Летний блюз документ. повесть из новой книги Урок,

ЛЕТНИЙ БЛЮЗ

У Маргариты Семеновны, учительницы русского языка и литературы, была своя особая - в старинной манере - форма общения с учениками. Ко всем, без исключения, она обращалась только на «вы», даже к двоечникам и хулиганам. Седые волосы ее были красиво – волосок к волоску - уложены в  высокую  безупречную прическу.  Кружевной белоснежный воротничок к неизменному темно-синему строгому платью и круглые очки в серебряной оправе придавали ее внешности  чопорный вид.  В школе поговаривали о ее, якобы, дворянском происхождении. Среди учеников ходили даже слухи  о том, что она училась когда-то   в Институте благородных девиц в дореволюционном Питере и с отличием его окончила. Слухи слухами, но  Маргарита Семеновна была непохожа на других учителей, держалась всегда особняком и в коллективе учителей, ходила «по-буржуйски» - с прямой спиной и высоко поднятой головой. Несмотря на все эти предположения, ребята относились к ней с уважением и даже побаивались ее строгости и бескомпромиссности во многих вопросах, касающихся невыполненных домашних уроков,  невыученных стихотворений, вовремя не сданных на проверку сочинений.

Прохаживаясь вдоль рядов школьных парт, Маргарита Семеновна остановилась возле Василия Попова, поправила рукой очки и заглянула в его тетрадь:

- Все еще думаем, Попов! А когда начнем работать? Четверть урока прошло, а Вы даже с темой еще не определились. На носу – выпускные экзамены. Что с Вами, Попов? Я вас не узнаю…

Вася вздохнул, обмакнул ручку в «непроливашку» и решительным почерком написал: «Батальные сцены в романе Л. Н. Толстого «Война и мир».

За  окном бушевала весна. Пахло прогретым морем, водорослями, распустившейся сиренью и молодой проклюнувшейся листвой. Со школьного стадиона доносились звуки мяча и ребячьи возгласы. Толстый неуклюжий шмель влетел в распахнутое окно, ударился о стекло и начал с низким басовитым жужжанием носиться по классу. Ребята оживились. Девчонки зашушукались, боязливо завертели головами по направлению его полета. Маргарита Семеновна раскрыла вторую створку окна и шмель, словно торпеда, радостно ринулся на волю. Вася воспользовался случаем, достал из кармана осколок зеркальца и навел на Гайнутдинову Камиллу, сидящую во втором ряду на первой парте.  Высунув от напряжения кончик языка, Камилла старательно выводила в тетради строку за строкой.  Солнечный зайчик весело запрыгал по  густым стриженым волосам девушки, скользнул по ее щеке, спустился в тетрадь. Камилла оглянулась, показала Васе язык и улыбнулась. Маргарита Семеновна обернулась на шум. Впереди сидящая Раечка Штейнберг, комсорг класса, строгая красавица, обернулась и сердито сверкнула  на Васю своими огромными карими глазами. Вася уткнулся в тетрадь, написал слово «План», погрыз кончик ручки и приступил к работе. В этот момент откуда-то с улицы донеслось бренчание гитары, звук нарастал, приближался, и  вот  уже   под самым окном  класса раздался приятный хрипловатый баритон:

Все васильки, васильки,
Сколько мелькает их в поле.
Помню у самой  реки
Мы собирали для Оли.
Оля возьмет василек,
Голову низко наклонит:
Коля, смотри, василек
Твой поплывет – мой потонет…

- Пашка! – с восторгом хихикнули девчонки и переглянулись. Весь класс повернулся к окну. Пашка Солонарь, известный прогульщик из 7-го В по возрасту всего на год отставал от сидящих в классе ребят.  По сколько раз и в каких классах он задерживался на второй год было никому не известно,  но все хорошо знали Пашку как заядлого  драчуна, уличного хулигана, авантюриста  и бродягу. Его побаивались – это был «авторитет» среди школьной детворы. Выросший в неблагополучной семье – без матери, с одним отцом, отсидевшим в молодости срок за грабеж,  Пашка усвоил для себя два правила: быть никогда и ни от кого не зависимым и уметь наслаждаться жизнью в любых ее проявлениях. Никто не знал, когда, где и как  Пашка  раздобыл себе гитару, но с ней он почти не расставался. Даже умудрялся протаскивать ее в класс на урок, но это бывало  редко, поскольку  он и на уроках присутствовал нечасто. Пашка сам когда-то выучился довольно неплохо играть на гитаре, знал несчетное количество блатных тюремных песен. Ко всему он был вызывающе красив. В его внешности было что-то цыганское: тонкий с горбинкой нос, кудрявая шевелюра и черные лукавые глаза под густыми темными бровями. Отец Пашки, вернувшись из мест не столь отдаленных больным и постаревшим, сразу как-то угомонился и устроился работать сторожем в Сольпроме. Воспитанием детей он не занимался. Через год умерла мать, оставив на мужа троих сыновей. Пашка был старшим. Никто не знал, как и на что существовала эта семья, живущая за чертой бедности, но, несмотря на сложное материальное положение, денежки в кармане Пашки водились всегда. Младших своих братьев он воспитывал строго, и хоть сам не отличался дисциплинированностью, следил за тем, чтобы они не пропускали школу.  Несмотря на то, что в школе Пашка Солонарь считался «отрицательным героем»,  своим каким-то скрытым обаянием он смог привлечь к себе особое  внимание со стороны женского пола. Самые красивые девочки-старшеклассницы  были тайно  влюблены в него. Многих из них не раз заставали в  компании этого разбитного парня, когда он исполнял свои блатные песенки.  Пашкиных поклонниц частенько «пропесочивали» на  собраниях и заседаниях комитета комсомола за  столь сомнительное общество, но,  невзирая на запреты и выговоры, девчонки продолжали общаться со своим «уличным» кумиром.

- Коля взял в руки кинжал,
низко над Олей склонился… - неслось из раскрытого окна. Девчонки прыснули в кулаки. Мальчики с любопытством следили за ситуацией, возникшей во время урока. Маргарита Семеновна высунулась в окно:

- Немедленно прекратите этот цирк! Слышите! Уходите вон!.. Солонарь,  что я Вам сказала!

Пашка шмыгнул за угол школы и уже оттуда допел:

Утром на «следущий» день
Лодку нашли у залива.
В лодке записка была,
что Олю любовь погубила-а-а!...

- Сердце, тебе не хочется покоя, сердце, как хорошо на свете жить… – поменял  репертуар Пашка, но учительница строго пригрозила:

- Я сейчас вызову милицию. – Она исчезла в окне и  решительно направилась к  двери.

Звуки за окном прекратились. Ребята зашумели. Самые смелые из них подскочили к окну. В это время на парту Васи со стороны первого ряда  прилетела записка. В ней он ничего не нашел, кроме нарисованного ручкой цветка – василька с серединкой в виде сердечка.  Вася засунул записку в карман. Он понял это как знак. Камилла будет ждать  «Василька» после уроков возле старого платана.

 Через несколько минут урок продолжился.

Камилла ждала Васю за школой у заветного дерева. Парня задержала Маргарита Семеновна,  приняв от него тетрадь, которую он сдал одним из последних.  Открыв ее и бегло  просмотрев  сочинение Василия Попова, всегда сдержанная учительница не смогла скрыть своего удивления: работа ученика была выполнена в полном объеме аккуратным почерком, без помарок, тема раскрыта с использованием необходимых цитат. В конце сочинения – собственное логическое заключение.

