы,
 И не питаюсь ни луком зловоннейшим, ни сельдереем —
 Яства отменные, впрочем, для тех, кто живет у болота...»
 На Крохобора слова Вздуломорда со смехом ответил:
 «Что ты, о друг, все о брюхе толкуешь? Поверь мне, немало
 Есть и у нас, на воде и на суше, чему подивиться.
 Жизнь нам, лягушкам, завидно-двойную назначил Кронион:
 [60] Можем мы прыгать по суше, можем плясать под водою
 И обитаем в жилищах, обеим стихиям открытых.
 Если желаешь, ты можешь и сам в том легко убедиться:
 На спину только мне прыгни, держись, ненадежней усевшись,
 А уже я тебя с радостью в самый свой дом переправлю».
 Так убеждал он и спину подставил, и тотчас мышонок,
 Лапками мягкую шейку обняв, на лягушку взобрался.
 Был он вначале доволен: поблизости виделась пристань,
 Плыл на чужой он спине с наслажденьем... Но, как внезапно
 Буйной хлестнуло волною в него, проклиная затею,
 [70] Жалобно тут завопил он, стал волосы рвать и метаться,
 Горестно лапки под брюхом ломать, а трусливое сердце
 Билось неистово и порывалось на берег желанный.
 От леденящего страха стенаньями глушь оглашая,
 Правит меж тем он подвижным хвостом, как послушным кормилом,
 И умоляет богов привести его на берег целым.
 Так, чем он более тонет, тем стонет безудержней, громче
 И, наконец, исторгает из уст своих слово такое:
 «Верно, не так увозил на хребте свою милую ношу
 Вол, что по волнам провел до далекого Крита Европу,
 [30] Как, свою спину подставивши, в дом свой меня перевозит
 Сей лягушонок, что мордой противною воду пятнает!»
 Вдруг над равниною водной, высокую вытянув шею, —
 Вот уж где ужас обоих, — явилася грозная гидра.
 Гидру увидев, нырнул Вздуломорда, о том и не вспомнив,
 Гостя какого, коварный, на верную смерть обрекает.
 Сам углубился в болото и гибели близкой избегнул,
 Мышь же, опоры лишившись, немедленно навзничь упала,
 Лапками лагодя влагу и жалобный писк испуская.
 Часто ее заливала волна, но, живучая, снова
 [90] Наверх она выплывала... Однако судьбы не избегнешь...
 Шерстка намокшая с большей все тяжестью книзу тянула,
 И, уж волной заливаем, пред смертью промолвил мышонок:
 «Ты, Вздуломорда, не думай, что скроешь коварством проступок:
 Как со скалы — потерпевшего в море кораблекрушенье,
 С тела меня ты низвергнул... В открытой борьбе или беге
 Не превзошел бы меня ты на суше. Так наглым обманом
 В воду меня заманил... Но всевидящий бог покарает
 (Грозного не избежишь ты возмездья от рати мышиной)!»
 Так он сказал и свой дух на воде испустил. Но случайно
 [l00] Это узрел Блюдолиз, на крутом побережье сидевший.
 С писком ужасным пустился он весть сообщить всем мышатам.
 Эти же, новость проведав, вспылали ужаснейшим гневом
 И повелели глашатаям громко прокликать, чтоб утром
 Прибыли все на собранье в палаты царя Хлебогрыза,
 Старца, отца Крохобора, которого труп по болоту
 Выплывший жалко носился — не к брегу родному, однако,
 Нет, уносился, несчастный, в открытого моря пучину.
 Спешно, с зарей, все явились, и первым в собранье поднялся,
 Скорбью по сыну томимый, отец Хлебогрыз и промолвил:
 [110] «Други, хотя и один я теперь претерпел от лягушек,
 Лютая может беда приключиться внезапно со всяким,
 Жалкий, несчастный родитель, троих сыновей я лишился:
 Первого сына сгубила, свирепо похитив из норки,
 Нашему роду враждебная, неукротимая кошка.