- Могу поспорить, - сказал Вася, обращаясь к Камилле, - ты выбрала «Образ Наташи».

- Как ты угадал? – рассмеялась Камилла. Наташа Ростова – мой любимый герой в романе. Но только я одного не пойму, зачем она поверила этому повесе Анатолю и предала Андрея?

- А ты бы так смогла? – заглянул девушке  в глаза Вася, тронув ее за руку.

- Что ты! Василек! Ведь я – восточная женщина. У нас, у татарок, очень преданные, верные сердца. Мы умеем любить по-настоящему.

Вася невольно залюбовался девушкой. Она стояла, вся в лучах полуденного солнца, красивая, стройная, с загадочной улыбкой на лице и милыми ямочками на щеках, прикрывая  зеленые  глаза роскошными ресницами. Вася опустил глаза и почувствовал, как густой  румянец заливает его лицо. Ребята медленно пошли вдоль улицы, обсуждая события школьного дня. За поворотом их догнал Витя Коденко и сообщил о предстоящем футбольном мачте между 10-А и 10-Б:

-  Завтра, в воскресенье – тренировка. Коля – на воротах, а ты, Васек, главный нападающий. Учти! Утром зайдем за тобой. Остальные нас будут ждать на Майнаках.

С тем и расстались.

Наутро Вася наспех проглотил приготовленный мамой завтрак, полил грядки с рассадой, надел старые отцовские ботинки и только собрался уже  выйти за калитку, как его остановила мать:

- Куда ты, сынок? А кто помогать мне будет? У меня много белья. Одна не справлюсь. Надо воды в бочки наносить.  После внезапной смерти отца Вася был единственным мужчиной в доме, маминым помощником. Маленькой сестренке не исполнилось и шести, когда умер отец. Он  был уважаемым человеком в городе, членом партии, работал на руководящей должности – завгаром. После его смерти мама вынуждена была много работать, одна содержать семью. Она стирала белье под заказ.

- Но, мама. Я ведь вчера наносил.

- Этого мало.  На полоскание не хватит.

Вася забежал на кухню, взглянул на часы, прикинул.  До Майнак – 15 минут быстрым шагом. Сейчас придут ребята…

Только он об этом подумал, за воротами раздался свист – условный сигнал. Несколько ребят стояли у калитки и поджидали своего товарища.

- Ребята, я не смогу… Надо маме помочь.

- А что надо делать? – спросил Жора.

- Воды наносить. Литров триста…

Мальчики, ни слова не говоря, похватали ведра, и работа закипела. Через несколько минут они, потные и раскрасневшиеся, уже принимали  «душ» из ведра прямо возле бочек, а потом, поочередно вытирались вынесенным мамой  полотенцем. От емкостей,  доверху наполненных холодной водой, веяло свежестью.

 На окраине города возле озера Мойнаки раскинулся пустырь. Здесь проходили тренировки по футболу и волейболу. Кто-то из взрослых соорудил для ребят ворота, штангу, натянул волейбольную  сетку. Да и сами взрослые в свободное от работы время приходили сюда позаниматься спортом, погонять мяч.

 Игра началась с опозданием в десять минут. На полянке возле поля расположились болельщицы – девочки из десятых классов. Среди них была и Камилла. Вася встретился с ней глазами, кивнул. Матч начался.

 За игрой ребят  смотреть было одно удовольствие. Все парни  как на подбор: сильные, верткие, мускулистые. Но Вася выделялся среди всех своей спортивной статью. Он был высоким, загорелым, широкоплечим. Не случайно парень на всех соревнованиях занимал первые места, был отличным борцом, волейболистом, пловцом. Легко сдавал все нормы ГТО.   Да и все остальные его друзья -  мальчики и девочки - все, без исключения,  занимались в различных спортивных секциях и кружках. Многие из них, как и Василий,  посещали ОСВОХИМ, ОСВОД (общество спасения на воде).  Одноклассники относились к Василию с уважением. У девочек этот  большой, широкоплечий, но застенчивый  парень пользовался глубокой симпатией. С легкой руки Камиллы, назвавшей Василия однажды Васильком, все одноклассницы  стали  называть его так. Вася – Василек - звучало ласково, по-домашнему. Но Камилла умела это имя произносить как-то по-особому нежно, отчего Вася всегда краснел и опускал глаза. Плечистый, рослый, тренированный, парень готовил себя к поступлению в летное училище,  а там нужны сильные, здоровые,  физически крепкие парни. Но внезапная смерть отца нарушила все планы. С летным придется пока повременить. Надо помочь матери вырастить сестренку, отслужить в армии. А там – что будет. Но с мечтой Вася расставаться не хотел. Время покажет – решил он.

Спортивные навыки не раз выручали парня. Однажды в восьмом классе с ним  произошел экстраординарный случай, который запомнится Василию на всю жизнь. В один из летних дней он  вышел из дома и направился к морю.  Стоял знойный июль. Солнце палило с утра, обещая жару. Из соседнего дома вышел подросток.  Это был Ваня Привалов, Васин ровесник из Рязани. Прошлым летом он отдыхал с родителями на летних каникулах в Евпатории и жил у родственников в доме напротив. За год Ваня заметно подрос, но Вася сразу узнал его. Ребята поздоровались за руку. Как выяснилось, Ваня также направлялся к морю искупаться. Мальчики пошли рядом. По дороге решили пойти понырять на Хлебную пристань. И хотя сторожа гоняли оттуда мальчишек,  ребятишки умудрялись все же нарушать запрет. Слишком хорошее место было для прыжков в воду именно с того места, откуда  отчаливали груженные зерном баржи. Утро было великолепным, безветренным. Воздух был настолько чистым, что на горизонте  можно было легко разглядеть выплывающие причудливые громады главной гряды Крымских гор, подернутые нежной голубоватой дымкой,  ее вершину - Чатыр-Даг. Чайки  вперевалочку бродили вдоль берега. На море был полный штиль. Зеркальная поверхность воды стояла почти недвижимой. Сквозь прозрачную воду просматривалось дно. Косяки мелких рыбешек водили под водой свои разноцветные хороводы. Деловито снующие крабы – отшельники ловко перебирали своими кривыми щупальцами по дну в поисках добычи. Лиловые водоросли свивались в косы и плавно, словно от ветра, колыхались по дну. Мальчики прошли вдоль пристани, никого не заметив. Но совершенно неожиданно их кто-то окликнул. Когда обернулись – бежать уже было поздно. Прямо на них шел мужичок с хворостиной и сердито кричал, размахивая руками. Это был сторож. Мальчишки, не долго думая, добежали до конца пристани и прыгнули в воду. Вася глубоко нырнул, не доставая дна, некоторое время продержался под водой,  и с громким фырканьем вынырнул на поверхность. Оглянувшись по сторонам и, никого не заметив вблизи, он поплыл в сторону берега, до которого оставалось метров сто. Вани поблизости не было. Парню показалось это странным. Не мог же Иван раньше него за  несколько минут доплыть до берега. Но через некоторое время он услышал позади себя короткий всплеск и сдавленный крик. Вася оглянулся. Снова никого. Тогда он развернулся и поплыл в обратную сторону. В нескольких метрах от себя он увидел голову товарища,  на миг показавшуюся из воды  со вскинутыми руками и снова исчезнувшую из поля зрения. Вася сразу же  понял - Ваня тонет. Ему нужна помощь. Поблизости не было никого. На берегу тоже. Сторож, который совсем недавно гнался за ребятами, пропал куда-то, махнув рукой на озорников. Положение складывалось критическое. Голова Вани больше не появлялась над поверхностью воды. Над тем местом, где она только что показалась, поднимались пузыри и расплывались в разные стороны. Василий крупными саженями поплыл туда, где он только что  видел отчаянно барахтающегося друга. Подплыв, набрал побольше воздуха и глубоко нырнул, в надежде достать до самого дна.

 Ваню он увидел сразу же. Парень лежал, неловко свернувшись, на дне. Вода была настолько прозрачной, что Вася успел даже разглядеть, как солнечные блики, преломленные водой, сквозили по Ваниному не тронутому загаром бледному лицу и телу. Но как только Вася прикоснулся к Ваниной спине, чтобы обхватить товарища, Ваня ожил и, судорожно вцепившись в своего спасителя,  тяжелой гирей повис на нем, не давая тому шанса выплыть. С огромным трудом  лишь на короткий миг Василию удалось сделать судорожный рывок, чтобы вынырнуть на поверхность, глотнуть воздуха и успеть крикнуть о помощи.  Цепкие руки утопающего крепко обхватили своего спасителя и вновь повлекли на дно. В этот момент ребят заметили с берега. Вася снова вынырнул. На этот раз ему удалось вывернуться из рук Вани, схватить его одной рукой за волосы. Другой рукой он отчаянно греб  к берегу, то исчезая, то появляясь над водой. Силы уже  оставляли мальчика, когда он почувствовал грунт под ногами. Навстречу ребятам уже плыли  спасатели. Приятелей вытащили на берег, уложили. Вася долго кашлял, отплевывался. Постепенно он пришел в себя. С Ваней пришлось повозиться. Ему делали искусственное дыхание, оказывали медицинскую помощь. В тот день домой Василий сразу не пошел. Его поджидали ребята на школьном стадионе. Они успели еще сыграть футбольный матч, а когда Вася пришел домой, у калитки его  поджидал хмурый,  сердитый отец. Ему уже сообщили о случившемся. Но оправдываться Васе не пришлось. В тот самый момент, когда Петр Федорович собрался спросить с сына по всей строгости за нарушенный запрет ходить купаться на Хлебную пристань, двери с шумом отворились, и в комнату вошли родители Вани. Мама Вани крепко обняла Василя, и, вытирая слезы, стала благодарить Васиного отца за воспитание героя. Мама, Матрена Павловна, стояла в стороне и, глядя на сына, вытирала слезы передником.

Все были несказанно счастливы.

- Пойдем, постреляем, - подмигнула Васе Камилла, когда они встретились возле гостиницы Бо - Реваж в воскресенье, чтобы вместе позаниматься в библиотеке. Камилла пообещала «подтянуть» Васю по истории перед экзаменами, для чего помимо школьных конспектов, аккуратно составляемых Камиллой по каждой главе учебника,  понадобилось дополнительно полистать кое-что по пройденному материалу и из других источников. Вася же в свою очередь обещал позаниматься с Камиллой по алгебре – предмету, который давался Камилле с трудом, отчего однажды девушка окончательно потеряла  интерес к математике и успела изрядно ее запустить.

- А как же алгебра?

- А как же история? – в тон Васе с улыбкой спросила Камилла. Стрельнем всего-то пару раз – ведь это же по дороге. Вася смутился – у него не было денег, но Камилла, сразу заметив поменявшееся настроение товарища, взяла его за руку и весело проговорила:

- Брат балует меня. У него сегодня день рождения, -  она похлопала себя по карману. – Идем!.. – И повлекла Василия за собой.

Тир, в который ребята пришли, был расположен на улице Революции за газетным киоском. Народ толпился у стойки. Было воскресенье, и ребятам пришлось подождать своей очереди. Пожилой  хромой мужчина с длинными седыми волосами – Адам Иваныч, работник тира,  взглянул на Камиллу и кивнул ей как старой знакомой. Он подал Васе ружье. Вася стрелял первым.  Еле заметная точка мишени выскакивала вдалеке на короткое мгновение и исчезала. Хуже всего было то, что руки у Васи от волнения перед девушкой перестали слушаться, и он, чтобы не выдать этого,  крепко сжал винтовку  и поспешил нажать на курок. Из десяти выстрелов удачными оказались четыре.

- Неплохо для начала, – улыбнулся  старик и протянул винтовку Камилле. Он поставил ей  выскакивающую головную мишень, в которую она  должна была трижды  выпустить по пяти патронов. Девушка ловко вскинула ружье, прищурилась и замерла.

Когда в стенах тира затих отгул последнего выстрела, ребята пошли к мишени. Вася присел на корточки и стал считать пробоины.  Пятнадцать пуль легли под козырек намазанной на фанере каски в кружок диаметром не более пяти сантиметров. Некоторые пули влезали одна в другую.

Вася был потрясен. Никак  не ожидал он увидеть хрупкую и нежную Камиллу в столь необычной роли. Вася знал, что она мечтает выучиться на архитектора, чтобы в будущем строить красивые дома, санатории, Дворцы пионеров и стадионы. Для девушки, как ему представлялось, важнее знать каноны Витрувия и Палладия, чем попадать из винтовки в размалеванный кусок фанеры.  Когда они вышли из тира, он осторожно спросил у девушки, где она так ловко научилась стрелять, на что Камилла небрежно ответила:

- Брат с раннего детства брал с собой в тир. У меня ведь сестер нет – братья, мужское общество. Спартанское воспитание. Рустам серьезно готовился к службе в армии. Там ему эти навыки  пригодились. Я училась у него, изучала вместе с ним «прицелы простые и оптические», «деривации, троектории, влияние на полет пули атмосферных и температурных условий» и прочие баллистические премудрости. Да и это (она прикоснулась к значку «Ворошиловский стрелок» на своей блузке) к чему-то обязывает. – Камилла с минуту помолчала, затем повернула к Васе серьезное лицо:

- Неспокойно на наших границах, Василек. Гитлер не остановится, пока не захватит всю Европу. А нам деваться больше некуда, как только поджидать  такого зубастого зверя во всеоружии, чтобы задать ему «перцу», если сунется. Я твердо решила для себя: пойду в военное училище. Туда девушек берут – я узнавала. Хочу выучиться на связиста. А навыки стрелять не помешают!..

- А как же архитектурный? – спросил девушку Вася.

- Ты газеты читаешь? – вопросом на вопрос ответила Камилла.

Домой Вася возвращался  мимо школы уже в сумерках. Откуда-то со стороны стадиона он услышал шум, детский прерывающийся плач и грубый требовательный мужской голос, переходящий на крик и брань. Вася свернул с дороги на школьный двор, перепрыгнул через ограду из подстриженных кустов, раздвинул ветки сирени, дико разросшейся возле футбольного поля. У стены примыкающего к стадиону здания он увидел плачущего парнишку лет восьми, а рядом с ним разъяренного Пашку, который хватал мальчика за руки, больно крутил ему ухо и время от времени тряс  за плечи, выкрикивая бранные слова. Парнишка в чем-то оправдывался перед обидчиком, всхлипывая и заикаясь, но тот не слушал и продолжал трясти мальчика. В одну секунду Вася предстал перед Пашкой:

- Не тронь пацана! – Он отцепил Пашкины руки от плачущего мальчишки, и тот, воспользовавшись благоприятной ситуацией, вывернулся из рук Пашки и дал стречка.

- Твое какое дело? Что тебе здесь надо? – зло прищурился Пашка и, целясь в скулу, коротко ударил Василия. Вася не ожидал такого поворота событий и хотя успел увернуться, но удар все же пришелся ему по плечу. Молниеносным движением Вася ловко  поймал  и  завернул сзади Пашкину руку так, что тот, согнувшись в поясе, оказался в беспомощном положении.