 Сына второго жестокие люди на смерть натолкнули,
 С необычайным искусством из дерева хитрость устроив,
 Эту-то пагубу нашу ловушкой они называют.
 Третий же сын — был и мой он любимец, и матери нежной...
 Ах, и его погубил Вздуломорда, сманивши в пучину.
 [120] Но ополчимся, друзья, и грянем в поход на лягушек,
 Тело, как должно, свое облачив в боевые доспехи».
 Речью такою он всех убедил за оружие взяться.
 Их возбуждал и Арей, постоянный войны подстрекатель.
 Прежде всего облекли они ноги и гибкие бедра,
 Ловко для этого стручья зеленых бобов приспособив, —
 Их же в течение ночи немало они понагрызли.
 А с камышей прибережных сняв шкуру растерзанной кошкой
 Мыши, ее разодравши, искусно сготовили латы.
 Вместо щита был блестящий кружочек светильни, а иглы —
 [130] Всякою медью владеет Арей — им как копья служили.
 Шлемом надежным для них оказалась скорлупка ореха.
 Во всеоружье таком на войну ополчились мышата.
 Живо узнали про это лягушки, и, вынырнув, тотчас
 В место одно собрались, и совет о войне учредили.
 Только пошли пересуды, откуда и кто неприятель,
 Вражий внезапно явился, жезлом потрясая, глашатай —
 Творогоеда бесстрашного сын, Горшколаз знаменитый.
 Он, объявляя войну, к ним со словом таким обратился:
 «Я от мышей к вам, лягушки, и послан я с вызовом грозным:
 [140] Вооружайтесь поспешно, готовьтесь к войне и сраженьям.
 Ибо в воде увидали они Крохобора, в чьей смерти
 Царь Вздуломорда повинен. Так будьте теперь все в ответе.
 Тот же из вас, кто храбрее, на бой пусть скорее дерзает».
 Так объявил им глашатай, и, грозное слово услышав,
 Затрепетали сердца и у самых бесстрашных лягушек,
 Но Вздуломорда, поднявшись, их речью такой успокоил:
 «Друга, не я убивал Крохобора и даже не видел,
 Как он погиб: верно, сам утонул он, резвясь у болота,
 В плаванье нам подражая. А эти гнуснейшие мыши
 [150] Вздумали ныне меня обвинять. Ну, тем лучше. Изыщем
 Способ мы раз навсегда весь их род уничтожить коварный.
 Вот что я вам предложу и что кажется мне наилучшим:
 В броню себя заковавши, мы сомкнутым строем, все рядом
 Станем у края болота, на самом обрывистом месте,
 Чтобы, когда устремятся на нас ненавистные мыши,
 Каждый ближайшего мог супостата, за шлем ухвативши,
 Вместе с оружием грозным низвергнуть в пучину болота.
 Там уже, плавать бессильных, мы быстро их всех перетопим,
 Сами же мы, мышебойцы, трофей величавый воздвигнем».
 [160] Речью такой убедил он лягушек облечься в доспехи:
 Голени прежде всего они листьями мальвы покрыли,
 Крепкие панцири соорудили из свеклы зеленой,
 А для щитов подобрали искусно капустные листья.
 Вместо копья был тростник у них, длинный и остроконечный,
 Шлем же вполне заменяла улитки открытой ракушка.
 Так на высоком прибрежье стояли, сомкнувшись, лягушки,
 Копьями все потрясали, и каждый был полон отваги.
 Зевс же богов и богинь всех на звездное небо сзывает
 И, показав им величье войны и воителей храбрых,
 [170] Мощных и многих, на битву огромные копья несущих,
 Рати походной кентавров подобно иль гордых гигантов,
 С радостным смехом спросил, не желает ли кто из лягушек
 Иль за мышей воевать. А Афине промолвил особо:
 «Дочка, быть может, прийти ты на помощь мышам помышляешь,
 Ибо под храмом твоим они пляшут всегда с наслажденьем,
 Жиром, тебе приносимым, и вкусною снедью питаясь?»
 Так посмеялся Кронид, и ему отвечает Афина:
 «Нет, мой отец, никогда я мышам на подмогу не стану,
 Даже и в лютой беде их: от них претерпела я много:
 [180] Масло лампадное лижут, и вечно венки мои портят,
 И еще горшей обидою сердце мое уязвили:
 Новенький плащ мой изгрызли, который сама я, трудяся,
 Выткала тонким утком и основу пряла столь усердно.
 Дыр понаделали множество, и за заплаты починщик
 Плату великую просит, а это богам всего хуже.
 Да и за нитки еще я должна, расплатиться же нечем.
 Так вот с мышатами... Все ж и лягушкам помочь не желаю:
 Не по душе мне их нрав переменчивый, да и недавно,
 C битвы когда, утомленная, я на покой возвращалась,
 [190] Кваком своим оглушительным не дали спать мне лягушки,
 Глаз из-за них не сомкнувши, я целую ночь протомилась.
 И, когда петел запел, поднялась я с больной головою.
 Да и зачем вообще помогать нам мышам иль лягушкам:
 Острой стрелою, поди, и бессмертного могут поранить.
 Бой у них ожесточенный, пощады и богу не будет.
 Лучше, пожалуй, нам издали распрей чужой наслаждаться».
 Так говорила Афина. И с ней согласились другие.
 Тотчас все боги, собравшись, пошли в безопасное место.
 Временем тем комары в большие трубы к сраженью
 [200] Вражеским станам обоим знак протрубили, а с неба
 Зевс загремел Громовержец, начало войны знаменуя.
 Первым Квакун Сластолиза — тот в первых рядах подвизался-
 Метким копьем поражает в самую печень по чреву:
 Навзничь упал он, и нежная шерстка его запылилась.
 С грохотом страшным скатился, доспехи на нем зазвенели.
 Этому вслед Норолаз поражает копьем Грязевого
 Прямо в могучую грудь. Отлетела от мертвого тела
 Живо душа, и упавшего черная смерть осеняет.
 Острой стрелою тут в сердце Свекольник убил Горшколаза.
 [210] [В брюхо удар Хлебоеда на смерть Крикуна повергает:
 Наземь упал он стремглав, и от тела душа отлетела.
 Гибель героя увидев и мщеньем за друга пылая,
 Камень огромный, на жернов похожий, схватил Болотняник,
 В шею метнул Норолазу; в глазах у того потемнело.
 Тут уже жалость взяла Травоглода, и дротиком острым
 Он упредил нападенье врага. Но и сам поплатился:
 Ловко копьем дальнолетным в него размахнулся Облиза,
 Меток удар был, под самую печень копье угодило.
 Он на Капустника, по побережью бежавшего, яро
 [220] Ринулся, но, не смутившись, тот сам обратил его в бегство.
 В воду злосчастный упал и живой уж не выплыл, багровой
 Кровью окрасил болото, и, вздутый, с кишками наружу,
 Долго еще труп героя у берега горестно бился.]
 Творогоед же от смерти и на берегу не сберегся.
 В ужас пришел Мятолюб, когда Жирообжору увидел:
 Бросивши щит, он проворно спасается бегством к болоту.
 Соня Болотный убил знаменитого Землеподкопа
 [А Водорад поразил беспощадно царя Лизопята,]
 Тяжким булыжником череп ему раскроив. Размягченный
 [230] Из носу мозг его вытек, и кровью земля обагрилась.
 Соне Болотному смерть причинил Блюдолиз безупречный,
 Дротик свой бросив, и тьма ему взоры навеки покрыла.
 Это увидел Чесночник и, за ноги труп расторопно
 Крепкой рукою схвативши, в болото Болотного бросил.
 Тут за убитого друга герой Крохобор заступился,
 Ранил жестоко Чесночника в печень, под самое чрево.
 Тело простерлось бессильно, душа же в Аид отлетела.
 Болотолаз, то увидев, горсть грязи швырнул в Крохобора:
 Тина лицо облепила, он зрения чуть не лишился.