- Отпусти! – прохрипел Пашка, пытаясь вырваться. Но Вася крепко держал его за заведенную руку. Наконец он отпустил Пашку. Тот по-кошачьи отпрыгнул в сторону, плюнул себе под ноги, сверкнул цыганскими глазами.

- Свидимся, - коротко бросил он, и, перепрыгнув через кусты, растаял в сумерках.

Пашка Солонарь не заставил себя долго ждать с обещанным «свиданием».  На перемене следующего дня мальчик из 5-го класса протянул Василию записку и тут же куда-то исчез. В записке было указано место и время за школой  на заброшенном пустыре. Это был вызов, на который любой уважающий себя парень не мог не отреагировать. Вася пришел в назначенное время. Он был не один. С ним – его неразлучные друзья – Витя, Жора, Коля и Семен. Кто-то сообщил ребятам 10-Б о поединке за школой, и, чуть позднее  почти весь класс подтянулся поболеть за своего товарища. Пашка поджидал Василия со своей компанией уличных друзей, известных больше по кличкам Махно, Нагаец, Козырь и Луна. Двое последних уже не учились в школе, но частенько поджидали Пашку за школой. Махно (Осипов Гришка из 9-го «В») и Нагаец -  (Шура Нагайцев из 8-го «А») постоянно сопровождали друга на всех переменах и после школы, когда Пашка  «давал» «соло на гитаре» в  заросшей  заброшенной беседке за стадионом, куда сбегались все его поклонники и друзья. 

Это была не борьба – скорее – бой без правил. Вася, не первый год занимающийся в спортивной секции, хорошо знал  правила борьбы, но Пашка использовал свои – неписаные. В первый же момент он схватил Васю за горло и повалил его на траву. Пашка был гибкий, как пантера, он брал порывом, напором, ловко выворачивался и наносил Василию один удар за другим. В первые мгновения Вася почувствовал явное преимущество противника, но использовал свой маневр. Поначалу он дал Пашке взять верх над собой и, в последний момент, когда тот уже расслабился, предвкушая скорую победу, резко вывернулся из-под наседающего на него противника, ловко используя один из борцовских приемов, и уложил соперника на лопатки. Но тут случилось непредвиденное: откуда-то из-за кустов  с громкими воплями  выскочил тот самый мальчишка, которого Вася накануне защитил от обидчика,  и  стал неистово  кулаками дубасить Василия, оседлавшего поверженного Пашку,   выкрикивая:

- Не тронь!.. Не тронь его!.. Отпусти!.. Отпусти!..

Кто-то из ребят попробовал унять разъяренного мальчишку, но тот  размахивал руками и ногами, пинался, вырывался и снова с криком набрасывался на  Василия. Вася отпустил прижатого к земле Пашку, вскочил,  протянул  ему ладонь. Тот нехотя поднялся с земли, отряхнулся, сплюнул кровь, сочившуюся из разбитой губы:

- Иди домой!.. строго приказал он  мальчишке, продолжавшему  хватать его за штанину. – Иди, мы боролись. Это игра! Я скоро приду. Иди… - уже снисходительно проговорил Пашка, наклонился к мальчику и, обняв его за плечи, оттолкнул от себя.

Мальчик послушался и, тоненько подвывая и оглядываясь на Пашку,  рысью побежал в сторону,  размазывая слезы по щекам.

 Болельщики окружили  бывших соперников. Кто-то из ребят протягивал  им сорванные листы подорожника – на разбитые губы и носы. Кто-то - носовой платок. Потом, подобрав с земли лежащую гитару, все гурьбой отправились умываться к морю.

*   *   *

Начало августа 1941 года было невыносимо жарким. Уже  с самого утра солнце начинало нещадно палить с безоблачного неба так, что буквально нечем было дышать.

В этот день рота Василия Попова несла большие потери.  Шел ожесточенный огневой бой. Мины ложились часто и  густо,  пить хотелось до того, что у бойцов губы чернели от жажды, и командир подавал команды каким-то чужим осипшим голосом. Стволы пулеметов и винтовок накалялись докрасна. Но боевой дух красноармейцев был высоким и неисчерпаемым. То и дело слышалось отовсюду: «Бей, Калуга!.. Всыпь, Кутаиси!.. Ударь, Евпатория!..  Даешь, Казань!..» Бойцы называли себя именами родных городов, и это придавало им мужества и героизма, уверенности в победе, наполняло сердца ненавистью к врагу. И всю последующую ночь немецкая тяжелая артиллерия вела тревожащий огонь. Вскоре немецким танкам все же удалось прорваться на левом фланге, следом за ними потекла пехота.

Издалека методически, через равные промежутки времени доносились орудийные выстрелы. Разрывы мин и свист пуль чередовались с клекотом пулемета. Воющий звук нарастал и удалялся, а затем где-то позади, в направлении  дороги, по которой днем густо шли машины, подвозившие к линии фронта припасы, желтой зарницей вспыхивало пламя, и громово звучал разрыв. Над головами залегших в окопы бойцов, высоко в звездном небе слышался железный грохот снарядов. Туго пришлось Попову Василию и его боевым товарищам, но и немец ужаснулся от своих потерь.  Бой стоял за высотку, на которой закрепились пехотинцы.  Два раза рота  отбивала танковые атаки противника. Бойцы- красноармейцы сожгли и подбили  шесть танков и одну бронемашину, уложили на пшеничном поле множество гитлеровцев, а потом они подтянули минометные батареи, и наши войска были вынуждены оставить высотку и отступить к реке Маныч. Сюда поступил от командующего приказ – не отступать ни на шаг. В районе станицы  Пролетарская  на Сталинград проходила железная дорога через Маныч. Здесь предстояло держать оборону, выполняя приказ – не пропустить через дамбу на Краснодар немцев, удержаться любой ценой. Силы были на исходе. Боеприпасы тоже.

 На десятый день такого противостояния  вдруг наступила странная тишина. Орудийные грома грохотали где-то на горизонте за холмами, и воздух тут же наполнился стрекотом кузнечиков. Легкий ветерок трепал обрубленные осколками снарядов израненные ветки берез.  Запах гари смешивался с испарениями разогретой земли, истерзанной снарядами. Где-то в кустах за рекой даже закуковала кукушка - словно и не было войны.  Непривычная была тишина, тревожная. Тревога бойцов оправдалась, когда разведка доложила, что немцы обошли наших бойцов с другой стороны.

Обессиленные пехотинцы  предприняли попытку  отступить севернее Сталинграда, чтобы подойти к Волге и соединиться со своими частями. Но недалеко от города Калача немцы навязали измотанным остаткам пехотных войск бой. Измученные и израненные, они вырыли узкие щели, засели в них. Обороняться было нечем. Бронебойных пуль – и тех не осталось в запасе.

Враг окружил стоявших насмерть  советских воинов бесчисленными танками, автоматчиками, бил и забрасывал минами. Попавшие в окружение пехотинцы  потеряли связь с частями Красной армии.  Немец навалился со всех сторон. Кольцо врагов сжималось. Но признавать себя окруженными никто не хотел.

 Мина, шурша, перелетела через Василия, укрывшегося в окопе, и разорвалась где-то  рядом, засыпав его землей и песком. Вася уткнулся лицом в землю, обхватив голову руками, закрыл глаза, и вся его короткая восемнадцатилетняя жизнь в одно мгновение пронеслась перед ним. Он вспомнил печальные, словно с иконы, заплаканные глаза матери, сразу осунувшейся и  постаревшей, на перроне у  вагона с новобранцами в минуту прощания, вспомнил Евпаторию, свой маленький, милый сердцу  уютный городок с цветущими садами и теплым ласковым морем. Тогда, покидая родные места, он дал первую в своей жизни мужскую клятву - защитить  свою Родину, которая вся состояла из множества таких родных для каждого солдата мест, олицетворяя собой одну великую страну! Он знал, что для этого может понадобиться его жизнь, и он готов был отдать ее. Осознав  в один короткий миг, что это может случиться в любую минуту,  все его молодое тело запротестовало против смерти. Слишком мало еще он прожил. Слишком мало еще любил и даже не успел сказать самых заветных  слов своей любимой. Целая большая непрожитая жизнь, словно розовый рассвет, пронеслась перед его глазами, засыпанными песком. И в нем поднялась тяжелая злоба против непрошенного врага, пришедшего убить, отнять  жизнь у него, у его товарищей и, может быть, у самых родных и близких ему людей, у его любимой девушки, которую он успел-то всего один раз робко поцеловать на прощание…

Через несколько мгновений бойцы поредевшей роты Василия Попова с  заросшими щетиной, черными обветренными лицами поднялась по команде из укрытия и  сделали отчаянную попытку передвинуться по лощине. Впереди Василия разорвалась мина. Василий смог только увидеть столб черной земли и пыли. Осколок мины пробил ему каску, второй – попал в правую руку.

Вязкая, липкая тьма навалилась тяжелой массой,  поглотила бойца, придавила к земле.


По улице Свердлова вдоль  уцелевшего  каменного забора, густо заросшего плющом,  торопливым шагом, стуча сапогами, шла худенькая темноволосая девушка-сержант в военной форме. Девушка очень спешила.  Она шла из военкомата, где ей выдали справку о демобилизации для получения паспорта и других необходимых документов в евпаторийское отделение милиции. Послевоенная Евпатория представляла собой печальное зрелище. То тут, то там попадались развалины домов, а уцелевшие здания были изрешечены пулями и осколками снарядов. По дороге попадались военные машины, грузовики, спешили куда-то люди с суровыми озабоченными лицами,  тащились лошади с повозками с  узлами и скарбом. На всем – сквозил отпечаток недавних событий, перевернувших всю жизнь горожан. Не было ни одной семьи, по судьбе которой не прошлась бы война своими страшными стальными гусеницами.  Почти третья часть населения довоенного города была расстреляна. Две с половиной тысячи евпаторийцев погибли на фронтах Великой Отечественной войны. Да и сам город был почти полностью разрушен. Портовые причалы взорваны. Из тридцати шести здравниц Евпатории ни одна не уцелела полностью. Пляжи были изуродованы воронками, окопами, дотами. Немцами были взорваны электростанция, морпорт, все  портовые причалы. Промышленные предприятия, транспорт, коммунальное хозяйство - все было искорежено и уничтожено. Некогда пышно цветущие парки и скверы довоенного курорта – гордость Евпатории - были искалечены до неузнаваемости,  на месте многих из них зияли пустыри и воронки. За годы пребывания  на евпаторийской земле фашисты  вырубили ценнейшие  породы деревьев и кустарников. Так выглядела Евпатория в тот первый послевоенный год. Такой она встречала  бывшего комсорга 10-Б, гвардии сержанта зенитно-пехотного полка, комсомолку Раису Штейнберг, вернувшуюся с полей сражений и фронтовых дорог в родной город.

В паспортном столе, куда прибыла девушка, отыскав уцелевшее административное здание, было не протолкнуться. Люди сидели на подоконниках, стояли вплотную в коридоре. Длинная очередь растянулась вдоль лестницы и заканчивалась на улице у входа. Многие из присутствующих были увечные, перевязанные, на костылях, почти все – военные, бывшие фронтовики, вернувшиеся с войны. Раиса заняла очередь и приготовилась к многочасовому ожиданию. В то время, когда она разговаривала с одной из знакомых женщин, оказавшихся в коридоре, ее окликнули по имени. Голос принадлежал высокому, невероятно худому слепому парню с металлической тростью в руке:

 - Ты – Рая? Рая Штейнберг?.. Я узнал тебя по голосу. - Рая обернулась на оклик. В  лице этого парня, изборожденном ранними морщинами и шрамами, она уловила какие-то знакомые черты. Но так и не смогла узнать, кто это.

-  Я – Вася, Вася Попов, твой одноклассник… - тихо проговорил парень и весь подался вперед. По его худому, изможденному, страдальческому лицу пробежало нечто вроде улыбки. Невидящие потускневшие глаза  смотрели мимо Раи.

Рая смотрела на парня непонимающими глазами. Когда он назвал себя, она вздрогнула.  Мгновение – и она,  протянув  руки, со слезами бросилась ему на шею, крепко обняла.

- Вася, Вася, Василек!.. Неужели это ты?..

Вся очередь повернулась лицом к этой паре. Мужчины нервно закуривали. Женщины вытирали слезы. Встретившиеся одноклассники  гладили друг друга по волосам, вытирали глаза.  И снова крепко обнимались. Обнимались и плакали.


- Призвали меня в ВВС, - коротко, по-военному начал свой рассказ Василий, когда они с Раисой примостились на одной из уцелевших скамеек в скверике Коммунаров. Привезли нас  в Майкоп – в летное училище. К этому времени положение на фронтах складывалось критическое. Минск пал. Шли тяжелые бои под Смоленском. Наши войска терпели поражение, отступали, сдавая один город за другим. Учить нас было некогда, и нас перевели в наземные войска. Наш курсантский корпус влился в морской, который стоял под Ростовом. Здесь мы приняли сражение. Потеснили немцев, заняли Ростов.  Под Таганрогом в боях впервые  я получил ранение, после лечения в Краснодарском госпитале был направлен в Северную Осетию в город Орджоникидзе – во 2-е командное училище, где после кратковременного обучения получил звание младшего лейтенанта. На Кавказе тогда шли тяжелые бои.  К этому времени немец пошел в наступление со стороны Ростова в направлении на Сталинград, и нашу часть перебросили туда. В районе станицы Пролетарская через реку Манич пролегала железная дорога. Здесь мы стояли насмерть. Наша задача была держать оборону, не пропустить врага через дамбу на Краснодар. Бои здесь шли тяжелые. Попали в окружение. В этом бою был ранен, контужен, попал в плен…

Вася говорил отрывисто, коротко. Каждое слово давалось ему с трудом. Нелегко было делиться тяжелыми воспоминаниями. Достал горсть махорки, свернул цигарку, чиркнул спичкой, закурил.

- Не помню, сколько времени я пролежал без сознания. Когда открыл глаза – увидел вокруг себя фашистов в серых касках и с автоматами. Пошарил вокруг себя руками. Около меня не было оружия: ни пистолета, ни винтовки, ни гранаты. «Вот сейчас все кончится», - подумал я и решил принять смерть стоя - как достойно русского солдата. Из последних сил на дрожащих ногах поднялся я во весь рост и взглянул своей смерти в глаза. Они окружили меня. Что-то залопотали, расхохотались. – Стреляй, в душу мать!.. – не выдержал я. Один из них ударил меня прикладом по голове, я пошатнулся, но устоял. Другой ткнул дулом автомата, указывая на дорогу: «Форвертс!»

Я пошел. По лицу моему сочилась кровь, я кашлял и плевался кровью, правая раненая рука висела плетью, и рукав был пропитан кровью и уже высох. Но я шел, не чувствуя боли, ожидая, что вот-вот и все это кончится в одно мгновение. Выстрелом в голову сзади.