 [240] Гневом вспылал Крохобор и, могучей рукой ухвативши
 Камень из долу огромный — земли многолетнее бремя —
 В Болотолаза метнул его яростно. Вся раздробилась
 Правая голень его, и, подрубленный, пал он на землю.
 Тут и Пискун на него напустился и сильно ударил
 В чрево. Проникло в утробу копье глубоко, и, как только
 Крепкой рукою копье извлек из брюха противник,
 Тотчас наружу за ним и все внутренности потянулись.
 Видя, что на побережье от смерти не убережешься,
 Еле плетясь и измученный страшно, сраженье покинув,
 [250] В ров Зерногрыз пробирался, чтоб гибели лютой избегнуть.
 В пятку копьем уязвив, поразил Хлебогрыз Вздуломорду.
 [Позже, хоть раненный тяжко, он вынырнул вновь из болота.]
 Видя, что дышащий трудно во прахе простерт Вздуломорда,
 К первым рядам устремившись, копье в него Луковник бросил,
 Но уцелел крепкий щит, и копья острие в нем застряло.
 Также и дивный Полынник, в сражениях равный Арею,
 Сбросить не смог с головы Вздуломорды тяжелого шлема,
 Хоть средь лягушек воинственных витязем первым считался:
 Слишком уж много врагов на него устремилось. Пред грозным
 [260] Натиском не устоял он и спешно в болоте укрылся.
 Был средь мышей еще юный, но храбростью всех превзошедший,
 Славный герой Блюдоцап, знаменитого сын Хлебоскреба.
 Из дому вызвавши сына, отец его в бой посылает.
 Этот же витязь, с угрозою весь истребить род лягушек,
 Гордо вперед выступает, пылая с врагами сразиться.
 Тотчас лягушки, объятые ужасом, в бегство пустились.
 Силой владея великою, тут бы их всех погубил он,
 Если бы зоркий Кронион, отец и бессмертных и смертных,
 Гибнущих видя лягушек, к ним жалостью вдруг не проникся
 [270] И, головой сокрушенно качая, богам не промолвил:
 «Боги! Великое диво я вижу своими глазами.
 Скоро, пожалуй, побьет и меня самого сей разбойник,
 Что на болоте свирепствует. Впрочем, его успокоим.
 Тотчас Афину пошлем или шумного в битвах Арея:
 Эти его, хоть отважного, живо от битвы отвадят».
 Кроноса сын так промолвил. Арей же ему возражает:
 «Ныне, Кронид, уж ни мудрость Афины, ни сила Арея
 Лютую смерть отвратить не сумеют от жалких лягушек,
 Разве на помощь им все мы направимся, да и оружье,
 [280] Коим когда-то сразил Капанея, могучего мужа,
 Дерзостного Энкелада и дикое племя гигантов,
 Ты и теперь пустишь в ход — перед этим и храбрый смирится».
 Только промолвил Арей, громовою молнией грянул
 Кроноса грозного сын, — и великий Олимп содрогнулся,
 Знаменье страшное в ужас повергло мышей и лягушек,
 Все же мышиное войско сражения не прекращало,
 Крепко надеясь лягушачий род истребить совершенно,
 Что и могло бы случиться, если б с Олимпа Кронион,
 Сжалившись, в помощь лягушкам не выслал защитников новых.
 [290] Вдруг появились создания странные: кривоклешневы,
 В латы закованы, винтообразны, с походкой кривою,
 Рот словно ножницы, кожа — как кости, а плечи лоснятся,
 Станом искривлены, спины горбаты, глядят из-под груди,
 Рук у них нет, зато восьмеро ног, и к тому двуголовы —
 Раками их называют... И тотчас они начинают
 Мышьи хвосты отгрызать, заодно уж и ноги и руки.
 Струсили жалкие мыши и, копья назад повернувши,
 В бегство пустились постыдное... Солнце меж тем закатилось,
 И однодневной войне волей Зевса конец наступает.