Возле оврага нас всех, попавших в плен, собрали и построили. Большинство из нас были раненые. Многие не могли встать и их тут же пристреливали из автоматов. Затем  из строя были отобраны  командиры, комиссары и  все, кто по внешности походил на евреев. Их оказалось человек двадцать. Всех расстреляли на наших глазах.

Под конвоем, в походной колонне под проливным дождем погнали нас по дороге. Несколько раз звучала команда «бегом». Многие из тяжелораненых не выдерживали, падали, и тогда раздавалась автоматная очередь. Меня лихорадило, трясло, я задыхался, нестерпимый кашель мучил меня, ныла рана на руке, которая плетью висела вдоль туловища. Несколько раз у меня темнело в глазах, и я проваливался в какую-то красную бездну, но рядом идущие товарищи не давали мне упасть. Не помню, сколько времени прошло, но пригнали нас в открытое место, огороженное колючей проволокой возле какой-то деревеньки. Это был лагерь-распределитель под открытым небом. Три дня не кормили вовсе, давали только  мутную воду. То тут, то там умирали тяжелораненые, многих из них пристреливали. Затем нас «отсортировали», и таких, как я – «нетяжелых», переправили  в Житомир, в госпиталь для военнопленных. Военврач третьего ранга – из пленных – осмотрел меня и поставил неутешительный диагноз:  разрыв легких, туберкулез. Он посоветовал мне не говорить об этом, иначе меня «отправят туда, откуда  не возвращаются». «Нечем мне тебе помочь, - тяжело вздохнул он, - но ты – сильный, молодой, ты должен жить. Ты нужен Родине, народу. Теперь все зависит только от тебя. Если захочешь – будешь жить! Борись!» И научил меня лечебной гимнастике. Не знаю, как мне удалось победить болезнь и выжить. Сказалось мое спортивное прошлое, я не хотел умирать, воля к сопротивлению у меня была велика. К тому же я ни на минуту не переставал думать о побеге –  надежда придавала мне силы и веры в себя. Из последних сил выполнял указание врача, хотя какие тут  силы при тяжелом, каторжном труде по 20 часов в сутки и  суточном пайке в 300 граммов сырого мякинного хлеба и бурды с гнилыми овощами. Но организм выстоял. Лихорадить меня перестало. Затянулась рана на руке – пуля прошла навылет, не задев кости. К этому времени нас уже перебросили этапом в  лагерь для военнопленных под Нюрнбергом. Это был большой международный лагерь, в котором пребывали пленные из разных стран: американцы, чехи, поляки, англичане. Нас, русских, держали отдельно. Лагерь находился на окраине города, был огорожен в несколько рядов колючей проволокой.  Спали мы в бараках – бывшей свиноферме – на голом каменном полу, посыпанном кое-где прелой соломой, сбиваясь в кучу, чтобы теплее было. Тяжкий изнурительный труд, голод, постоянные побои и унижения – все это было причиной постоянных смертей. Автоматные очереди слышались то там то здесь. Пристреливали «недисциплинированных», «ленивых», «строптивых», больных и просто под настроение для забавы. Трупы свозили в груды и закапывали в одной общей яме.

 На тот момент сдружился я с тремя товарищами: один из них с Урала, другой  с Черниговщины  и третий - сибиряк. Задумали вместе бежать. Один из ребят оказался военным инженером. Он-то и продумал план побега. В нескольких метрах от барака, возле самой ограды из колючей проволоки, упираясь в нее, стояла скамья. Наш товарищ рассчитал, что под тяжестью давления она прогибается и образуется небольшой проем. Вот через этот проем мы и отважились бежать в одну из дождливых туманных ночей и в отсутствие на этот момент охраны на этом участке. Сначала нам сопутствовала удача – в ту ночь туман стоял густой, как молоко, особенно в низинах. Где ползком, где, сгибаясь, проскочили мы самый опасный участок и двинулись по полю под прикрытием непогоды. Держались низинки, чтобы не обнаружиться.  Только сил-то своих не рассчитали. Нам бы побыстрее двигаться, чтобы за ночь побольше пройти, но мы были настолько слабыми и истощенными, что передвигаться могли только рысью кое-как. От голода нас шатало в разные стороны.  Запастись мы смогли лишь только несколькими горстями подсолнухов, а в деревни заходить боялись –  чужая земля, враг кругом. К вечеру залегли в кустах возле оврага, и тут слышим – лай собак и треск мотоциклов все ближе и ближе. Собаки сыскные вышли на наш след, а уйти по немощи своей далеко мы не смогли. И вот они показались из-за пригорка. На одного из наших товарищей спустили разъяренных псов, и они на глазах у нас в один миг разорвали его в  клочья. Нас, оставшихся, дали им волю покатать по земле, а потом, в последний момент, оттащили. И все это время гнилье фашистское гоготало и улюлюкало, забавляясь этим кровавым спектаклем.

Приволокли нас в лагерь, окровавленных, оборванных, грязных, бросили в сарай, а на другой день  для устрашения  всех  устроили показательный суд над нами. Поставили садистское условие: кто сумеет дважды пройти перед строем, осыпаемый ударами плетей верзил из лагерной охраны, останется жить. Вконец избитый, первый из оставшихся в живых участников побега, упал. Считали до десяти. Из последних сил мой товарищ пытался подняться, но потерял равновесие. Его тут же пристрелили. Мне выпало идти вторым. В одну сторону удалось пройти, шатаясь, до крови прокусывая губы, чтобы не закричать, не потерять сознание. В конце отмеренного пути я почувствовал, что теряю равновесие, земля стала раскачиваться подо мной и я, повернувшись в обратную сторону, упал. Я захватил руками горсти земли, уткнулся головой в мягкую грязь и почувствовал, что мне хорошо лежать, и пусть уже будет, что будет. Но тысячи горящих глаз моих  товарищей с надеждой и верой  смотрели на меня и поднимали с земли. «Фюнф, зекс, зибен, ахт…» Я собрал  остаток всех  своих сил и невероятным усилием воли заставил себя подняться на подгибающихся ногах. Плети со свистом опускались на мою спину, но я дотянул до конца этого ряда. Расстрел мне заменили каторгой на электродной фабрике – Кондратии. Такая была полувоенная фабрика, на которой работали одни военнопленные. Ведь все, кто работал в этих вредных цехах, были обречены. На фабрике выпускали электроды для прожекторов и подводных лодок.  Особенно тяжело было тем, кто работал в горячих цехах. Гарь, смола, угольная пыль – все это смешивалось с парами сернистого газа. Людей в такой обстановке невозможно было разглядеть. Мне повезло – я попал в упаковочный цех. После этого я снова предпринимал несколько попыток побега, однажды даже раздобыл карту местности, но карту обнаружили, и я отделался двадцатью сутками лагерной тюрьмы и тяжелыми побоями, в перерывах между которыми я падал – таким образом давая себе передышку, чтобы отдохнуть…

Василий прервался, чтобы снова закурить. И это была уже четвертая папироса, которой поделилась с ним Раиса.

- Освобождали нас американцы. Они же и удружили нам тогда «технаря», которого мы, живые скелеты, напились на радостях в честь освобождения. Тогда американским техническим спиртом отравилось около двух тысяч человек насмерть, и только небольшая часть осталась увечными – такими вот, как я.

- А что говорят врачи? Неужели никакой надежды?

- Атрофия зрительного нерва. Диагноз окончательный – полная потеря зрения. И туберкулез в открытой форме… - с грустью добавил Василий, закашлявшись.

Они помолчали, затем Рая рассказала о себе и все, что ей удалось узнать о своих одноклассниках. Каждый из них дополнил печальную, сложившуюся статистику: в живых осталось лишь несколько ребят, о ком им было известно. Остальные погибли на полях сражений, пропали без вести, были расстреляны в страшные дни оккупации после высадки десанта. Узнала Рая  от Васи грустную историю семьи Пашки, о которой ему поведала младшая сестра Надежда. Во время  неудачной высадки десанта в январе  1942 года  Пашка Солонарь вместе с младшими братьями и отцом несколько дней прятали у себя в погребе двух раненых моряков.  Пашке удалось увести и спрятать одного из них в более надежном укрытии, оставив на братьев тяжело раненного моряка, который не мог идти.  В его отсутствие в  их дом ворвались каратели, обнаружили раненого, пристрелили на месте, а  всю Пашкину семью выгнали штыками на двор и расстреляли, не пощадив даже маленького братишку. После этих тяжелых событий Пашка ушел добровольцем на фронт, скрыв свой возраст – ему на тот момент еще не было восемнадцати. Погиб в первом же бою. Похоронку получили соседи.

Под депортацию попала семья Камилы Гайнутдиновой, и ни о ней, ни о ее близких никто ничего не знает. Известно лишь то, что двое старших братьев Камиллы погибли на фронте.


- Васенька, поешь, поешь, сынок! Тебе надо хорошо питаться. Я сварила куриный супчик. Ведь ты так любил его. 

Мама придвинула табурет с тарелкой к кровати сына, сунула ему ложку в одну руку, в другую – ломоть хлеба. Вася нехотя поднялся, нашарил  ложкой тарелку, откусил от ломтя и  стал равнодушно жевать. Зачерпнув два раза, отложил ложку в сторону.

- Сынок! Ну нельзя же так!.. – со слезами в голосе произнесла мать. Съешь хотя бы яблоко. Тебе нужно хорошо питаться. Так сказал твой доктор! – Но Вася не слушал ее. Он снова откинулся  на подушку и закрыл невидящие глаза. – Давай почитаем, сынок, - просящим голосом сказала мама и потянулась за книгой «Как закалялась сталь» Николая Островского. Она убрала закладку и начала читать с новой строки тихим голосом, но Вася не слушал ее. Он сделал вид, что заснул, и мама, прочитав несколько страниц, закрыла книгу и положила на этажерку. Она вздохнула, поправила уголок подушки и вышла из комнаты. Вася открыл глаза, прислушался. В открытое окно доносился шум с улицы. По запаху он определил приближение грозы, по – шороху занавески – шум нарастающего ветра. Первые крупные капли дробно зашлепали по листьям, запахло прибитой дождем пылью, в небе заворочался и загромыхал гром. Часы пробили семь. Вася сидел какое-то время, прислушиваясь к заполняющим  пространство шорохам и звукам. Мир, утративший  для него однажды и навсегда свет, очертания, форму, краски  в одночасье превратился  в одну сплошную ночь, к которой он все никак не мог привыкнуть. Ночь была и утром, и полднем, и вечером, и ночью, заполненная новыми разными дополнительными   звуками, запахами, на которые раньше он  не обращал внимания. Звуки и запахи сигналили ему о времени суток, предупреждали об опасности, ориентировали его в пространстве, но никак не заполняли пустоту его жизни, его бесцельное теперь в ней, как ему казалось, существование. Ему говорили – поешь. Он ел. Ему говорили – иди.  Он шел на ощупь. Он что-то говорил, куда-то двигался, но делал все это для кого-то – не для себя. Жизнь словно спряталась от него,  оставшись в том  дне, когда он в последний раз видел солнце. Оно закатилось, и жизнь закатилась вместе с ним, погасла. А все, что после этого стало происходить с ним, он не воспринимал как явь и равнодушно ожидал какой-то развязки, которая освободит его  однажды от тяжелого и непосильного бремени. И ему было все равно, когда это произойдет с ним.

Гроза прошла мимо. Вася ощутил тепло  – это закатный солнечный луч, освободившись от дождевого  плена, заскользил по подушке и, словно пушистый теплый котенок, пристроился на его плече. Вася приподнялся, сел, нашарил трость, обулся и тихонько вышел из дома. Он шел по уже привычной для него дороге в сторону моря. Встречающиеся на пути прохожие переводили его через проезжую улицу. Солнечные лучи закатного солнца пригревали справа, значит, он шел в нужном направлении. Такие прогулки он совершал самостоятельно уже не первый раз.  По людским голосам, по привычному шуму и звукам, по запахам он без труда находил набережную, спускался к самому морю и долго бродил по песку, прислушиваясь к шороху накатывающихся на берег волн. Здесь он успокаивался душой на какое-то короткое время. Эти привычные, такие родные для него звуки и ароматы соленой морской волны, смешанные с запахами рыбы и водорослей, напоминали ему о его детстве и юности, о том, что уже никогда не вернется, о коротком, счастливом времени, погасшем с последним  солнечным лучом.

Вася сел на песок и так просидел несколько часов, подставляя лицо влажному ночному  бризу. Над миром царила теплая августовская  ночь. У С. Фитцджеральда есть известный роман «Ночь нежна». Это выражение как никогда подходит к евпаторийской ночи. Тихая, дышащая нежным теплом, она как бы обнимает тебя всего, погружает в негу и покой, вызывая ощущение полной нирваны, насыщения души мощной космической энергией. Вряд ли можно отыскать на земле еще один такой уголок, где можно в такие часы вдыхать столь целебный коктейль из ароматов дыхания моря и степных цветов и трав под неумолкаемый звон цикад, сверчков и кузнечиков. В такой момент  вдруг начинаешь  всем своим существом ощущать, как очищается, освобождается от всего негативного, скверного  и ненужного твоя душа. И ты становишься тихим и спокойным, как только что появившийся на свет младенец.

Вот уже несколько часов Вася сидел, не шевелясь, слушая ночь, наслаждаясь ее покоем и тишиной, наполненной  непостижимыми тайнами. Волна равнодушия ко всему, овладевшая им в первые мгновения, постепенно сменилась на ощущение тихого  умиротворения. С набережной еще доносились песни, разговор и смех запоздалых отдыхающих курортников. Постепенно звуки стали убывать, стихать, и вдруг совершенно неожиданно откуда-то извне  над землей и над морем полилась необыкновенно прекрасная музыка. Мелодия была незнакомой, но настолько прекрасной, что все остальные звуки затихли, поглощаемые ею. Постепенно она заполнила собой все вокруг, обволакивая и увлекая за собой. Словно завороженный, Василий встал и пошел на эти  торжествующие над миром звуки музыки, льющейся, словно с небес.  На набережной, под фонарем на саксофоне играл немолодой музыкант. Музыкант играл Summertime («Летний день») Джоржа Гершвина - «Рапсодию в блюзовых тонах». Рядом с музыкантом лежала  старая фетровая шляпа, о которую споткнулся Вася. В ней находились несколько смятых  купюр и горсть монет. Но музыкант был равнодушен  к звону рассыпавшейся мелочи. Он весь отдался вдохновенной игре, которая увлекла его далеко за пределы сознания, в какие-то ему лишь одному ведомые миры. Вася подошел поближе, присел рядом и долго слушал мастерскую игру музыканта. Все лучшее, что укрылось и опустилось на дно его измученной души, разом всколыхнулось в сознании молодого человека. Захотелось любить и радоваться, надеяться и жить. Трудно было ему самому понять в тот миг, что происходило с ним. Какой переворот совершила в нем эта необыкновенная игра, и эта волшебная ночь, но он почувствовал, как что-то прекрасное, жизнеутверждающее вливало в него новые, свежие, молодые  силы, убеждая, что жизнь не закончилась, а только лишь остановилась возле поворота, за которым есть продолжение. И надо поворачивать и идти.  Идти, навстречу своей судьбе, вновь обретая надежду  на  счастье.

И счастье не заставило себя долго ждать. У счастья были ласковые, добрые, крепкие маленькие руки, густые непослушные волосы, нежный, словно весенний ручеек, голос и верное любящее сердце. Счастье носило имя от названия самого красивого на свете цветка - розы.  Роза ворвалась в его жизнь как свежий порыв  ветра, насыщенного ароматами  цветов и трав, дождя и моря. Это была удивительная девушка, решительная, жизнелюбивая, целеустремленная. Она стала его судьбой, его глазами, его надеждой, его весной – его женой. Роза заполнила пустоту в его жизни, залечила его душевные раны, вселила в него  уверенность в завтрашнем дне, заставила вновь поверить в себя. Любовь двух молодых сердец победила болезнь, поломала все преграды, возникающие на их непростом  жизненном пути. Жизнь наполнилась смыслом, дом - тихим семейным уютом и счастьем, заявляющим о себе звонкими голосами и радостным смехом троих, родившихся друг за другом  детей. Любовь – она на то и Любовь, чтобы творить чудеса, оживляя, возрождая  и раскрашивая мир в самые чистые, самые яркие и  самые радужные краски!

*   *   *

Поезд набирал скорость. За окнами вагонов мелькал огромный, сверкающий миллионами огней мегаполис. Пассажиры раскладывали вещи, стелили постели, шуршали пакетами, раскладывая на столиках еду, неспешно переговаривались между собой, знакомились.  Сережа осторожно заглянул в купе – мама отправила погулять по коридору, чтобы он не мешал взрослым, пока те не разложат вещи по полкам, не устроятся поудобнее.

- Заходи, малыш, сейчас будем ужинать, - приветливо позвала Сережу соседка по купе. Она уже успела познакомиться с его мамой, и они о чем-то тихонько разговаривали, раскладывая на столе продукты. Проводник вежливо постучал в дверь, предложил чай. Соседка по верхней полке – дочь маминой новой знакомой – листала журнал и время от времени выглядывала в окно. Город продолжал мелькать огнями, которых становилось уже не так много.  Когда поужинали, мама предложила Сереже влезть на верхнюю полку, и только тогда новая знакомая – Светлана заметила, что Сережа как-то неуклюже для его возраста взбирается наверх, подтягивая правую ногу. Мама встала и попробовала помочь сыну, но тот категорически отказался и быстро взобрался на полку. Мама Сережи перехватила взгляд Светланы и пояснила:

- Ну, теперь-то мы – герои. А ведь два года назад Сереженька совсем не ходил. После перенесенного в раннем возрасте полиомиелита врачи вообще нам прогнозировали пожизненную коляску. Спасибо нашему доктору, его доброму сердцу, его золотым ручкам! Дай Бог ему здоровья! Он сотворил чудо – Сережа не только пошел, он почти не хромает. Мечтает футболистом стать. Вот везу его опять к нашему Василию Петровичу в Евпаторию. Записались за полгода вперед.  А ведь узнала об этом чудо-докторе от своей подруги из Германии. Мы с ней когда-то учились в одной школе, а потом она вышла замуж за немца и эмигрировала в другую страну. Там в Германии хорошо знают о нашем Василии Петровиче Попове. К нему со всего мира едут лечиться из Польши, Казахстана, Италии, Белоруссии, Испании, Франции, Англии, Израиля. Он работает в Центральной курортной поликлинике Евпатории, принимает и на дому – к нему трудно попасть, надо записываться заранее. Летом Василий Петрович работает в Евпатории, а зимой выезжает по приглашению в другие города. Наш доктор разработал свои методики, аналогов которых нет в мире, и своими руками творит чудеса. Исцеляет людей массажем, ставит на ноги неходячих.  А сам – незрячий, говорят, с войны таким вернулся. Героической судьбы человек.

Светлана с интересом слушала свою собеседницу, записывала что-то в записную книжку. Они еще долго о чем-то беседовали, а Сережа незаметно заснул под монотонный стук колес, и приснилось ему море – синее, искристое с белоснежными чайками, снующими в стремительном полете над пенистой волной  и контуром кораблика на горизонте. Сережа гоняет  мяч по золотисто-желтому песку. Небо такое же синее, как море…Солнце – такое же золотистое,  как песок. Хорошие, добрые, цветные сны, похожие на праздник, в детском возрасте могут не только сниться, но и  имеют чудесную особенность сбываться.

Если этого очень сильно захотеть.


Вместо эпилога.

Василий Петрович Попов в данный момент проживает в Севастополе. Судьба еще не раз продолжала  испытывать героя нашего повествования на прочность. В последние несколько лет он пережил потерю  близкого человека – любимой жены Розы Викторовны, перенес тяжелую операцию – ампутацию ноги. Невероятное жизнелюбие, несгибаемая воля и упорство в преодолении жизненных трудностей не позволили ему и на этот раз сломиться. Он освоил ходьбу на протезе и продолжает работать, возвращая людям здоровье, радость ощущения полноты жизни и право на простое человеческое счастье.

*   *   *

P/S

В Евпатории праздник. На ее самой красивой центральной  площади - Театральной, украшенной гирляндами из разноцветных шаров и весенних цветов, установлена сцена.  Площадь постепенно заполняется гостями, зрителями, евпаторийцами, пришедшими по-семейному разделить общую  радость с теми, кто сегодня является виновниками столь значимого события.  На сцену поднимаются учителя, директора школ, почетные гости, руководители города вместе с мэром Евпатории. Звучит торжественная музыка и через арку из разноцветных шаров выходят они –  главные виновники праздника – выпускники евпаторийских школ. Как же они нарядны и красивы в своей чудесной юной поре! Сегодня –  главный и неповторимый день в их жизни. Еще вчера эти девочки и мальчики сидели за партами, вбегали шумными стайками в класс по звонку, а сегодня повзрослевшие юноши и девушки с сияющими лицами, светлыми улыбками, радостным блеском в счастливых глазах проходят почетный круг перед своими земляками, провожающими их во взрослую жизнь. Теплый весенний ветер развевает легкие, нарядные платья девушек. Каждая – неповторима и очаровательна, как распустившийся цветок  на утренней заре. Для них звучат поздравления, приветственные  речи, эмоциональные, и трогательные напутствия. Родители, стоящие по кругу, не скрывают слез. Ребята в необычайном волнении произносят клятву  любить и защищать свой город, быть верным его традициям, хранить и беречь его святыни, его память, его историю.  И вот уже легкие, изящные пары кружатся по площади в прощальном школьном вальсе, как много-много лет тому назад. Юность прекрасна своими неизведанными дорогами, еще не открытыми страницами, широкими горизонтами, цветением,  весной, мечтами и надеждами.  Так было, так есть и так будет всегда!

Над площадью прекрасного  древнего города взмывают белые голуби в высокое, бездонно-голубое,  мирное небо – прекрасная традиция, символизирующая  преемственность сменяющихся поколений. Проходят года, десятилетия, века. Вращается планета. Меняются эпохи. И только любовь, красота, весна  и молодость остаются категориями вечными и неизменными.